Творчество Н.М. Минского: феномен этнокультурного самоопределения писателя

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Творчество Н.М. Минского: феномен этнокультурного самоопределения писателя

Специальность 10.01.01 - русская литература

Самсонова О.Н.

Тюмень 2009

Работа выполнена на кафедре литературы ГОУ ВПО «Ишимский государственный педагогический институт им. П.П. Ершова»

Научный руководитель: Асоян Арам Айкович,

доктор филологических наук, профессор,

член Дантовской комиссии РАН

Официальные оппоненты: Комаров Сергей Анатольевич,

доктор филологических наук, профессор

Клочкова Юлия Владимировна,

кандидат филологических наук, доцент

Ведущая организация: ГОУ ВПО «Сургутский государственный педагогический университет»

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования обусловлена тем, что Николай Максимович Минский (1856 - 1937) - одна из самых неординарных фигур культуры Серебряного века. «Личность Минского настолько оригинальна, - писал о поэте Г. Чулков, - и писатель он настолько интересный, что стихи его, даже несовершенные, представляют собой драгоценный материал для выяснения его индивидуальности» Чулков Г. Умные стихи // Покрывало Изиды. Критические очерки / Г. Чулков.- М., 1909. - С. 128..

Поэт, драматург, философ, публицист, переводчик, Н.Минский оставил заметный след в русской литературе, без его многообразного творчества нельзя без ущерба представить сложные коллизии русской культуры рубежа XIX - начала ХХ столетий.

Понимание значительности литературного наследия поэта в последние десятилетия ХIХ и начала XX вв. кажется совершенно очевидным. Частным доказательством возросшего интереса к Н. Минскому стала развёрнутая биобиблиографическая статья А.В. Чанцева. За этим первым в ХХ веке впечатляющим фактом внимания к поэту последовала монография австрийского слависта А. Ханзена-Лёве, в которой Н.Минский стал одним из центральных персонажей весьма авторитетного зарубежного исследования. В серии «Новая библиотека поэта» (2005) вышло наиболее полное, в сравнении со сборником в серии «Библиотека поэта» (1972), послереволюционное издание стихотворений Н. Минского: «Ранние символисты. Николай Минский. Александр Добролюбов». Стихи писателя сопровождает обстоятельная и репрезентативная в историко-литературной науке статья С.В. Сапожкова «Поэзия и судьба Николая Минского». Приведённый перечень авторитетных материалов о жизни и творчестве писателя свидетельствует, какие огромные проблемы до сих пор сохраняются в изучении его литературного и философского наследия.

Актуальность исследования состоит в необходимости расширить и углубить существующее представление о проблематике творчества русского писателя-еврея Н. Минского, и тем самым восполнить научное представление об особенностях творческой индивидуальности «отца русского декадентства» и модусах её реализации в культуре и литературном процессе Серебряного века.

Объектом предлагаемого диссертационного исследования являются лирика, публицистика и литературно-философское наследие Николая Максимовича Минского.

Предмет исследования - процесс национально-культурного самоопределения Н. Минского в его художественном, публицистическом и литературно-философском творчестве.

Основной целью работы является осмысление генезиса, проблематики и манифестации еврейской темы в творчестве Н. Минского. Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач:

1) Выявить особенности творческой индивидуальности Н. Минского как писателя, сформированного русской культурой; 2) раскрыть культурно-психологические причины возникновения публицистики Н. Минского и её еврейской проблематики; 3) рассмотреть рождение меонизма как «второй метафизической системы» в свете русско-еврейского экзистенциального самоопределения Н. Минского; 4) выяснить круг мотивов лирики поэта и её идейно-художественные смыслы в контексте русского декаданса и «еврейской темы» в отечественной поэзии рубежа XIX-ХХ вв.

Теоретической базой исследования послужили современные представления о диалогичности человеческого сознания, ставшие содержанием философских трудов М. Бубера «Я и ТЫ», М. Бахтина «К вопросам самосознания и самооценки», «Проблемы речевых жанров», а также учение Вл. Библера о диалоге культур.

Для достижения поставленной цели в диссертационном исследовании использовались биографический, творческо-генетический и культурологический методы изучения творчества писателя.

Теоретическая значимость и научная новизна диссертационного исследования заключается в том, что в ней впервые освещаются сложные и неоднозначные связи самосознания писателя Н. Минского с его творчеством. Основные направления творческой деятельности Н. Минского впервые рассматриваются в свете его проблематичной национально-религиозной самоидентификации.

Практическая ценность работы состоит в том, что её результаты могут быть использованы при создании теоретических трудов по истории русской литературы. Полученные теоретические выводы и фактический материал могут быть применены в учебных курсах по истории русской литературы рубежа XIX-ХХ вв., спецсеминарах по проблемам русской литературы, в том числе по темам литературы Серебряного века, по творчеству писателя Н. Минского.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Публицистика Н. Минского свидетельствует о глубокой интеграции еврейской диаспоры с русской культурой, но отсутствие подлинного (взаимного) диалога между культурами определило особенности менталитета русского писателя еврея, каким был Н. Минский, и придавало его публицистическим выступлениям этнически напряжённый характер.

2. Меонизм Н. Минского возник как метафизическое преодоление религиозно-национальных различий родственных ему культур, как утверждение духовного космополитизма.

3. «Еврейская тема» в поэзии Н. Минского - филиация гражданских мотивов его ранней лирики в перспективе метафизических исканий русского декаданса.

4. В творчестве Н. Минского обнаруживается глубоко биографический характер, что нерасторжимо связано с историей духовного формирования еврейской диаспоры в России.

Материалы диссертации апробированы на межвузовских и международных конференциях в городах: Тюмени (2006), Новосибирске (2006), Ишиме (2006, 2008), Бийске (2007, 2008), обсуждались на заседаниях кафедры литературы ИГПИ им. П.П. Ершова. Основные результаты исследования представлены в одиннадцати научных публикациях.

Структура исследования определена поставленными задачами. Диссертация состоит из введения, трёх глав, заключения и приложения. Объём работы - 140 страниц. Библиографический список включает 219 наименований.

Содержание работы

Во Введении обоснована актуальность темы исследования, охарактеризована степень её научной разработанности, сформулированы цель и задачи исследования, определены его объекты и предмет, раскрыты методологические основы работы, аргументирована научная новизна и практическая значимость исследования.

В первой главе «Евреи и русская культура в публицистике Н. Минского. Проблема культурной идентичности» рассматриваются социально-исторические условия нравственно-духовной инкорпорации еврейской диаспоры в русскую культуру второй половины XIX века, место и роль образованной части русского еврейства в жизни творческой интеллигенции России конца XIX столетия. Исследуется русско-иудейский диалог, оказавший сильное влияние на общественное и творческое самосознание писателя Н. Минского.

Известно, что будущий поэт родился в бедной еврейской семье, рано осиротел и был усыновлён неким Виленкиным. Друзья и биографы Н.Минского не знали или не хотели озвучивать фамилию его настоящего отца. Это было своего рода табу и для самого поэта. Он родился в еврейской семье, где национальность, а значит и род, определяется по матери. Возможно в силу традиций рода Н. Минскому не столь важно было возвратить и оставить родовую фамилию. Причина присвоения семье в качестве фамилии названия губернии - Виленская - содержит догадки и предположения. Губерния входила в черту оседлости евреев на территории России в границах, установленных в 1835 г. Возможно, еврейская семья приняла имя топонима с тем, чтобы лучше укорениться в приютившей их России; либо приёмный отец вовсе не был евреем, что сомнительно, если учитывать консервативные традиции и устои еврейской диаспоры на территории Польши и Белоруссии того времени.

Н. Виленкин, будучи студентом, в 1876 г. опубликовал в «Новом времени» стихотворение «Сон славянина» за подписью «Н. Валевский», но уже через год (1877) поэт впервые подписался псевдонимом Минский. Топонимическое прилагательное в качестве литературного имени было выбрано не случайно. В Минске поэт провёл свои детские и отроческие годы, окончил гимназию. С.В. Сапожков считает, что для Н.Минского этот город стал «колыбелью поэтического творчества», так как именно здесь писатель познакомился с Семёном Венгеровым, сыном директора банка, будущим знаменитым критиком и биографом, много сделавшим для творческого самоопределения Н. Минского на начальном этапе его писательского пути. Связь псевдонима Минский с названием города Е. Мильтон обнародует со слов самого поэта: «Он придумал себе псевдоним “Минский”, так как он происходил из Минска» Мильтон Е. Воспоминания о поэте Минском // Новый журнал.- Кн. 91.- Нью-Йорк, 1968.- С. 155..

Упоминание писателя в современной ему критике и дружеских посланиях часто сопровождалось определениями еврейский, жидовский. Еврейская тема в произведениях самого Н. Минского особенно актуализирована в ранней публицистике. Это связано с тем, что именно в 1870-80-е гг. так называемый еврейский вопрос в России стал особенно острым; причиной накалённой социально-психологической атмосферы стали еврейские погромы и массовая эмиграция евреев из России. Будучи представителем образованной среды еврейской диаспоры, Н.Минский чувствовал ответственность за своих соплеменников и не хотел оставаться в стороне от событий, стараясь всеми доступными ему литературными средствами служить взаимопониманию между диаспорой и коренным населением страны, прежде всего её интеллигенцией. Писатель активно занимался просветительством, знакомя читателя с историей и культурой еврейского народа, которую впитал не только «с молоком матери», но благодаря глубокому интересу к духовным ценностям иудейской древности, к таким религиозным памятникам как Библия и Талмуд.

Получив гуманитарное образование в лучшем столичном университете (Санкт-Петербургском) Н. Минский совмещал преданность своей изначальной социальной и этнической среде с искренним преклонением перед историческими достижениями русской литературы и культуры, которые, как он считал, смогли бы расширить духовные горизонты еврейской диаспоры и лишить её «местечковой» замкнутости.

Именно поэтому 23-летний писатель, желающий нравственного и интеллектуального сближения русского и еврейского народов, стал выступать на страницах возродившейся еврейской газеты «Рассвет», которая первоначально, в 1859-61 гг., издавалась в Одессе, а в 1879 г. стала петербургским изданием. В программной статье газеты ставилась задача «быть органом нужд и потребностей русских евреев…, средством пробуждения их огромной массы <…> от умственной спячки».

«Рассвет» должен был служить, пишет позднее А.И. Солженицын, «средством распространения полезных знаний, истинной религиозности и законов общежития и нравственности, приохотила бы евреев изучать русский язык, сродниться с отечественной образованностью» Солженицин А.И. Двести лет вместе: В 2-х ч. - М., 2005. - Ч.1. - С. 180.

Н. Минский под псевдонимом Норд-Вест активно включился в реализацию этих задач. Он писал в «Рассвете» пользовавшиеся большим успехом статьи в художественно-публицистическом жанре - фельетоны на злободневные общественные темы. Интерес поэта к еврейскому вопросу в публикациях был обусловлен его «родовой закваской».

В фельетоне, опубликованном в № 9 за 1879 г., молодой писатель рассуждает: «Невесело становится на душе, когда некоторое время сряду позаймёшься “еврейским вопросом” <…>. И в самом деле, что такое представляет “еврейский вопрос” для нас евреев? Вечную утомительную борьбу за право называться человеком. Кто наши враги? Никто и все. Нам приходится бороться с каким-то неосязаемым, но, вместе с тем, неотступным призраком. <…> Человека, проникнутого исторической традицией, нельзя убеждать; он сам не знает, за что именно он относится к вам враждебно: за употребление ли христианской крови, или за чесночный запах».

В другой публикации (№1, 1879) Н. Минский доказывает, что русские евреи - «это сила, влияние которой на будущую историю России всё будет увеличиваться. Это сила, с которой следует считаться, которую следует организовать так, чтобы её проявления отзывались на русской жизни возможно полезнее и благодарнее». «Число евреев в России, - пишет он, - можно полагать, от 3 до 4 млн., коренных же великороссов, дающих тон и направление жизни всего государства, считается около 40 млн. Таким образом, на 10 человек великороссов почти приходится по 1 еврею. Стоит только посмотреть на это число, стоит припомнить, что евреи по своей живучести и культурной выдержке далеко не то, что остальные наши инородцы, вроде самоедов, калмыков или кавказских горцев, чтобы понять всю серьёзность и всё значение этого исторического факта».

Глубокая заинтересованность Н. Минского в еврейской теме несомненна. Он пишет, ни на минуту не забывая о своей причастности к еврейской диаспоре, и часто выступает её адвокатом. Но при этом писатель никогда не противопоставляет евреев русским. Н. Минский убеждён, что судьба двух народов нераздельна, и чем скорее осознают это обе стороны, тем полнее и гармоничнее будет их совместная историческая жизнь. Именно это и определяет идентификацию Н. Минского как творческой личности, как русского писателя-еврея. По замечанию Г.Б. Слиозберга, автор фельетонов «был писатель еврей, но не еврейский писатель» Слиозберг Г.Б. Дела давно минувших дней. Записки русского еврея.- Париж, 1933. - Т.1. - С. 122.

Это наблюдение справедливо лишь отчасти. Некоторые фельетоны Н. Минского носят оттенок революционных настроений и отражают возросшее самосознание евреев. В одном из них (№1, 1879) он пишет: «История России есть вместе с тем история большей половины живущих на земном шаре евреев: уже в настоящее время к истории России не прибавляется ни одной новой страницы, ни светлой, ни тёмной, на которой не фигурировали бы еврейские имена».

В другой статье «Рассвета» (№6, 1879) Н. Минский предлагает читателям сатиру на антисемитов, основанную на контрасте противоположных мнений: «Всех юдофобов можно разделить на два главных лагеря. Один ратует за возможно полное удаление всех жидов из христианской среды, требует, чтобы жиды были скучены и герметически закупорены на возможно меньшем пространстве земли <…>. Но есть и другой лагерь юдофобов. Их лозунг не удаление, а, наоборот, полное слияние жидов с миром христианским. Запрещение евреям носить национальный костюм, насильственное давление на совесть, льготы и привилегии за отречение от иудейства». В трактовке Н. Минского, казалось бы, противоположные мнения не являются бинарными, но они приводят к одному злу в отношении еврейского народа.

Приём деления общественного мнения на две взаимоисключающие позиции Н. Минский, уже без какой-либо иронии, использовал в фельетоне, где анализируется мнение читателей о газете «Рассвет» (№2, 1879): «Одни находили в нашем органе много самохвальства и мало желания просвещать и потому бранили нас. Другие, напротив, заметили в нас мало поползновений на самовосхваление и большие просветительные наклонности - и потому хвалили». Это тот редкий случай, когда Н. Минский пишет от первого лица, подчёркивая тем самым свою причастность не столько к народу, сколько к авторам «Рассвета».

В своих фельетонах Н. Минский убеждает читателей, что и у безземельных евреев есть чувство любви к Родине, он подчёркивает способность этого народа любить Россию не по традиции, а разумом. Еврей «привязывается к своему отечеству не вследствие тёмных преданий или бессознательного инстинкта; патриотизм еврея сознателен и разумен, искренен; рождённые под грозою, чувства не поколеблются от мимолётного ветра; закалённые в страданиях, они не легко поддаются искушению» (№11, 1879).

В своих очередных выступлениях - статьях, объединённых в сборник «На общественные темы», - Н. Минский определяет природно-исторические обстоятельства, формирующие особенности двух народов: «С одной стороны - изобилие земли, с другой стороны - её отсутствие; с одной стороны - поиски несуществующих границ, с другой - поиски столь же несуществующего общества; с одной стороны - ужас открытого пространства, с другой - ужас замкнутого гетто». По мнению Н. Минского, вследствие таких серьёзных различий в судьбе народов проявляются и различия во внешних чертах, «в народном самочувствии»: «С одной стороны - земледелец и воин, с другой - купец и посредник, с одной стороны - безоглядная широкая натура, безрасчётливая удаль, с другой - сосредоточенный расчёт, пугливая оглядка». Именно это самочувствие развито у евреев наиболее сильно и является источником их эгоизма, столь враждебного славянской сущности.

Однако, несмотря на столь разительный контраст в судьбе и образе жизни русского и еврейского народов, Н. Минский приходит к выводу, что они родственны «по процессу развития личности» и сошлись для «общего дела». Он рассматривает особенности русского и еврейского характеров на фоне европейского индивидуализма. Причём под индивидуализмом писатель-публицист понимает не общепринятое «болезненное модное настроение, преувеличенное самосознание влюблённой в себя личности», а более глубокую сущность. Индивидуализм европейца, по мнению Н. Минского, заключается в том, что личность навсегда прикована к своим потребностям и относится к своему счастью, к удовлетворению этих потребностей как к единственной цели жизни, а на внешний мир смотрит, как на средства к достижению этой цели. Внешний же мир для неё делится на природу и человечество. К природе «самоцельная личность» относится с «первичным эросом», испытывая чувство голода, так как природа - единственный резервуар всевозможных материальных и духовных благ. В то время как человечество для «самоцельной личности» - соперник, соискатель тех же самых благ природы, «такие же ненасытные пасти, как она сама». В качестве доказательства Н. Минский приводит сюжет библейской легенды о Каине и Авеле, когда соперничество и вражда заставили сильнейшего совершить убийство ради единоличного владения благами природы.

В противовес индивидуализму европейца русская личность, по мнению Н. Минского, в течение долгих веков привыкла «помещать центр жизни» не в себе, а в чём-то внешнем, огромном, бескрайнем, привыкла ставить целое выше частного, НЕ Я выше Я. Поэт продолжает эти концептуальные обобщения на примере литературы: «Всякий европейский роман, по содержанию, неизменно сводится к изображению человека, всякий русский роман также неизменно сводится к преображению, “воскресению” человек». Не умаляя, а, наоборот, высоко оценивая творчество Г. Флобера, Э. Золя и др. Н. Минский тем не менее отказывает им в правдивости и высшей истине с точки зрения русского читателя. Он считает, что в европейской литературе при всём разнообразии школ и приёмов, «мы всегда слышим фальшивую ноту индивидуализма, всегда видим её судорожную гримасу».

Противопоставляя русских писателей европейским романистам, Н. Минский находит у них единодушие в отрицательном отношении к культуре, порождённой индивидуализмом. У каждого русского писателя есть «как будто свой пункт», к которому он стремится: «Достоевский указывает на монастырь, Толстой зовёт в крестьянскую хату, Чехов заглядывает в уютный домик, где живут настоящие люди, Горький норовит в ночлежный дом. Но на самом деле они все боятся не культуры, а её индивидуалистической закваски, боятся нового культурного фарисейства, не менее убийственного для духа любви, чем древнее иудейское». Н. Минский считает, что именно русская литература - «художественная и общественная» - первое проявление и доказательство русской самобытности.

Всё вышесказанное служит писателю доказательством того, что только русская революция способна перестроить «здание культуры на фундаменте социал-гуманитарного единства, вместо прежнего фундамента личного и классового соперничества», что нет другого народа, «который своей прошлой судьбой был бы подготовлен разделить с Россией её миссию», разве что… еврейский, «в котором личность выросла под таким же, если не большим, историческим давлением».

Писатель обосновывает идею русской революции ментальностью нации, её «историческим преданием». С чувством гордости за особый русский дух, за особую избранность народа как народа революционного, Н. Минский использует в качестве доказательств древние источники веры на Руси, востребованные русским человеком согласно своему душевному складу, т.е. творениям аскетов, где всё было направлено на умерщвление личного начала. Подобное исключает какую-либо серьёзность обвинений в адрес Н. Минского в русофобстве и «еврейском эгоизме». В своей публицистике писатель-философ всегда - творческая личность, ставшая средоточением двух культур, чьё сосуществование обусловлено их исторической судьбой.

Вторая глава «Меонизм Н. Минского, как “вторая метафизическая система, рождённая в России”» состоит из двух разделов. В первом разделе рассматриваются основные положения учения о меонах, изложенные в двух литературно-философских трактатах Н. Минского: «При свете совести. Мысли и мечты о цели жизни» (1890, 1897), «Религия будущего. Философские разговоры» (1905) и авторских комментариях к ним.

Меонизм («несуществующее», в орфографии Н. Минского - «мэонизм») возник в то время, когда многие русские мыслители искали новые пути к вере, к Богу. Вл. Соловьёв, Д. Мережковский, С. Булгаков, П. Флоренский, Н. Бердяев, В. Розанов, Вяч. Иванов предпринимали серьёзные нравственно-интеллектуальные усилия для обновления «исторического христианства», для освобождения христианского учения и, в частности, православия, от церковной догматики и схоластики. В эту пору Н. Минский остро осознавал, что современный ему мир занят поиском идеала, что не только онтологически мыслящие философы, но и «болтуны в политике» и «пачкуны в литературе» стремятся быть знаменосцами и определять для общества высокие цели. минский лирика художественный поэзия

Меонизм рассматривается Н. Минским как метафизическое самоопределение личности в свете актуальной для Серебряного века дилеммы: богочеловечество или человекобожество. Цель жизни, считает поэт, не может быть бытовой, «конечной», как говорил С. Кьеркегор, её следует искать не вне себя, а в себе самом. Каждый выразитель собственного Я есть эгоист, и бессмертие для собственного Я есть самое заветное желание. Стать бессмертным невозможно, но можно преодолеть страх смерти.

В предисловии к первому изданию трактата «При свете совести. Мысли и мечты о цели жизни» (1890) Н.Минский объясняет причины, побудившие его к созданию нового метафизического учения: желание создать такую систему ценностей, к которой человек будет страстно стремиться. По его мнению, главная причина атеизма, разочарования в вере, кроется в сомнении человека в целесообразности мира. Это сомнение породило теорию о борьбе за существование и, как следствие, взаимную ненависть национальностей, идеал крови и железа, все пороки и преступления, свойственные обществу, отступившему от веры. Таким образом, изобретение Н.Минского возникло на почве страстного желания автора найти некое объединяющее, примиряющее начало для конфессий, национальностей и человеческих ценностей. Меонизм, по мнению Н. Минского, и есть такой вариант веры для всех людей (независимо от национальности, вероисповедания и увлечений), который предлагает высокую и насущно значимую цель. К меону необходимо стремиться каждому, чтобы избежать пороков.

Действительно, новизна теории Н. Минского в пору популярности ницшеанства, состояла не столько в её богоборческом характере, сколько в том, что он стремился снять противоположность между элементами бинарной оппозиции: между добром и злом, божественным и человеческим, смертью и жизнью. Н. Минский писал: «В мэонизме уверенность в небытии Бога превращается в краеугольный камень религиозного познания, но идея небытия принимается абсолютно, как смерть изначальная и вечно длящаяся, как вечное умирание и, следовательно, вечное воскресение. Эти два элемента божественности - абсолютное бытие и абсолютное небытие - во всех исторических религиях были разъединены <…>. В мэонизме оба элемента святыни впервые жизненно соединены, и поэтому мэоническая истина <…> кажется несокрушимой» Меонизм Н.М. Минского в сжатом изложении автора // Русская литература ХХ в. (1890 - 1917): В 3 т. / Под ред. С.А. Венгерова. - М., 1914 .- Т.1. -С. 368. Такая позиция побуждает прибегнуть к отдалённой аналогии и вспомнить лирического героя М.Ю. Лермонтова, стремящегося к обретению некоего третьего состояния, исключающего противоположность смерти и жизни: «Я б желал навеки так заснуть, / Чтоб в груди дремали жизни силы, / Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь».

Н. Минский обращает внимание на то, что частично заимствует свою идею у древних восточных верований, но идея преодоления противоположностей была для поэта глубоко личностной. Это хорошо почувствовал Вл. Соловьёв, который писал о трактате: «Болезненное развитие душевной жизни стало теперь явлением настолько общим, что безо всякой обиды для г. Минского можно назвать его исповедь интересным психопатологическим этюдом» Соловьёв В.С. Заметка // Вестник Европы. - 1890. - Кн. 3. - С.437.

В этом проницательном замечании этнический ключ к учению Н. Минского о меонах. Его философские трактаты возникли как латентная реакция на изгойство евреев, как попытка создания некой космополитической религии. В автокомментариях он писал: «Религии во множественном числе умерли, религия в единственном числе рождается. Религии многих умерли. Религия одиноких рождается <…>. Название этой рождающейся религии будущего - мэонизм» Меонизм Н.М. Минского в сжатом изложении автора // Русская литература ХХ в. (1890 - 1917): В 3 т. / Под ред. С.А. Венгерова. - М., 1914. - Т.1. -С. 388.

В трактате «При свете совести…» Н. Минский выводит правила постижения меонов и пытается доказать жизнеспособность своей идеи художественным творчеством. Первым его программным лирическим произведением стало стихотворение «Как сон пройдут дела и помыслы людей» (1887). Следовательно, идея о меонах стала оформляться в сознании еще в 1880-е годы. Первый философский трактат вышел в свет в 1890 г., через семь лет переиздан. В 1900 г. выходит пьеса «Альма», где другое программное стихотворение «Два пути» выступает в качестве эпиграфа. В 1905 г. опубликован второй трактат Н. Минского «Религия будущего. Философские разговоры». Значительный промежуток времени между выходом в свет трактатов говорит о том, что учение о меонах стало для поэта значительной вехой в жизни.

Идеи своего философского трактата Н. Минский иллюстрирует пьесой «Альма», где главная героиня стремится к тождеству со своим идеалом и пытается преодолеть первородные инстинкты страха смерти и материнской любви. «Чистота, - исповедуется Альма, - сделала меня похожей на одну из святых, которым молятся в церкви» Минский Н. Альма - СПб., 1900. - С. 40.. Самообожание Альмы сродни богоборческим идеям, которые инспирируют учение о меонах, где меон является первопричиной всего, он - Творец и он же - точка соединения противоположностей: красоты и безобразия, мгновения и бесконечности, первопричины и первоцели. Причём меон есть нечто идеальное, латентное, неявное.

Трактат «Религия будущего. Философские разговоры» построен в форме бесед с соседом по «санатории», поэтому учение излагается не как научная система, а как теория, построенная на основе бытовых наблюдений. Однако часто наблюдения не совпадают с теоретическими выводами автора. К тому же, герой книги рассказывает свою идею человеку, обречённому на смерть, в месте, где смерть является не гостьей, а хозяйкой. Это вызывает у читателя отторжение, ибо умозрительная беседа бессмысленна на фоне смерти, а единственный слушатель, по сюжету, умирает, не успев осознать важность открытия. За пределами трактата произошло то же самое: идея меонизма никого не «спасла», у Н. Минского не оказалось ни сторонников, ни продолжателей.

Во втором разделе 2-й главы освещается реакция на учение Н. Минского выдающихся деятелей русской культуры: Вл. Соловьева, В. Розанова, Л. Толстого, А. Волынского и др. Меонизм не понимали и не принимали, изобретательно подбирая для него эпитеты с негативной эмоциональной окраской. Но для Н.Минского важна была любая реакция на труд, идеи которого он воплощал в своём художественном творчестве.

Одна из причин специфического отклика писателей, философов, учёных на работу Н. Минского - рассудочность и умозрительность его метафизической системы. У него был особый методологический подход к созданию теории меонизма: сначала возникала идея, которую автор тщательно обдумал и изложил, «рационализируя иррациональное», а потом он искал факты для доказательства жизненности своего учения. Как отмечал Г. Полонский, меонизм Минского - «это не мистическое a priori, а мистическое a posteriori» Полонский Г. Поэзия Минского // Русская литература ХХ в. (1890 - 1917): В 3 т. / Под ред. С.А. Венгерова - М., 1914. - Т.1. -С. 388.

Другая причина неудачи меонизма, более существенна: при этнической ангажированности автора у этого учения отсутствует, как ни парадоксально, какая-либо культурно-историческая основа, культурно-национальная традиция. По природе меонизм можно сравнить с гомункулом, выращенным в пробирке.

Третья глава «Лирика Н. Минского в контексте еврейской темы в русской литературе рубежа веков» состоит из двух разделов. В первом разделе рассматривается образ Агасфера в поэзии Н. Минского как обобщение еврейской судьбы в истории и культуре. Легенда о Вечном Жиде принадлежит к тем творениям, которым, отмечал К.Г. Юнг, обеспечена долгая жизнь. Он утверждал, что этот архетипический персонаж, не называйся он Агасфером, «все равно возник бы под другим именем» Юнг К.Г. Бессознательное рождение героя // От Эдипа до Осириса.- М., 1998.- С. 296.

В России волна наиболее сильного увлечения образом Агасфера начинается на рубеже XIX - ХХ вв., в пору возникновения русского декаданса и раннего символизма, где Агасфер - образ, многократно и многообразно использованный, воплощает, по преимуществу, «бесцельное и бесконечное движение в пространстве (кружение) <…> без искупительной телеологии циклического и спиралеобразного мирового времени» Ханзен-Лёве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Ранний символизм / А. Ханзен-Лёве. - СПб., 1999. - С. 274. Соглашаясь с Ханзеном-Лёве, заметим, что в творчестве Д. Мережковского, И. Коневского, К. Бальмонта, Ф. Сологуба, В. Брюсова существуют самые различные модификации художественных трактовок легенды. Диапазон этих интерпретаций даже был выведен за пределы чувственно воспринимаемой трансисторической реальности и нашёл свою крайнюю границу у В. Брюсова, который писал: «Мысль - вечный Агасфер, ей нельзя остановиться, в её пути не может быть цели, ибо эта цель - самый путь». Другая граница находит отражение в поэзии И. Коневского: «И путник я, под солнцем, на распутье: вдали туманный мир».

Такой разброс художественных отображений легендарного образа Агасфера подтверждает мнение Ханзена-Лёве, что Агасфер «подобно Сфинксу, является великой мировой загадкой». И у каждого из русских поэтов рубежа веков были свои разгадки этого вечного спутника человечества. У Ф. Сологуба образ Агасфера связан прежде всего с отверженностью, изгойством героя, который, словно в отместку за своё проклятие, как тень преследует наше воображение:

Его никак не отогнать,

Ни словом, ни рукой.

Он будет прыгать и плясать

Беззвучно за спиной.

Агасфер у К. Бальмонта - символ неприкаянности и одиночества, которое возникает как расплата за неспособность к жертве и любви:

Я заглянул во столько глаз,

Что позабыл я навсегда,

Когда любил я в первый раз

И не любил - когда?

В другом стихотворении Бальмонт усиливает мотив обречённости Агасфера:

Я в мире всем невольный враг,

Всей жизнию своей,

И не могу не быть - никак -

Вплоть до исхода дней.

Пребывание Агасфера в вечности поэт воспринимает в духе декаданса: не как бесконечную жизнь, а как возможность жизни в смерти: «Живи, как зверь, без колебаний! - / И в смерти будешь жить, как остов мощных зданий» (К. Бальмонт). Здесь, как и у других современников Н. Минского, образ Агасфера служит поводом для отвлечённых философско-этических обобщений, никак не связанных с представлением о «народе Израиля», но отражающих характерные умонастроения «конца века».

Для Н. Минского в легенде о Вечном Жиде воплотился и образ древнего народа, и его собственная судьба как сына Израиля. Свою трактовку легенды он предлагает в цикле из семи стихотворений, написанных в начале первого десятилетия ХХ в.: «Агасфер», «Ты хочешь повесть знать…», «Я тот, кто осужден…», «Сон Агасфера», «Перед Сфинксом», «Вечерние размышления Агасфера», «Видение Агасфера».

У Агасфера в стихах Н. Минского не может быть ни спутников, ни соратников. Он, как весь еврейский народ, ведёт обособленное существование. Герой Н. Минского так же одинок, как и сам автор. А. Чанцев подчёркивает это, акцентируя внимание в одном случае на репутации лирического героя как «чужака», в другом - усматривает в его инородстве «опору для внутреннего сопротивления удушающей общественной атмосфере». А. Чанцев цитирует письмо Н. Минского И.И. Ясинскому от 18 февраля 1884 года: «Всё-таки считаю, что мои чувства должны оставаться чуждыми толпе, что я живу если не на высоте, то всё-таки в каком-то замкнутом мире, из которого у меня нет ни желания, ни возможности выйти» Чанцев А.В. Минский // Русские писатели 1800-1917. Биографический словарь. - М., 1999. - С.79. Здесь не только выражение индивидуалистического сознания, характерного для интеллектуализма конца века, но этническое самоощущение, самочувствие. Оно и подталкивает Н. Минского к теме Агасфера и к отождествлению себя с героем: «Я тот, кто, всех любя, всем стал невольный враг, / Чья грудь полна молитв, а речи отрицанья, / Кто водрузил сомнений чёрный стяг / На всех вершинах мысли и познанья». Г. Полонский, отрицая сходство поэта и героя, тем не менее заметил двойственность в личности Н. Минского, которая и определялась дефиницией русский писатель-еврей.

Примеряя на себя образ легендарного героя, Н. Минский самоопределяется как представитель древнего народа и как создатель меонизма. Его Агасфер терзаем противоречиями: «Он всё отверг любя»; «Забытый смертью, чуждый жизни»; «Он шёл усталый, как всегда, и, как всегда, неутомимый».

Появление образа Агасфера в лирике Н. Минского связано с обострившимся в конце века так называемым еврейским вопросом, который актуализировался в связи с «делом Бейлиса», обвинённого в ритуальном убийстве. Дальним отзвуком этого стали в России еврейские погромы. В контексте событий и ситуации, образ Агасфера приобрёл для Н. Минского особую значимость. Не случайно, Ю. Айхенвальд писал, что «у него [Минского] Прометеи и Агасферы, и Христос как бы низведены со своих вершин и втиснуты в рамки нашей общественности» Айхенвальд Ю. Минский // Силуэты русских писателей / Ю. Айхенвальд. - М., 1994. - С. 366..

Лирика Н. Минского рассматривается в контексте еврейских мотивов в русской литературе. Сам писатель открыто к еврейской теме обращался лишь в цикле стихов об Агасфере, в переводе «Еврейских мелодий» Байрона и драме «Осада Тульчина».

Как правило, отношение рядового русского писателя к представителям еврейской диаспоры определялось словом еврей / жид. Внимание беллетристов привлекает их особая манера поведения (мимика, жесты). Многие писатели используют эти внешние атрибуты для создания кочующего из произведения в произведение образа героя. Штампы являются следствием обывательского неприятия «чужого» и не улавливают исторических изменений в общественном поведении и внутреннем мире еврея, его ассимиляцию в русской культуре и сращивание образованной еврейской прослойки с русской интеллигенцией. Литературные персонажи-евреи, как правило, не приспособлены к физическому труду, болезненно робкие, меркантильны, но чаще - жалкие и внушают брезгливость. Такими они предстают в сочинениях В. Дмитриева, рассказах Н. Гарина, А. Шиманского и даже Н. Лескова.

«Растрёпанный, с грязной помятой манишкой, весь в пуху, распространяя вокруг себя тонкий аромат чесноку, с двумя, когда-то белыми, кисточками, живописно торчащими из-под жилетки, Давыдка держал в воздухе протянутую руку и вдохновенно смотрел на пристава», - писал Н. Гарин («Ицка и Давыдка»). А.Шиманский повествует: «Казалось, все типичнейшие черты еврейского племени воплотились в нём: толстый, неуклюжий, несколько покривившийся в сторону, клиновидная борода цвета спелого огурца, наконец низкий лоб, окаймлённый жёсткими волосами, - таков был мой посетитель» («Сруль из Любартова»). Типичный еврей, считал М.Е. Салтыков-Щедрин, «напоминает своим видом подростка, путающегося в отцовских штанах, - для тёмной массы этого вполне достаточно, чтобы видеть в еврее всегда готовый источник потех и издёвок» Салтыков-Щедрин М.Е. Июльские веяния // Полн. Собр. Соч. в 20 т. / М.Е. Салтыков-Щедрин. - М., 1973. - Т. 15. - С. 234..

Русская беллетристика конца XIX - начала ХХ вв. не до конца изжила эти стереотипы. Философствующий офицер в «Жидовке» А. Куприна рассуждает: «Пусть Хацкель хил, жалок и болезнен, пусть вечная борьба с жизнью положила на его лицо жестокие следы плутовства, робости и недоверия <…>. Но еврейская женщина стережёт дух и тип расы, бережно несёт сквозь ручьи крови, под гнётом насилия, священный огонь народного гения и никогда не даст потушить его».

Замечательно, что в этом пассаже просматривается гендерная, как сказали бы сейчас, точка зрения. Еврейская женщина, ограниченная семейным кругом, видится прежде всего представительницей другого пола, хранительницей расового генотипа, и за ней признаются несомненные достоинства, но портрет еврея, более социализированного, чем его жена, тесно включенного в повседневные житейские и экономические отношения, несёт на себе печать предрассудков и, конечно, сложных этнопсихологических и этнокультурных взаимоотношений маргинальной среды с коренной нацией.

А.П. Чехов в «Перекати-поле» знакомит читателя с исповедью молодого еврея-выкреста: «С самого раннего детства я питал любовь к учению,- начал он таким тоном, как будто говорил не о себе, а о каком-то умершем великом человеке (выделено нами - О.С.). - Мои родители - бедные евреи, занимаются грошовой торговлей, живут, знаете ли, по-нищенски, грязно. Вообще весь народ там бедный суеверный, учения не любит, потому что образование, понятно, отдаляет человека от религии…». В этом рассказе особенно значителен авторский комментарий, почти предваряющий речь еврея и указующий на непреодолимую дистанцию между собеседниками. Рассказ не зря называется «Перекати-поле»: герой ушёл от культуры предков, но и новую не принял, а лишь заучил - одним словом, не смог найти для себя то третье состояние, при котором его жизнь обрела бы новый смысл.

В «Скрипке Ротшильда» А.П. Чехова взаимоотношения между этническими типами героев гораздо сложнее, они развиваются от чувства неприятия друг друга до соучастия и понимания общей дисгармонии жизни благодаря еврейской скрипке, которая приобщает и Ротшильда, и Иванова к той глубине бытия, на которой нет ни зла, ни расовых предрассудков.

Тем не менее в русской литературе рубежа веков сохраняется «позиция вненаходимости» по отношению к этносу евреев. У Н. Минского такой позиции нет. В «Осаде Тульчина» он устами Равви-Арона признаётся:

Благодарю, о Боже, что евреем

Я сотворен, что я - дитя народа,

Который Ты избрал, назвавши царством

Священников и царственным священством…

Но эти стихи немыслимы без свойственного «выкресту» Н. Минскому религиозно-национального дуализма, искренней привязанности к русской культуре и той устремлённости к третьему, которая проявлялась не только в учении о меонах, но и во всех литературных формах творчества: лирике, драматургии, публичных выступлениях. «Теперь он весь в этой двойственности,- писал о Н. Минском Аким Волынский,- в этом мираже бескровных понятий, в этом проклятии искусственной, хотя и сложной логики, истощившей всю его душу» Волынский А. Современная русская беллетристика // Книга великого гнева. / А. Волынский - СПб., 1904. - С. 211..

Как утверждает авторитетный исследователь А. Ханзен-Лёве, мотив двойственности, раздвоения в лирике символистов «отождествляется с наличием полюсов внутри отдельной личности» или в одной абстрактной категории, соединяющей полярные чувства: «Красота создаётся из восторга и боли, / Из желания и воли и тяжёлых цепей» (К. Бальмонт); «Я сказал: «Послушай! Я тебя узнаю. / Ты - это я, я - это ты, лет через десять…» (В. Брюсов).

Но как бы разно не трактовали мотив поэты, есть явная общая черта - все они описывают раздвоение собственного «Я»: «Какой-то хитрый чародей / Разъединил моё сознанье / С природою моей…» (Ф.Сологуб); «Он только часть меня, я - только часть его / Он страшен и любим, как демон и хранитель» (К.Фофанов); «Но всё же я един в обоих, / Я проникаю их вдвоём» (И. Коневский); «Двое нас живут между людей: / Первый - это я, каким я стал на вид, / А другой - то я мечты моей» (К. Случевский).

Н. Минский стоит особняком. Трактуя мотив двойственности, он не мыслит её имманентной себе, а остаётся наблюдателем раздвоения бытия, которое и есть его внутренняя драма:

Два мира предо мной. Один, что приютил -

Мир скудноправильный, размеренный, как сети.

Другой - враждебный мне, но юных полный сил.

Мирам обоим чужд, создать пытаюсь третий.

В вольном переводе одного из стихотворений «Еврейских мелодий» Байрона Н. Минский выразил трагизм изгоя, отрёкшегося от веры отцов:

Ты, я знаю, безгрешен: грешит только раб,

Ты правдив и могуч - я преступен и слаб,

Но пускай я и смертью свой грех не сотру,

В своей вере живи, а в моей - я умру.

У М.Ю. Лермонтова в подобном переводе такого мотива нет.

Двойственность, порождённая культурно-этнической двусмысленностью, проявляется у Н. Минского и в его отношении к прекрасному. О холодности стихов Н. Минского писали многие критики, определяя это качество в заголовках статей: «Холодные слова» (А. Блок), «Умные стихи» (Г. Чулков), «Потуги творческого бессилия» (Д. Рудин) и т.д. А. Волынский точно отметил антиномию, которая стала проблемой поэта: «Минский всю жизнь кричит о красоте, первый в России стал кричать о ней, но в нём самом, в душе его, нет никакой красоты, и оттого нет никакой красоты в его произведениях. Красота есть чудо личного развития, его органическая полнота, живое чудо живой земной стихии, и потому не может быть созданием каких-либо умственных хитросплетений» Волынский А. Современная русская беллетристика // Книга великого гнева / А. Волынский. - СПб., 1904. - С. 188.. Замечание критика подтверждается отсутствием у Н. Минского «лирического пейзажа». Его герою чужд трепет при встрече с природой. Чтобы почувствовать подобное волнение, нужно иметь привязанность к родной земле, а у Н. Минского её нет: «Под солнцем, где не связан я ни с чем, / Не знаю ни отчизны, ни чужбины».

Лирический герой Н. Минского чувствует подобное отчуждение и среди людей, он отделяет себя от мира не только недосказанностью собственных переживаний, но и ироничной характеристикой таких человеческих отношений как привязанность, любовь, дружба:

Кто сам себя любить не может,

Любить другого осуждён

Во втором разделе 3-й главы проведён анализ мортальных мотивов лирики Н. Минского. Лирика поэта во многом пессимистична, пессимизм её - и декадентский, и этнический - как правило, проявляется через мортальные образы. Г. Полонский писал: «Минский - поэт с мёртвыми полосами и мёртвыми точками» Полонский Г. Поэзия Минского // Русская литература ХХ в. (1890 - 1910). В 3 т. / С.А. Венгеров. - М., 1914. - Т. 1. - С. 382..

Причинность мортальных мотивов Н. Минского содержится, на наш взгляд, в его признании: «Я - тот, кто смерть постиг при жизни» Цитируется по: Чулков Г. Умные стихи // Покрывало Изиды. Критические очерки / Г. Чулков. - М., 1909. - С. 131.. Эта самохарактеристика ставит лирического героя Н. Минского в особое положение ко всей декадентской поэзии начала века с её культом смерти, содержание которого раскрыл И.Анненский: «Реми де Гурмон, - писал он, - давно уже заметил, что наш интеллект никак не может привыкнуть к обобщению идеи смерти с тою, которая, казалось бы, к ней близка, т.е. с идеей небытия (de neant). Здесь поэзия является именно одною из сил, которые властно поддерживают эту разобщенность <…>, тем самым ничто из ничто обращается уже в нечто: у него оказывается власть, красота и свой таинственный смысл»Анненский И. Книги отражений - М., 1979. - С. 129. .

Анатомические подробности смерти, которые так настойчиво описывает Н. Минский, вступают в полемику с поэтико-романтическим представлением о загробной жизни: «И кашля трудного раскаты / Звучали долго в тишине, / А после на подушке смятой / Увидел кровь я при луне». Ещё красноречивее образы живых мертвецов в пьесе «Альма»: «Волосы, зубы, ногти выпадают. Кожа или разбухает и толстеет, - у такого лицо становится похожим на звериную морду льва или носорога, - или же кожа отсыхает, и тогда обнажаются кости, и вместо головы медленно образуется голый череп, или получается адамова голова…».

В стихах старших символистов часто встречается отождествление сна и смерти, которая способна, например, у В. Брюсова, вызывать некрофильские устремления: «Я бы умер с тайной радостью / В час, когда взойдёт луна. / Овевает странной сладостью / Тень таинственного сна».

Н. Минский не знал подобных очарований, в стихотворении «Последняя жертва», он подробно рисует отвратительный процесс тления:

В гости червь гробовой

Пробирался с трудом <…>

Пировал на костях

Среди мяса и жил.

Изгибаясь, стоял

Пред отверстьем ушным…

«Смерть, - писал он, - не только жестока, но и несправедлива и мстительна <…> существо живое, одарённое чувствами и волей, будит в смерти злорадную ярость, и всего более ей ненавистен человек, гордый своим бытием, мечтающий о бессмертии» Минский Н. При свете совести: мысли и мечты о цели жизни. - СПб., 1897. - С. 225 - 226.. Это ощущение присутствия смерти в жизни было настолько сильно, что даже космос является Н. Минскому в мортальном свете: «Природа знакомым покойником кажется мне…», «Бесстрастно лежит эта ночь в небесах, как будто в гробу…». Ещё более красноречивым является эсхатологическая картина, где неизбежность конца человеческой жизни соотносится с неотвратимой гибелью вселенной:

Увидеть смерть надежд своих, <…>

Все пережить их до единой

И лепесток за лепестком

Ронять, когда весь мир кругом,

Томится медленной кончиной.

В этих стихах наиболее очевидно обнаруживается этнопсихология поэта.

В Заключении подводятся итоги диссертационного исследования. Изучение творчества Н.Минского как писателя, публициста, философа позволяет считать, что его творческая индивидуальность сформировалась на основе личностных и социокультурных качеств, обусловленных как происхождением и ментальностью писателя, так и влиянием на его художественный мир русской культурной традиции. Н.Минский русский писатель еврей, но не еврейский писатель (публицист) в России. Он пишет на русском языке, структура его художественных образов, жанровая система поэзии, включенность в русский литературный процесс конца XIX - начала ХХ вв. стали определяющими обстоятельствами его творчества.

ОСНОВНЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ ИССЛЕДОВАНИЯ ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ ИЗЛОЖЕНЫ В СЛЕДУЮЩИХ ПУБЛИКАЦИЯХ АВТОРА

Публикации в изданиях, рекомендованных ВАК:

1. Самсонова О.Н. Минский, он же Виленкин, он же Норд-Вест…// Вестник Поморского университета. Серия «Гуманитарные и социальные науки».- 2007.- № 6.- С.151 - 154.

2. Самсонова О.Н. Тема еврейства в публицистике Николая Минского // Вестник Поморского университета. Серия «Гуманитарные и социальные науки».- 2008.- № 10.- С.137 - 139.

Публикации в других изданиях:

3. Самсонова О.Н. Изучение еврейского вопроса в публикациях Н. Минского начала ХХ века // Образование в меняющемся мире: Сборник материалов Всероссийской научно-практической конференции 21 - 22 ноября 2006г./ Отв. за вып.: О.М. Пальянова, А.В. Плитченко.- Новосибирск: Изд.-во НИПКиПРО, 2006.- С.190 - 194.

4. Самсонова О.Н. Мортальные мотивы в лирике Н. Минского // От текста к контексту: Межвузовский сборник научных работ. Выпуск 5 / Под ред. З.Я. Селицкой.- Ишим: Изд.-во ИГПИ им. П.П. Ершова, 2006.- С.78 - 82.

5. Самсонова О.Н. «Еврейский вопрос» в творчестве Н.М. Минского // XV Ершовские чтения: Межвузовский сборник научно-методических статей / Под ред. Т.С. Лукошковой.- Ишим: Изд.-во ИГПИ им. П.П. Ершова, 2006.- С.67 - 69.

6. Самсонова О.Н. Белые пятна в наследии Н.М. Минского // Художественная культура Тюменской области: Материалы научно-практической конференции 13 - 14 апреля 2006г. / Под ред. М.А. Капеко.- Тюмень: РИЦ ТГИИК, 2006.- С. 252 - 254.

7. Самсонова О.Н. «Исповедь» в стихах и красках. О поэме Н.М Минского «Последняя исповедь» и картине И.Е. Репина «Отречение от исповеди перед казнью» // Гуманитарное знание. Серия «Преемственность»: Сборник научных трудов. Ежегодник. Выпуск 9.- Омск: Изд.-во ОмГПУ, 2006.- С.78 - 80.

8. Самсонова О.Н. Трансформация легенды об Агасфере в лирике Н. Минского // Гуманитарное знание. Серия «Преемственность»: Сборник научных трудов. Ежегодник. Выпуск 9.- Омск: Изд.-во ОмГПУ, 2006.- С.86 - 88.

9. Самсонова О.Н. Мортальные мотивы в лирике Николая Минского // Художественный текст. Варианты интерпретации: Труды XII межвузовской научно-практической конференции 18 - 19 мая 2007г.- Бийск.: БПГУ им. В.М. Шукшина, 2007.- Часть 2. - С.217 - 221.

...