Притчевая поэтика пьесы Д. Ардена "Тихая пристань"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Притчевая поэтика пьесы Джона Ардена "Тихая пристань"

Комаров Станислав Геннадьевич,

кандидат филологических наук, доцент Института

естественных и гуманитарных наук Сибирского

Федерального Университета

Джон Арден - один из самых ярких и интересных английских драматургов второй половины ХХ столетия. "Созданные им на протяжении трёх десятилетий произведения отличает широта тематики, разнообразие жанров и форм"[4, с.371].

Одним из авторских качеств этого создателя пьес является стремление отражать в своих текстах самые насущные вопросы, стоящие перед английским обществом в тот или иной текущий момент. "Арден принадлежит к писателям, - указывает Н. Я. Дьяконова, - которые почитают свои долгом участвовать в обсуждении социальных проблем современности"[3, с. 96-97].

Другим его качеством выступает подчёркнутый интеллектуализм, органично вписывающийся в драматургическую ткань произведений. "Арден не даёт зрителю готовых решений и удобных рецептов, - справедливо полагает Н. А. Шляхтер, - он размышляет сам и приглашает к размышлению аудиторию"[7, с.87].

Джон Арден считал, вслед за Брехтом, что зрителя нужно не столько потрясать эмоционально, сколько оказывать на него мощное интеллектуальное воздействие, заставляя тщательно анализировать происходящее на сцене, сопоставлять увиденное со своим жизненным опытом. "Пусть зритель скажет, - пояснял он в связи с данной мыслью, - это было прекрасно. По-моему, я понял пьесу, но я хотел бы посмотреть ещё раз, чтобы увидеть, не скрыто ли в ней ещё что-нибудь"[2, p. 17].

Но, пожалуй, наиболее значимой особенностью драматургии Д. Ардена можно считать её отчётливо выраженную притчевую направленность. Его пьесы "Живите по-свински"(''Live like pigs'') (1958), "Пляска сержанта Масгрейва" (''Sergeant Musgrave's dance'') (1959), "Последнее прости Армстронга" (''Armstrong's last Goodnight'')(1964), "Свобода левой рукой" (''Left-handed liberty'') (1965) обнаруживают настолько явное тяготение к притчевой структуре, что могут быть вполне обоснованно обозначены как драмы-притчи. Особенности причевой структуры в полной мере раскрываются и в произведении "Тихая пристань"(''The Happy Haven'') (1960), являющемся объектом данного исследования.

«В фарсе «Тихая пристань», - отмечает Н. Шадрин, - Арден напоминает о том, что цель не всегда оправдывает средства, даже если она маскируется высокими словами о «благе всего человечества». «Прогрессу ради прогресса», краху системы прагматизма посвящена эта пьеса» [5, с. 259]. Думается, в данном высказывании наличествует существенная доля истины. Тем не менее, на наш взгляд, оно требует некоторого уточнения. Прежде всего, нельзя согласиться с фразой «цель не всегда оправдывает средства», предполагающей утверждение о цели, которая может оправдывать средства - это скрытая приверженность ницшеанству и последователям подобного мировоззрения. Кроме того, вызывает сомнение и продолжение данного пассажа - «маскируется высокими словами о «благе всего человечества». Текст арденовской пьесы не содержит ни намёка, исходящего от автора эксперимента, о «благе человечества». Подтвердить данную мысль можно, обратившись к основным особенностям притчевой структуры произведения Д. Ардена. арден интеллектуализм драматургический английский

Итак, сюжет "Тихой пристани" основывается на фантастическом допущении - доктор Эхинокук изобрел эликсир жизни и молодости, при помощи которого человек способен "омолодиться" на определённое количество лет. Такая событийная основа роднит рассматриваемую пьесу с произведениями научно-фантастической литературы, появившимися в первой половине двадцатого столетия - драмой "Средство Макропулоса" К. Чапека, "Голова профессора Доуэля" А. Беляева и другими.

В то же время событийный ряд пьесы-притчи Ардена восходит к новозаветному сюжету о Вавилонском столпотворении. Доктор Эхинокук уподоблен строителям библейской башни, которые затеяли постройку гигантского сооружения не ради блага окружающих, а с целью прославить самих себя, доказать свою "сопоставимость" с самим Творцом мироздания. Герои новозаветной истории, одержимые гордыней, терпят крах своих начинаний, и сам Эхинокук также заканчивает крахом своих устремлений, поскольку, не престарелые пациенты оказались "омоложенными" благодаря изобретённому им элексиру молодости, а он сам.

Всех персонажей рассматриваемой пьесы можно подразделить на "говорящих" и "немых".

Примечательной особенностью драмы "Тихая пристань" является наличие значительного количества "немых" персонажей. В самом деле, из четырнадцати действующих лиц, заявленных в афише, предваряющей первый акт пьесы, только шестеро имеют реплики. Остальные - восемь персонажей - играют хоть и второстепенную, но всё же немаловажную роль в раскрытии притчевого конфликта произведения. Однако слов эти герои не имеют. Тем не менее, в тексте, предназначенном для исполнения на сцене, как и в самом спектакле, "действенным", "говорящим" является не только, точнее, не столько, словесный ряд, сколько каждый мизансценический штрих, каждая мизансценическая деталь, сопровождающие тот или иной эпизод в развёртывании драматургического сюжета, насыщенного репликами, произносимыми остальными персонажами.

Вот несколько примеров, в которых действуют "немые" герои. Один из престарелых пациентов клиники Киснет остаётся один после неудачной попытки поговорить с доктором и находит обронённый случайно лист бумаги из тетради врача, той самой тетради, в которой записываются данные эксперимента. Появляется санитар Робинсон, чтобы поискать этот листок, который обнаружил Киснет и тут же спрятал его себе в карман.

Сам фрагмент, в котором участвует Робинсон, предполагает хотя бы одну-две реплики данного персонажа. Ведь к вошедшему напрямую обращаются с вопросами. Однако автор "отказывает" Робинсону в словах, и эпизод содержит только реплику самого Киснета: "А, мистер Робинсон! Что-нибудь потеряли?Или забыли здесь? Нет-нет, я ничего не видел... но я посмотрю, посмотрю, ха-ха-ха!.. Всего наилучшего!" [1, с. 116] После этого санитар тут же уходит.

В другом эпизоде с представителями "немых" персонажей в контакт вступает мистер Горлопэн. Голос из репродуктора призывает мистера Горлопэна зайти в кабинет старшей сестры. Горлопэн не спешит выполнять просьбу, а поёт песню. Сразу после этого входит медсестра Браун - очевидно, она пришла именно за Горлопэном. Браун должна была бы что-то сказать в такой ситуации, так, по крайней мере, происходило бы в реальной жизни. Однако она ничего не произносит, а разговаривает с ней сам Горлопэн. Предполагаемые ответные реплики на слова Горлопэна "Да, да, сестра, я сейчас, одну минуточку..."[1, с. 134] автором опускаются.

Горлопэн участвует и ещё в одном эпизоде с "неразговаривающими" действующими лицами. В третьей сцене второго действия есть фрагмент, в котором санитар Смит приносит Горлопэну письмо. После появления медицинского работника следует реплика старика: "А, мистер Смит! Письмо?Мне? Мне письмо!А что случилось? Э-э-э, постойте, мистер Смит... погодите, прошу вас!.." [1, c.146] После этого санитар уходит, не удостоив Горлопэна ни единым словом.

Наконец, в начале пьесы изображается эпизод пирушки стариков-пациентов клиники по случаю дня рождения миссис Гнилль, которой исполнилось девяносто лет. Доктор задаёт вопрос: "Сестра, а где же пирог?"[1, с. 107] При этом на сцене находятся две медсестры. Ответной реплики нет. Вместо этого ремарка автора гласит: "Медсестра Браун выходит". Далее, через несколько секунд та же медсестра, которая выходила, приносит пирог, ставит его перед миссис Гнилль и вкладывает имениннице нож в руку, по-прежнему храня традиционное молчание. После нескольких движений юбилярши ножом медсёстры хлопают в ладоши, так же храня молчание. А медсестра Браун помогает довершить нарезание пирога и раздаёт отрезанные куски старикам.

Какова семантика молчания персонажей второго плана в пьесе Дж. Ардена?

Главное определяющее свойство медсестёр и санитаров Ардена - их обезличенность. Этому способствует не только отсутствие у них реплик, но и отсутствие характеризующих внутренние качества мизансцен.

"Немые" персонажи, являющиеся не только работниками клиники Эхинокука, но ещё и представителями того, внешнего мира, с одной стороны, выражают доведённую до гиперболических мерок чуждость пациентам дома для престарелых, свойственную им как сотрудникам данного заведения, с другой стороны, олицетворяют враждебность всего внешнего мира людям, доживающим в "Тихой пристани" свои последние дни.

Существенную роль в создании притчевого дискурса рассматриваемого произведения играют и стихотворные тексты к зонгам, песням и небольшим музыкальным фрагментам, исполняемым "говорящими" персонажами. Кстати, в пьесах Ардена часто звучат стихотворные тексты аналогичного плана, и они, безусловно, принципиально важны для раскрытия глубинных содержательных основ. В драме "Тихая пристань" поют все пять стариков, являющихся пациентами клиники Эхинокука. Причём, каждый из героев исполняет различного рода куплеты не однажды, а, как правило, несколько раз на протяжении всего драматического действия. Можно сказать, что это действие основательно насыщено такого рода фрагментами, а посему оставить без рассмотрения данное явление при анализе притчевой структуры представляется недопустимым.

Итак, учитывая содержательное начало арденовских песенных куплетов и зонгов, их можно подразделить на пять основных групп.

Первая группа включает в себя песенные тексты, способствующие раскрытию субстанциального конфликта и притчевого подтекста драмы, высвечивающихся особо отчётливо при анализе означающего и означаемого. Пример такого фрагмента - зонг Летузель в начале третьего действия "Тихой пристани". Слова героини содержат квинтэссенцию притчевой коллизии всей пьесы. Посвящены они Эхинокуку, работавшему над эликсиром жизни и молодости.

Главный художественный приём, лежащий в основе зонга Летузель, - это ирония.

Шляпу мы снимем и голову склоним,

Царь наш небесный в лучистой короне

строит свой мир, и расчёт его верен.

Каждый из нас в этом мире измерен[1, с.175].¹

Именование доктора Эхинокука как "царь наш небесный" является ключевым для воплощения в зонге открытой иронии, предполагающей придание фразе значения, противоположного буквальному смыслу, отрицающего этот буквальный смысл. "Царь наш небесный", как известно, синонимическая конструкция понятию "Господь Бог" или "Творец". Эхинокук вполне закономерно уподоблен Богу: ведь он тоже претендует на роль творца "новой жизни" - его элексир по своему назначению призван давать человеку эту самую новую жизнь, с младенческого возраста, фактически, "второе рождение".

Однако при некоторой "оправданности" уподобления руководителя клиники "царю небесному" такое называние Эхинокука несёт в себе мощный иронический подтекст. Обусловлено это несколькими обстоятельствами. Во-первых, никакой, даже самый гениальный человек, не может быть уподоблен Богу, ибо оказывается беспомощным прежде всего перед лицом своей судьбы, своей смерти. Во-вторых, само изобретение, несущее в себе определённую "богоподражательность"(даже не создание нового человека, а лишь его омолаживание, продление земного века),представляется ничтожным по сравнению с фундаментальным актом творения всего сущего. Наконец, в-третьих, самое главное, ставшее причиной иронического восприятия пациентами Эхинокука, - это отношение доктора-экспериментатора к старикам как к рабочему материалу, о чём он сам неоднократно заявляет на протяжении всего действия. "Те пятеро стариков, которых мы с вами вчера отправили баиньки, будут моим материалом"[1, с. 110]. Никто пациентов клиники не поставил в известность о проводящемся с ними эксперименте, о их роли в исследованиях Эхинокука. Однако сами пожилые люди, играющие роль материала, узнают об этом и готовят ответный удар по чёрствости и бездушию, скрывающимися за видимой заботой о них самого доктора и обслуживающего персонала. Руководитель клиники стремится лишь к мировой славе, богатству и власти, рассматривая своё изобретение лишь в качестве средства достижения довольно узкой, корыстной цели. Всё это породило ту иронию, которая стала ключевым приёмом в зонге Летузель.

Помимо иронии, текст произносимый героиней, содержит протест против ситуации, в которую попали все пятеро пациентов клиники, оказавшихся в роли подопытных кроликов.

Вторая группа содержит песенные тексты, представляющие собой самохарактеристики и взаимохарактеристики персонажей.

Примером своеобразной самохарактеристики может служить песенный куплет мистера Киснета в начале первого действия.

Дни Джеймса Киснета к вечности близки,

и лишь один пылает в нём огонь:

хочу, чтоб извивались дураки,

когда я зажимаю их в ладонь![1, с. 115]

Семантически значимыми в этом тексте являются две фразеологемы - "дураки" и "зажимаю их в ладонь". Слово "дураки", адресованное другим действующим лицам, предполагает открытую гордыню персонажа, подтекст его - "я-то умный, в отличие от них". Фраза "зажимаю их в ладонь" - презрение Киснета к остальным людям, точнее - к другим пациентам клиники.

Песенный текст Горлопэна в конце первого действия - ещё одна самохарактеристика. Первые строки это текста звучат так:

Я не сдаюсь! Я не согнусь!

Прямым до смерти продержусь.

Когда ж за мной придут они -

ударом с ног свалю, и пусть![1, с.133]

Эти слова свидетельствуют о самоуверенности героя, рассказывающего о своей хорошей физической форме, о его темпераментном характере.

Ещё одна героиня - миссис Летузель - в своей песенке даёт характеристику миссис Гнилль, то есть представляет читателям взаимохарактеристику, и в то же время, в этой взаимохарактеристике сохраняется и элемент характеристики самой героини, которой принадлежат данные слова:

Она за век тысчонку накопила

не из нужды -

из жадности унылой.

А после смерти за казённый счёт

ей узенькую выроют могилу![1, с. 118]

В этих строках очевидна мысль о жадности миссис Гнилль, а также данные слова свидетельствуют о презрительном отношении к окружающим самой Летузель.

Третья группа песенных текстов являет собой своеобразное комментирование (пояснение) локальной драматической ситуации. Так во второй части второго действия, как только начался экстренный медосмотр всех пятерых стариков, предназначенных для эксперимента , Киснет поёт куплеты о зелёных бутылках. В его словах зашифрована текущая драматическая ситуация, в которой всех героев охватила тревога.

В четвёртую группу входят песни и зонги, содержащие вставные сюжетные истории, и поэтому не связанные напрямую с ходом основного драматического действия. Как правило, у Ардена в пьесах в определённые моменты один персонаж просит другого спеть ту или иную песню, которая обычно соответствует конкретному моменту общения героев, общей атмосфере, сопровождающей происходящее на сцене. Наиболее ярким примером песенного текста такого плана может служить грустная песня Эльфика о капитане, которую герой исполняет по просьбе миссис Гнилль:

Зря, капитан, средь бури грозной

по звёздам ты держал штурвал:

кружится мир, кружатся звёзды,

и ветер парус твой сорвал...[1, с. 126]

Трагический сюжет этой песни напрямую не связан с историей, произошедшей в доме для престарелых "Тихая пристань". Действительно, что общего между капитаном, погибшим от бури и нашедшим себе последний приют в морской пучине и несколькими стариками, которым предназначено стать объектами эксперимента по возвращению утраченной молодости? Однако, как это происходит в притче, тем более драматургической, внутреннюю связь уловить можно, сопоставив логику поведения капитана из песенной микропритчи Эльфика и мотивы поступков доктора Эхинокука. Капитан держал штурвал по звёздам, то есть руководствовался традиционными, общепринятыми правилами поведения, не подкрепляя их профессиональной интуицией, а Эхинокук также следовал стереотипным человеческим установкам, думая, что ничто не должно помешать успешному завершению его сенсационного эксперимента. При этом руководитель клиники не учёл прозорливости своих престарелых пациентов, их богатого жизненного опыта, позволивших им догадаться об истинном назначении своего пребывания в клинике и кардинально изменить финал всей истории с чудесным превращением в омолодившихся людей. Капитан потерпел крах своих надежд, и Эхинокук также терпит своего рода крах, хотя и не такого фатального свойства, поскольку он остаётся жить, превратившись в ребёнка-малютку.

Иначе говоря, песня Эльфика - своеобразное предупреждение для людей, лишённых глубоких духовно-нравственных основ: такие люди, попирающие личностные интересы окружающих, рассматривая этих окружающих лишь как "объекты", как "материал" для воплощения собственных эгоистических идей, непременно встретят если не трагический, то, по крайней мере, драматический финал, разбивающий вдребезги все их иллюзорные мечты и чаяния.

Наконец, в пятую группу можно включить песенные куплеты, выполняющие служебные функции: к примеру, некоторые фрагменты способствуют созданию определённой атмосферы происходящего на сценической площадке.

Так, в начале первого действия, во время пирушки по случаю дня рождения миссис Гнилль старики поют сначала: "С днём рожденья... миссис Гнилль"[1, с. 107]. А затем напевают следующие строки:

Попляшите, тётя Браун!

Жару дайте, тётя Браун!

Ножки выше,

ножки выше

задирайте, тётя Браун![1, с. 109]

Таким образом, все пять групп песенных текстов в определённой степени служат для создания притчевого дискурса пьесы - некоторые напрямую заключают в себе содержание означаемого в драме-притче, другие содействуют углублению подтекста произведения, третьи, представляя собой своеобразный аккомпанемент, камертон к происходящему, воплощают определённую атмосферу, способствующую возможности проникнуть в потаённые уголки символическтго строя текста. Так или иначе все песни, стихотворные фрагменты и зонги у Ардена - органичная часть его притчевой поэтики, ярко воплощённой в рассматриваемой пьесе.

Анализ важнейших компонентов притчевого начала данного произведения позволяет как согласиться с мыслью Д. Шестакова: "В "Тихой пристани" Арден лишний раз говорит о нерасторжимом единстве средства и цели, о важности человеческого материала, призванного воплотить ту или иную умственную абстракцию, о тех решающих поправках, которые вносит материя в полёт "чистого духа", о том, что дух без материи - ничто"[6, с.310], так и уточнить её, отметив, что, на наш взгляд, главным акцентом драматургической притчи Ардена является идея гибельности любого человеческого начинания, любой научной деятельности, которые лишены духовно-нравственной основы, предполагающей бережное, порой трепетное, отношение к человеческой личности.

Литература

1. Арден Д. Пьесы / пер. с англ. под редакцией В. Харитонова. - М.: Искусство, 1971.

2. Arden J. Verse in the Theatre // New Theatre Magazine, 1961, April,№3. - P. 17.

3. Дьяконова Н. Я. Английская историческая драма шестидесятых годов // Проблемы истории зарубежных литератур. Вып.1. История и современность в зарубежных литературах. Межвузовский сборник. - Л.: Издательство Ленинградского университета, 1979. - С. 89-99.

4. Коренева М.М. Драматургия // Английская литература. 1945-1980. - М.: Наука, 1987. - С. 354- 401.

5. Шадрин Н. Три вопроса Джона Ардена // Иностранная литература, 1973, № 1. - С. 259-260.

6. Шестаков Д. Арден из Йоркшира // Арден Д. Пьесы / пер. с англ. под редакцией В. Харитонова. - М.: Искусство, 1971. - С. 305-317.

7. Шляхтер Н. А. Театрально-эстетическая концепция Д. Ардена // Проблемы зарубежной драматургии. - Свердловск: Уральский гос. университет, 1982. - С. 87-101.

Размещено на Allbest.ru