Некоторые подходы к изучению мотива красоты на уроках литературы (на примере рассказа А.П. Чехова "Красавицы")

Размещено на http://allbest.ru

Российский университет дружбы народов

Кафедра русской и зарубежной литературы

Некоторые подходы к изучению мотива красоты на уроках литературы (на примере рассказа А.П. Чехова «Красавицы»)

А.В. Игнатенко, аспирант

г. Москва, Россия

Изучение творчества А.П. Чехова на уроках литературы остается одним из приоритетных направлений исследований и заключается в стремлении определить своеобразие художественного мира писателя относительно эстетической мотивировки, а также помочь преподавателям русской словесности объяснить учащимся основные особенности его прозы. В данной статье рассматривается концепт красоты в раннем рассказе А.П. Чехова «Красавицы».

Чеховская тематика и поэтика часто описываются исследователями как оксюморонные: «случайная целостность»¹, «уродливость красоты»² и т.д. Уже И.А. Бунин выделял несколько глубинных противоречий в миропонимании А.П. Чехова: стремление к одиночеству и неспособность жить в одиночестве; стремление к красоте и вырождение красоты; категорический отказ от бессмертия и жажда бессмертия³.

Рассказ «Красавицы» был написан в течение нескольких дней в сентябре 1888 года. Этот рассказ относится к «импрессионистским» текстам с минимальным сюжетным действием, которые трудно запомнить и пересказать. Я-повествователь рассказывает о двух встречах с «настоящими» красавицами. В первый раз это шестнадцатилетняя дочка армянина, в доме которого дедушка повествователя останавливается вместе с ним для короткого отдыха после утомительной поездки на лошадях. Второй раз во время короткой остановки поезда повествователь видит на вокзале молодую женщину, «должно быть, дочь или сестру начальника станции», которая стоит у поезда и разговаривает через вагонное окно с какой-то пожилой дамой. Описание встреч сопровождается общими размышлениями повествователя о красоте и реакции на нее людей.

В научной литературе подробным изучением этого рассказа занимались П.М. Бицилли, А.В. Чичерин и М. Фрайзе. Им принадлежат стилистические наблюдения, важные для понимания особенностей работы Чехова с языком. П.М. Бицилли анализирует в «Красавицах» синтаксические ряды, которые создают ритм чеховской прозы и определяют ее построение⁴. А.В. Чичерин изучает, как Чехову удается с помощью использования противительных союзов и неопределенных местоимений избежать точной очерченности и объяснения какого-либо явления. Обозначаемая П.М. Бицилли прозрачность языковой интонации Чехова поддерживается строгим композиционным построением рассказа в виде последовательности двух эпизодов на одну и ту же тему. Сюжет обоих эпизодов строится абсолютно аналогично: путешествие, короткая остановка в пути, появление красавицы, ее необъяснимое влияние на повествователя, одобрительное высказывание попутчика, тоже подпавшего под это влияние, отъезд, продолжение пути. Союзы и местоимения, функции которых исследует А.В. Чичерин, создают такой эффект настроения как одного из ведущих смысловых элементов рассказа⁵.

Остановимся подробнее на близости эпизодов, в которых появляются и описываются красавицы. Параллелизм сказывается не только на развитии сюжета, но и на характере места действия. Короткая остановка в пути происходит в обоих случаях в глуши, где не приходится рассчитывать на встречу с чем-то необычным, не говоря уже о необыкновенной красоте. Обе красавицы кажутся в таком месте потерянными и живущими без цели. Аналогична в обоих эпизодах и система образов. В них называется «перевозчик» повествователя: в первом случае кучер, во втором - кондуктор. Каждому из них принадлежит последнее движение, описываемое повествователем: кучер «хлестнул по лошадям», а кондуктор «вошел в вагон и стал зажигать свечи». Далее и тут и там в поле зрения читателя попадает попутчик повествователя: в первом эпизоде - дедушка, во втором - случайный спутник. И здесь и там к красавице имеет отношение немолодая женщина - старуха армянка и пожилая пассажирка, а также мужчина, который, кажется, страдает от постоянного присутствия красоты, в первом эпизоде это хохол, во втором - телеграфист. Персонаж, аналогичный отцу армяночки в первом эпизоде, во втором только предположительно называется повествователем как отец или брат молодой девушки.

Подобный развернутый композиционный параллелизм между двумя эпизодами провоцирует тематические различия между ними. И действительно, смысловое образование в рассказе в значительной степени происходит с помощью развития семантики непохожести, которая на фоне композиционных аналогий приобретает особую образную значимость. Так, в двух случаях речь идет не об одном и том же типе красоты. Красота армяночки серьезная и строгая, у нее классические черты, сливающиеся в «один цельный, гармонический аккорд». Красавица на железнодорожной станции, напротив, несколько старше. Густыми волнистыми волосами, но прежде всего легкими неправильностями деталей внешности, которые только через движения и жесты складываются в подвижную гармонию, она, скорее, напоминает идеал красоты барокко.

Одновременно здесь на примере разных типов природы демонстрируется живописный контраст. Красавица классического типа - родом с юга (армяночка, темные волосы), она просто одета (боса, в простом ситцевом платье). Барочная же красавица принадлежит северу (это светловолосая русская женщина), в ее одежде есть некая претензия, что находит свое выражение и в использовании слов «иностранного» происхождения: «костюм» и «мантилька». Армяночка хлопочет на дому, не обращая никакого внимания на ценителей ее красоты. Она проворно двигается, занимаясь разной работой, и не произносит ни слова. Ее красота, как и движения, неосознанны и естественны. Русская же девушка делает постоянные мелкие движения, оставаясь при этом на одном месте. Кажется, что она и разговаривает с дамой в вагоне только для того, чтобы произвести впечатление на мужчин, на которых она то и дело оглядывается. Когда поезд трогается, ее «театральный выход» заканчивается, но она продолжает очаровывать, теперь уже телеграфиста, сидящего за окном, мимо которого она проходит, поправляя волосы и улыбаясь. Ее движения манерны, она осознает свою красоту и использует ее, но в рассказе это не связано с какой-либо оценкой. Русская девушка олицетворяет красоту с таким же правом, как и армяночка. В основе описания красоты девушек лежат два разных стилистических принципа, две эпохи, но и две разных ступени в развитии Я-повествователя. В первом эпизоде он гимназист, во втором - студент. Возрастное различие подтверждается и описанием его спутников. В первом эпизоде повествователь путешествует с дедушкой. Со стороны девушки этому персонажу соответствует армянин, глава семьи красавицы и ее защитник. А в сцене на железнодорожной станции «отец или брат» молодой женщины не появляется вовсе, красавица действует самостоятельно.

Во втором эпизоде пассажиры «прохаживаются» по платформе, смотрят по сторонам и заводят мимолетные знакомства. В начале этого эпизода в тексте следуют друг за другом почти однозначные глаголы прогуляться, прохаживаться, гулять и ходить; тем самым подчеркивается бесцельность движения пассажиров. Это типичные для нового времени фланеры. Разговор с дамой в вагоне и взгляд повествователя из отъезжающего поезда назад наводят на мысль о том, что однажды и молодая женщина станет пассажиркой железной дороги и отправится в мир праздных наблюдателей. В противовес этому семейные и этнические связи как проезжих русских, так и местных армян в первом эпизоде так тесны, что уже по этой причине между повествователем и очаровавшей его девушкой существует непреодолимая преграда.

Рассмотрим подробнее контексты, в которых повествователю дважды встречаются красавицы. Совершенные пропорции армянской девушки резко контрастируют с гротескной уродливостью ее отца, что подразумевает принадлежность красоты не к деяниям человека, а к дарам свыше. Вторая красавица появляется в контексте «сенсации». Повествователь замечает во время стоянки поезда вначале не саму девушку, а зевак, которые почему-то ходят и стоят только около одного вагона. Ему любопытно, что там происходит, и он спрашивает себя, не едет ли в этом вагоне «какой-нибудь знаменитый человек». Тем самым красавица превращается в публичный общественный феномен.

В каждом из эпизодов есть свои особенности, которые нарушают их абсолютный параллелизм. Так, в первом эпизоде рассказчик мгновенно (в технике ускорения времени) представляет себе будущую судьбу красавицы: «Маша <…> полетела к <…> кухне <…>. Она исчезла в темной двери, и вместо ее на пороге показалась старая, сгорбленная армянка с красным лицом и в зеленый шароварах»⁶.

Кухня - таинственное место «за темной дверью», где происходит превращение молодых девушек в старух Изменение физических форм подразумевается и в контрасте между «панталонами» Маши и «шароварами» старухи. Признаки этого мы видим уже сейчас на лице Маши, покрасневшем от кухонного жара, когда снова она появляется из кухни. Эта деталь как бы делает девушку в чем-то похожей на старуху. К тому же Маша выносит из кухни большой каравай, что можно считать аллюзией на рождение в будущем детей.

В первом эпизоде большую роль играют лошади. На дворе армянина молотят зерно двенадцать лошадей, которые бегают по кругу вокруг столба, вбитого в землю. Тем самым лошади становятся символическим образом часов, а их непрекращающийся бег символизирует течение времени. Хохол, подгоняющий лошадей длинным кнутом, - одновременно и властитель над временем. Фрагмент текста, насыщенный многочисленными звуковыми повторами, передает кажущуюся насмешку работника над лошадьми: «Возле ходил хохол <…>, хлопал бичом и кричал таким тоном, как будто хотел подразнить лошадей и похвастать своей властью над ними»⁷.

Повтором «хо-хо», фонетически [ха-хо], в тексте создается явная звуковая метафора смеха. Через некоторое время после этого происходит нечто, обращающее на себя внимание. Когда девушка пробегает через двор, хохол «на минуту» опускает свой бич и умолкает: под действием красоты время на мгновение застывает. «Как будто» огорченный чем-то ужасным, что - в символическом смысле - с ним произошло, хохол с новой силой кричит на лошадей:

- А, чтоб вам пропасть, нечистая сила!⁸

Глагол «пропасть», являясь омонимом аналогичного существительного, служит Чехову ключевым словом для обозначения внезапно возникающей бесконечности небытия. Она «разверзлась» здесь в тот самый момент, когда время остановилось на мгновение перед лицом прекрасного.

В сложную систему оппозиций и параллелизма в первом эпизоде вовлекается также мотив пыли и пыльных облаков** На трех страницах слово «пыль» появляется восемь раз, к этому присоединяются неоднократные упоминания «облаков золотистой половы».. Уже в самом начале рассказа ветер гонит навстречу путникам облака пыли. Повествователь «уныло и кротко» смотрит «сквозь пыль», ожидая наконец-то увидеть селение. Пыль становится синонимом того, что его ожидает. Одновременно с этим пыль олицетворяет скучные будни с их монотонным, полусонным течением: «<…> Четверть дня уйдет на ожидание, после которого опять жара, пыль <…>». художественный писатель чехов красота

Позже «запыленный» повествователь сидит в доме армянина «на зеленом сундуке». Зеленый цвет символизирует надежду юноши на спасение от пыли и скуки. А в то мгновение, когда повествователь впервые видит лицо и замечает красоту девушки, ему кажется, что «ветер пробежал» по его «душе и сдунул с нее все впечатления дня с их скукой и пылью». Повествователь чувствует между собой и девушкой границу, которая разделяет их, может быть, и потому, думает он, «что я весь в пыли». Здесь пыль коннотативно связывается с землей, с прахом, в котором мы ползаем и в который превратимся, образуя смысловую оппозицию к небу, к Богу, к вечности. Целиком отдаваясь очарованию красоты, повествователь забывает о пыли. В дальнейшем пыль претерпевает метаморфозу: часы, рисуемые ходящими по кругу лошадьми, кажется, оставляют за собой пыль золотистого цвета, возникающую при молотьбе соломы под их подковами и возносящуюся к небу в виде облаков. Эта золотистая пыль обволакивает девушку, бегающую по двору. Пыль словно освящена, обожествлена присутствием абсолютной красоты. Но и переживание этой красоты было как бы обещано облаками пыли.

Во втором эпизоде есть аналог «золотистой пыли» армяночки. Мы читаем здесь, что красота русской девушки может после ветра или дождя «осыпаться», «как цветочная пыль» (поэтому «мотыльковая красота» ускользает в конце эпизода в сад, то есть туда, где, согласно сложной цепи ассоциаций, ей место). «Осыпающаяся», как «цветочная пыль», переходящая красота противопоставляется при этом не уличной пыли, а черным облакам дыма из трубы локомотива, которые появляются в начале и в конце эпизода. В то время как облака пыли в первом эпизоде означали монотонные будни и скуку, клубы паровозного дыма в соединении с вечерними сумерками возвещают об опасности и гибели. В начале эпизода поезд стоит в тени вокзального здания, и вечернее солнце окрашивает самые верхние клубы дыма от локомотива «в нежный розовый цвет». В его конце все погружено в сумерки, и черные дымные облака стелются «по зеленой бархатной озими». Надежда цвета зеленой озими как бы заглатывается клубами дыма. Гибель в самом своем зародыше уже коснулась красивой молодой женщины, черная лента которой на распущенных белокурых волосах ассоциативно связана со столбом дыма из трубы локомотива.

«Закат» красоты не остается без комментария. Кондуктор, увидевший до этого в светловолосой красавице все неудовлетворенные желания своей жизни, «вошел в вагон и стал зажигать свечи». Слова, заканчивающие рассказ, вносят в трехчастное аккордное единство красоты, заката и надежды ассоциативный намек религиозного характера.

В обоих эпизодах повествователь делает предположения о воздействии красоты на самого себя и своих спутников. Мы не исходим только из этих предположений, так как рассмотрение отдельных деталей рассказа помогает прийти к следующим выводам. Совершенная красота - эквивалент небытия. Как и в небытии, в ней заложена бесконечность, которая разрушает ориентацию человеческого опыта на время и на конкретные вещи. Время останавливается, а вещи теряют свою определенность и автономность. Все перетекает из одного в другое, и за счет этого возникают многоаспектные, многозначные и в высшей степени неопределенные «облака» смысла. Олицетворением этого являются не только облака пыли или дыма, но и облака в небе, которые приобретают самые причудливые формы. Человек вырывается из своих повседневных дел, как дедушка повествователя, которому больше не хочется говорить о выпасе и овцах. Потерю будничности уже никак не отменить, и по причине пустоты, которая возникает при этом на душе тех, кто увидел красоту, их охватывает «смутная» и неопределенная, как облака, грусть. Стилистическое и текстовое мастерство А.П. Чехова состоит в том, что он вплетает эти сложные смыслы в совершенно естественные, как бы случайно увиденные, сценки.

Таким образом, чеховедение на современном витке своего развития стремится перейти от разрозненных эмпирических наблюдений к их систематизации и осмыслить особенности изучения художественного мира в парадигме реальности писателя. При всей разнонаправленности данный анализ эстетической мотивировки в чеховской прозе улучшит понимание и усвоение учащимися материала, позволит им обращать внимание на специфику чеховской художественной реальности, многоплановость художественного образа, амбивалентность представляемой автором картины мира.

Литература

1. Чудаков А.П. Поэтика Чехова. М., 1971. С. 187.

2. Мильдон В.И. Чехов сегодня и вчера («другой человек»). М., 1996. С. 15.

3. Бунин И.А. Полное собрание сочинений: в 13 т. М., 2006. Т. 8. С. 155.

4. Bicilli P.M. P. Cechov. Das Werk und sein Stil. Munchen, 1966.

5. Чичерин А.В. Роль противительной интонации в прозе Чехова. М., 1968. С. 314?320.

6. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. М., 1977. Т. 7. С. 162.

7. Там же. С. 162.

8. Там же. С. 163

Аннотация

Некоторые подходы к изучению мотива красоты на уроках литературы. На примере рассказа А.П. Чехова «Красавицы». А.В. Игнатенко, аспирант, кафедра русской и зарубежной литературы, Российский университет дружбы народов, г. Москва, Россия

Автор ставит своей целью проанализировать разнообразные художественные приемы, используемые в творчестве А.П. Чехова, и показать, почему они не всегда дают полную картину рождаемого при этом смысла и представление о замысле автора. В работе определяются особенности чеховской прозы на примере одного из ранних рассказов «Красавицы», подробно рассматривается мотив красоты в поэтике рассказа и в мировоззрении писателя. Автор работы приходит к выводу, что рассказ написан в манере импрессионизма, основная функция которого здесь состоит в том, чтобы персональную перспективу, чье господствующее положение в искусстве провозгласили ее изобретатели-импрессионисты, заставить служить определенным художественным целям, показать бессилие человека перед истиной. Предлагаемый анализ осуществляется на трех уровнях. На тематическом уровне автор заостряет внимание на проблеме дефицита реалистической мотивировки и разбирает такие до сих пор недостаточно исследованные аспекты чеховской прозы, как красота с точки зрения ее функции в тексте. Проанализированы звуковые повторы, символы, а также параллельные конструкции, важные для понимания чеховского текста. На уровне смысла внимание уделяется прежде всего проблеме поиска смысла как персонажами, так и читателями чеховских произведений.

Ключевые слова: русская литература, педагогика, реализм, А.П. Чехов, искусство, импрессионизм, поэтика, мотив красоты, анализ произведения

Размещено на Allbest.ru