З. Прилепин в контексте традиции литературного осмысления "русского бунта"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

З. Прилепин в контексте традиции литературного осмысления «русского бунта»

Роман Захара Прилепина «Санькя», претерпевший за последние семь лет десять изданий, несомненно, может быть отнесен к ряду весьма заметных, не случайных, явлений современного литературного процесса. Традиционный для русской литературы герой-бунтарь, помещенный в контекст современной жизни, обнаружил свою несомненную актуальность. А проблема «русского бунта», казавшаяся еще недавно исключительной прерогативой исследователей классической русской литературы, вдруг предстала в своей современной ипостаси. При этом речь идет именно о новом герое, отличном от своих литературных предшественников в глубинных мотивах поступка, а не их копии, помещенной в современный контекст.

Все это позволяет говорить об актуализации вопроса об историко-типологическом осмыслении героев-бунтарей в русской литературе, героев, демонстрирующих эпохальные изменения смысла и мотивов поступка. Наша статья и являет собой один из первых опытов постановки такого вопроса.

Уже довольно давно замечено поразительное сходство «Саньки» с известным ромном М. Горького «Мать», появившимся за 100 лет до него¹. Черты, роднящие «Саньку» с горьковской «Матерью» (появившейся в эпоху нарастающего социального волнения в стране), лежат на поверхности.

Оба романа сосредоточены на борьбе героев с властью, в оба произведения включены сцены расправы власть предержащих с революционерами и, наоборот, расправы революционеров с политическими противниками; сходны финалы, где люди, обречённые на арест или гибель, полны решимости пройти свой путь до конца. Горький изображает слободку, где «грязь чмокала под ногами», Прилепин показывает деревню, где «ноги расползались по грязи».

В произведениях Горького и Прилепина можно отметить прямые текстуальные совпадения. Ниловна думает о Павле: «Он не сделает ничего худого, он не может!». А вот мысли матери Саши Тишина: «Мать думала: «Он не сделает ничего худого, он не может…»». Павел Власов говорит Ниловне о своих единомышленниках: «Это лучшие люди на земле!». Саша Тишин о собственных товарищах: «Это лучшие люди на земле», - сказал Саша ебе давным-давно и закрыл тему».

На этом фоне, конечно, различия двух концепций носят куда более серьезный, фундаментальный характер. Но чтобы понять, осмыслить их, обратимся к истории литературы.

Первую попытку обращения к теме «русского бунта» можно по сложившейся традиции отнести к концу XVIII века, и это, несомненно, работа А.Н. Радищева. Хотя его «Путешествие из Петербурга в Москву» посвящено не столько этой теме, сколько оправданию права мщения, в контексте нравственных исканий эпохи Просвещения. Об этом со времен Г.П. Макогоненко² написано немало страниц.

Поэтому действительно первым русским писателем, сформулировавшим проблему, стал А.С. Пушкин с его широко известной оценкой: «Не приведи Бог видеть русский бунт - бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка»³.

В пропущенной главе, которая не вошла в окончательную редакцию «Капитанской дочки», этому заключению предшествует описание расправы крепостных с родителями главного героя. Когда Гринев подъезжал к родному дому, дорогу ему преграждала застава с крестьянином, караулившим ее с дубиной и на вопрос «Что это значит? Кого ты караулишь? - Да мы, батюшка, бунтуем, - отвечал он, почесываясь»⁴. Когда восстание силами приехавших на помощь гусар было подавлено, в пушкинском тексте появляется рассуждение: «Бунт их был заблуждение, мгновенное пьянство, а не изъявление их негодования. <…> На другой день доложили батюшке, что крестьяне явились на барский двор с повинною. Батюшка вышел к ним на крыльцо. При его появлении мужики стали на колени.

- Ну что, дураки, - сказал он им, - зачем вы вздумали бунтовать?

- Виноваты, государь ты наш, - отвечали они в голос». Когда барин простил их «мужики поклонились и пошли на барщину как ни в чем не бывало»⁵.

Пушкинская трактовка бунта - это пробуждение темной, неведомой силы, вырастающей из бездны бессознательного, лишенного смысла, подавляющего всякую разумную человеческую волю. Он изначально противопоставлен всему разумному, богоугодному и отвергается как бесовское наваждение («заблуждение», «пьянство»).

Русская классическая литература XIX века в целом придерживалась преимущественно именно такой трактовки бунта и всех иных попыток передела установленного миропорядка.

Герой, нацеленный на изменение миропорядка, оказался одной из центральных фигур той эпохи. При этом совсем неважно, как его называли в литературоведении («лишний человек», «герой времени» или иначе), важно то, что, демонстрируя стремление к разрушительному переделу существующей системы, он обнаруживает тщетность своих попыток, соприкасается с великой тайной и великой силой, которая незримо поддерживает данное мироустройство и противостоит любым бунтам против нее.

«Любимый герой Тургенева» - Базаров, с его установкой на революционное изменение мира, бессилен перед «простым чувством», охватившим его изнутри, и «простой болезнью», разрушившей его в одночасье.

Герои-бунтари Достоевского (Раскольников, Иван Карамазов) скроены по той же модели. Желая изменить этот мир - они, подчиняясь превосходящей их силе, меняются сами. Ощущение темной бесовской бездны, рвущейся наружу, чувствуется и в его концепции мира («Бесы»).

На этом фоне «Мать» Горького являла собой одну из первых попыток концептуального оправдания бунта. Писатель представил его исключительно рационалистическую (разумную) составляющую.

При этом главный акцент сделан на том, что ничего импульсивного, спонтанного в поведении героев-бунтарей нет. Ничего, что могло бы указать на их родство с силами хаоса, сметающего все на своем пути. В героях педантично подчеркнуто исключительно разумное, рациональное созидающее начало. Каждый их шаг ведёт к приближению продуманного, спроектированного будущего.

А образ матери, как будто бы выписанный из тысячелетней христианской традиции, освящает идею обновления мира (тоже взятую из христианской традиции). Разрушение концепции сатанинской бездны, безумного своеволия в мире - и составляет основной замысел Горького.

Это было своеобразным контртезисом новой русской литературы тому, что ранее сформулировала литература классическая. То, что было представлено как безумное, иррациональное и неконструктивное, в горьковской версии явилось своей полной противоположностью.

Почти вся советская традиция осмысления революционных перемен трактовала их как разумное, спланированное, мирообновляющее усилие. Так, например, в эпопее А.С. Серафимовича «Железный поток» отражен процесс превращения анархической стихийной массы крестьянской бедноты под руководством «железного командира» Кожуха в сознательную, спаянную единой целью борьбы за пролетарскую революцию боевую силу, в «железный поток». При этом стихийные, спонтанные составляющие процесса глобальных перемен не отрицались, но в центре внимания оказывалась охватывающая и подчиняющая их себе разумная воля.

Наиболее точное выражение эта мысль, характерная для литературы эпохи соцреализма, нашла в «октябрьской поэме» В.В. Маяковского «Хорошо!»:

роман прилепин бунт литература

Этот вихрь, от мысли до курка,

и постройку, и пожара дым

прибирала партия к рукам,

направляла, строила в ряды⁶.

Жесткое и откровенное противопоставление формулы бунта, предложенной русской классической литературой, с одной стороны, и формулы, представленной в русской литературе эпохи господства принципов соцреализма - с другой, свидетельствует о системной общности подходов к проблеме в различные исторические периоды.

Что же на этом фоне являет собой произведение З. Прилепина?

При всех очевидных сходствах с «Матерью» - герой откровенно иррационален. Он движим внутренним чувством, инстинктом: «В наше время идеологичны… инстинкты! Моторика! Интеллектуальное менторство устарело, исчезло безвозвратно. <…> Ни почва, ни честь, ни победа, ни справедливость - ничто из перечисленного не нуждается в идеологии, Лева! Любовь не нуждается в идеологии. Все, что есть в мире насущного, - все это не требует доказательств и обоснований»⁷.

На вопрос «Для чего?» у героя Прилепина нет ответа. И он не пытается его формулировать. Будущее - явно не его забота, он весь в настоящем. Он живет обостренным чувством справедливости. И только!.

В этом и состоит принципиальное отличие его от героя Горького.

В этих своих проявлениях прилепинский герой скорее тяготеет к пушкинским бунтарям. С той лишь разницей, что для него восстание - не помутнение сознания, не временное заблуждение («мгновенное пьянство», чреватое столь же быстрым пробуждением), а устойчивая и вполне ответственная позиция в мире.

Прилепинский мир (глобальный мир) разрушен в своих нравственных основаниях.

В деревне, описанной Прилепиным, - ветхость, убожество и люди, которые медленно умирают, просто устав жить. Их жизнь производит впечатление даже не круговорота, а необратимой дороги к смерти: старожилы постепенно угасают, а молодого поколения здесь просто нет.

Хаос, нравственное оскудение становятся тотальной характеристикой мира, в котором вынужден пребывать Санькя. Заметим, это не локальные проявления, несущие в себе черты глобальной опасности, а само состояние глобального мира.

Ничего подобного не знала русская литература XIX столетия. Это знание пришло к ней на исходе XX века (Солженицын, писатели-деревенщики). В этих условиях бунт против сложившегося миропорядка, основанного на нравственно ущербных принципах, оправдан и возведен в ранг поступка.

Как некогда шекспировского Гамлета толкали на его поступок распавшиеся нравственные скрепы («The time is out of joint» - «Век расшатался»), так и прилепинский герой движим, похоже, теми же обстоятельствами. Правда, с одной, но весьма существенной разницей: в нем совершенно нет доминирующей в протестантской этической модели поступка составляющей - избранности героя («…ever I was born to set it right!»⁸ - «Я рожден восстановить его!»⁹). Позиция современного русского героя и мотивы его поступка совершенно иные.

Прилепинский герой составлен из «элементов» (смыслов, идейных конструкций) уже известных русской литературной традиции. Но здесь наблюдается во многом абсолютно новая их комбинация. Что, на наш взгляд, интуитивно привлекает внимание современного читателя. Расстановка смысловых акцентов такова, что она позволяет говорить о совершенно новых тенденциях в осмыслении вечных русских «проклятых» вопросов.

В данной статье мы стремились лишь указать на это важное обстоятельство. Более глубокое проникновение в тему ведет, как нам кажется, к пониманию фундаментальных проблем современной русской литературы и современного русского общества.

Литература

1. См.: Басинский П. Новый Горький явился // Российская газета, 2006, №4066.

2. Макогоненко Г.П. Радищив и его время. - М.: Художественная литература, 1956. - 774 с.

3. Пушкин А.С. Капитанская дочка. Полное собрание сочинений: В 10 т. / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин.дом); Текст проверен и примеч. сост. Б.В. Томашевским. - 4-е изд. - Л: Наука. Ленингр. отд-ние, 1977-1979. - Т. 5 - С. 245.

4. Там же.

5. Там же.

6. Маяковский В.В. Полное собрание сочинений: В 13 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А.М. Горького. - М.: Гос. изд-во худож. лит., Т. 8 [Стихотворения 1927 года, поэма «Хорошо!» и очерки] / Подгот. Текста и примеч. В.А. Катаняна, ред. Ф. Пицкель. - 1958. - С. 317.

7. Прилепин З. Санькя. - М.: АСТ: Астрель, 2011. - С. 184.

8. Shakespeare, William. Hamlet. Edited by Ann Thompson, Neil Taylor, 2006, Thomson Learning, London

9. Шекспир У. Полное собрание сочинений в восьми томах. - М.: Искусство, Т. 6 / Пер. М. Лозинского; под общ. ред. А. Смирнова и А. Аникста. - М., 1960. - С. 56

Размещено на Allbest.ru