Трагедия Ф. Сологуба "Дар мудрых пчел" как стилизация

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

ХХ век в мировой культуре и особенно в литературе ознаменован заинтересованностью мифом, его безграничными возможностями в описании общих законов бытия, способностью демонстрировать общечеловеческое содержание вне социально-исторических и пространственно-временных границ. Ключом к разгадке этой увлеченности является символичность мифа и его составляющих, которые, в свою очередь, могут послужить интертекстуальным инструментарием для создания авторской стилизации. По словам Н. Пьеге-Гро, «...в каждую эпоху происходит новое прочтение произведений прошлого в свете текущих событий в области политики, идеологии, науки, искусства и т. п.; поэтому эти произведения наделяются новой значимостью <...> В этом без сомнения заключается главная особенность литературных мифов: <...> никакая конкретная исторически обусловленная интерпретация не в состоянии их исчерпать, и они всегда сохраняют предрасположенность к тому смыслу, который в них вкладывается в том или ином произведении» [7, с. 130].

Проблема авторской интерпретации мифа в драматургическом творчестве Ф. Сологуба уже становилась предметом изучения в работах Н. Пустыгиной [6], Т. Венцловы [1], А. Стрельниковой [10], Дж. Меррилла [4], Л. Силард [8], однако решалась иначе. Так, Т. Венцлова работал над сопоставлением художественных систем И. Анненского и Ф. Сологуба, Дж. Меррилл рассматривал драму «Дар мудрых пчел» в контексте теории интертекстуальности, тогда как А. Стрельникова исследовала феномен культурного диалога между драматургом Ф. Сологубом и бельгийским писателем-философом М. Метерлинком.

По признанию самого Ф. Сологуба, сделанному в предисловии к трагедии, он создавал «Дар мудрых пчел» (1906), вдохновившись очерком Ф. Зелинского «Античная Ленора» (1906). Думается, этот текст привлек Ф. Сологуба подробным исследованием вариативности «мотива Леноры» в античных литературных памятниках и в балладах романтизма. Ф. Зелинский справедливо отмечал, что «“мотив Леноры” - поныне одна из любимейших тем для фольклористов и историков литературы, причем первые собирают варианты этого мотива в народной поэзии всех времен и стран, а вторые изучают движение, вызванное в европейской литературе балладой Брюгера» [2, с. 168]. Однако Ф. Сологуб, увлекшийся мифом, как и некоторые его современники, избрал индивидуальный метод работы с заинтересовавшим его материалом. Руководствуясь принципиально новыми художественными задачами, драматург переосмысливает хорошо известный публике сюжет и вкладывает в свое произведение новый смысл. Он связан не с балладой Брюгера, а с народно-поэтическим творчеством, понятым и использованным тонко и своеобычно.

Первым отличием «Дара мудрых пчел» Ф. Сологуба от произведений его современников является название пьесы. Все уже существующие к тому времени произведения, интерпретирующие этот мифологический сюжет, названы по имени одного или обоих главных героев: трагедии С. Выспянского «Протесилай и Лаодамия» (1899) и И. Анненского «Лаодамия» (1902, опубл. 1906), статья «Античная Ленора» (1906) Ф. Зелинского. По мнению Дж. Меррилла, Ф. Сологуб, вероятно, мог заимствовать идею названия у И. Анненского, в произведении которого «во время краткого ритуала Диониса Лаодамия Анненского вскрикивает: “пока Пчелы златой / Дар не прольется”» [4, с. 312]. Однако не менее убедительным выглядит и предположение А. Стрельниковой о том, что Ф. Сологуб создает свое произведение на основе натурфилософского эссе «Жизнь пчел» М. Метерлинка [10, с. 36]. Задумывая свою трагедию как произведение с собственной концепцией, Ф. Сологуб в заглавии выдвигает на первый план саму ее суть: в его произведении именно дар пчел является смысловым центром. Драматург не ставил своей целью пересказать миф с исторической точностью, как мыслил свою задачу, например, И. Анненский. Напротив, с помощью вариации базового мифа автор трагедии говорит о силе, потенциале и колоссальных возможностях искусства в целом и нового театра в том числе. Инструментарием для решения такой задачи могли быть как художественные находки И. Анненского, так и М. Метерлинка, произведения которых принадлежат к одной художественной системе.

Образы пчел, меда и воска являются основными в пьесе Ф. Сологуба. Одним из первых это отметил М. Волошин, размышляя в своей статье «Федор Сологуб. “Дар мудрых пчел”» (1907) о толковании древнегреческой символики меда [9, с. 643]. Но, вероятно, это не единственная причина обращения драматурга к метафорике, связанной с пчелами. Как нам представляется, их было несколько.

Во-первых, жизнь пчел биологически четко циклична, во -вторых, ритуальна, в том смысле, что «организована так тонко и мудро, как только это возможно для существа, постигшего истину жизни» [10, с. 37]. Именно поэтому пчелы в произведении Ф. Сологуба мудрые, подобная образность как нельзя лучше выражает ощущение цикличности времени и придает новый смысл подробно изображенному в пьесе ритуалу Диониса. Поскольку миф является средством актуализации архаических уровней сознания, в этой плоскости он тесно связан с ритуалом. Предполагается, что действие ритуала, будучи многократно повторяющимся, способствует отражению цикличности времени в мифе: в нем всегда заложена идея вечного повторения.

Кроме того, в античности пчела была символом воскрешения, вероятно, потому, что ее зимняя спячка неверно истолковывалась как временная смерть. Здесь также обнаруживается связь с весенним пробуждением (воскресением) природы, особенно растительности. «Вселенская жизнь в целом и жизнь природы, несомненно, дионисийны», - писал Вяч. Иванов в своей статье «Ницше и Дионис» (1904) [10, с. 37]. Благодаря идеям Ф. Ницше, на рубеже Х1Х-ХХ веков, как известно, возрождается былой интерес к цикличной парадигме в науке и культуре, восходящей к античным мифам о трижды рожденном боге Дионисе.

Уже в начале действия первого «Дара мудрых пчел» персонифицированные цветы говорят о цикличности своей жизни: «Цветы на берегах Леты. Мы цветем, отцветаем, зацветаем опять, опять, всегда, - цветы вечные <...>» [9, с. 75]. Думается, применяя данную метонимию, автор воплощает в цветах мысль о Красоте как эстетической категории. В мировоззрении Ф. Сологуба она приравнивается к категории Любви, а Любовь «побеждает смерть» - главное концептуальное убеждение драматурга. Однако, согласно греческой мифологии, Лета была подземной рекой, так что камыши и цветы у ее берегов являются художественно важным нововведением автора. Шелест камышей и «томный, влажный, мертвый» аромат цветов изображены как средства на пути к вечному и спасительному забвению, восхваляемому Ф. Сологубом и в других его произведениях.

Далее в пьесе речь идет о смене времен года, от которых, согласно мифам, зависит место пребывания Персефоны то в царстве Аида, укравшего ее, то на Олимпе: «Тени предков. От золотой осени до невинно-зеленеющей весны тоскует Персефона, тоскует и плачет, пока дойдет до ада благостная весть о пробуждении матери Деметры, о сладком, буйном восстании Диониса» [9, с. 75]. Вероятно, частые обращения в тексте трагедии к имени Диониса и к ритуалам, связанным с ним, были необходимы Ф. Сологубу потому, что Дионис славился как Лиэй: он мог освободить людей от мирских забот и через определенное состояние вывести человека за рамки несносного быта [5, с. 189].

Л. Силард в своей монографии «Герметизм и герменевтика» справедливо замечает, что весь текст пьесы Ф. Сологуба стилизован под обрядовую народную поэзию. Исследовательница уточняет: «Важно подчеркнуть, однако, что стилизация проведена очень осторожно, с ориентацией на самые общие, универсальные признаки обрядовой поэзии, так что даже употребление таких характерных слов, как “сеча”, “шелом”, “искони” и т. п., не придает тексту национального оттенка и не составляет диссонанса с античной основой сюжета» [8, с. 48]. Уже в списке действующих лиц трагедии внимание привлекают такие персонажи, как «Эос, румяная заря», «Лета, адская река», «Змея», «Эхо», «Хор, дающий голос множеству и природе», «Народ», «Оры, пролетающие мгновения», «Голоса волн, камышей, цветов в царстве Аида» [9, с. 73-74]. Автор не только называет действующих лиц, но и дает им характеристику, что делает ремарки - служебную часть драматургического произведения - содержательными, включает их в общую концепцию произведения. Все эти персонифицированные явления к тому же являются полноправными участниками диалогов между основными действующими лицами пьесы, и содержательная роль их реплик далеко не второстепенна. Думается, источником подобных идей стал для Ф. Сологуба фольклор, горячо им любимый и тщательно изучаемый. Именно оттуда почерпнуты им и возможности такого жанра обрядового фольклора, как причитание. Как известно, эта форма обладает драматургической сущностью, которая проявляется в том, что плакальщица («вопленица») постоянно ведет диалог, обращаясь к кому - то, повествуя о волнующих ее событиях [3, с. 14].

Первое действие трагедии основано на причитании Персефоны, тоскующей о своем возлюбленном, о матери, о земной жизни. Во втором действии его сменяет причитание

Лаодамии о покинувшем ее возлюбленном, о жестокой и несправедливой участи жены. На наш взгляд, эта жанровая форма была выбрана Ф. Сологубом по нескольким причинам. Во-первых, причитания в значительной мере импровизационны, хотя и создавались в определенных традиционных жанровых рамках. Во-вторых, этот вид обрядовой поэзии всегда эмоционален по тону, что не только позволяет автору употребление в речи множества соответствующих синтаксических форм и эмоционально-окрашенной лексики, но и таким образом способствует более глубинному восприятию услышанного публикой. В-третьих, художественное время обрядовой поэзии - время настоящее, что тоже было немаловажно для Ф. Сологуба, ведь он мыслил свои пьесы как такие произведения, в которых непосредственное участие принимает зритель: с этой идеей была связана его теория преображения современного русского театра. Эмоциональная речь актеров, включающая в себя множество обращений и восклицаний, позволяла сделать пьесу более зрелищной, вызывать сопереживание к оплакиваемому горю, ощущение причастности к происходящему на сцене.

Интерпретация Ф. Сологубом древнего мифа создавалась в русле идейно - художественных исканий русского символизма и отражает авторские поиски Красоты и Гармонии. Предметом его стилизации стал литературный претекст, однако, переосмысленный в русле собственной концепции писателя, он служит лишь отправным моментом и входит в новое произведение отдельными элементами. Благодаря контаминации элементов претекста и народно-песенной основы Ф. Сологубу удается приблизиться к желаемому символистами мистериальному театру, в котором религиозное сочетается с эстетическим, а особый ритм прозаического слова, стремящегося к слову поэтическому, включает зрителя в сложный комплекс переживания визуального и интеллектуального.

Литература

сологуб миф драматургический авторский

1. Венцлова Т. Собеседники на пиру: Статьи о русской литературе. ВаИш Ьапко8. 1997. С. 82-102.

2. Зелинский Ф.Ф. Античная Ленора // Вестник Европы. 1906. № 3. С. 167-193.

3. Круглов Ю.Г. Русские обрядовые песни. М.: Высшая школа. 1982. 272 с.

4. Меррилл Дж. Драма Ф. Сологуба «Дар мудрых пчел»: Текстуальные источники // Федор Сологуб: Биография, творчество, интерпретации: материалы IV Междунар. науч. конф. / Сост. М.М. Павлова. СПб.: Коста. 2010. С. 295-317.

5. Мифологический словарь / Гл. ред. Е.М. Мелетинский. М.: Сов. Энциклопедия. 1990. 672 с.

6. Пустыгина Н.Г. Философско-эстетические взгляды Ф. Сологуба 1906-1909 гг. и концепция театра «единой воли» / Беззубов В., Исаков С., Лотман Ю., Рейфман П. // Типология литературных взаимодействий. Тарту: ТГУ. 1993. С. 109-121.

7. Пьеге-Гро Н. Введение в теорию интертекстуальности: Пер. с фр. [Общ. ред. и вступ. ст. Г.К. Косикова]. М.: Издательство ЛКИ, 2008. 240 с.

8. Силард Л. Герметизм и герменевтика. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха. 2002. 328 с.

9. Сологуб Ф. Собр. соч.: в 6 т. Т. 5. Литургия мне: Мистерии. Драмы. Повести. Рассказы [сост., примеч. Т.Ф. Прокопова]. М.: НПК «Интелвак». 2002. 688 с.

10. Стрельникова А.Б. «Чужое» слово в пьесе «Дар мудрых пчел» Ф. Сологуба // Вестник Томского государственного университета. 2014. № 379. С. 36-39.

Размещено на Allbest.ru