Чудесный мир кайдана в произведении Ёко Тавады "Подозрительные пассажиры твоих ночных поездов"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Чудесный мир кайдана в произведении Ёко Тавады "Подозрительные пассажиры твоих ночных поездов"

А.С. Стовба

Стаття присвячена дослідженню особливостей художнього світу постмодерністського роману Йоко Тавади, невід'ємною частиною якого є чудесне, таємниче. Головна героїня протягом безкінечних мандрів нічними поїздами втрачає національну і статеву ідентичність, відчуття межі між реальністю та сновидінням. Але умовний простір фантастичного, міфологічного світу, характерний для жанру японського кайдану, лише підкреслює самотність, бездомність та внутрішню порожнечу героїні.

Ключові слова: кайдан, Йоко Тавада, постмодерністський роман, буддизм.

Стовба А.С. Чудесный мир кайдана в произведении Ёко Тавады "Подозрительные пассажиры твоих ночных поездов". Статья посвящена исследованию особенностей художественного мира постмодернистского романа Ёко Тавады, неотъемлемой частью которого является чудесное, таинственное. Главная героиня на протяжении бесконечных путешествий в ночных поездах постепенно утрачивает национальную и половую идентичность, ощущение границы между реальностью и сновидением. Однако условное пространство фантастического, мифологического мира, характерное для жанра японского кайдана, лишь подчеркивает одиночество, бездомность и внутреннюю пустоту героини.

Ключевые слова: кайдан, Ёко Тавада, постмодернистский роман, буддизм.

Stovba A. S. The Miraculous World of Kaidan in Yoko Tawada's novel "Suspects on the Night Train".

The article is devoted to analysis of specificity of the fictional world of the postmodernist novel by Yoko Tawada, for which miracle and mystery are essential. The protagonist of the novel in the endless travels by night trains step-by-step loses her national and sexual identity, loses the border between dreams and reality. The fictional space of fantastic, mythological world, essential for the Japanese kaidan, underlines loneliness, homelessness and inner emptiness of the main character. постмодернистский роман художественный

Key words: kaidan, Yoko Tawada, postmodernist novel, Buddhism.

Японская литература о чудесном, выразившаяся в жанрах кайдан (повествование о загадочном и ужасном), кидан (повествование об удивительном) или юмэ-гатари (рассказ о сновидении) сформировалась к XVII веку и просуществовала до наших дней, сливаясь в ХХ в. с другими литературными жанрами. Такую жизнеспособность кайдана Г.Б. Дуткина, исследователь "литературы о необычайном", связывает, прежде всего, со спецификой японского мифологического сознания, позволяющего воспринимать окружающий мир сквозь призму чудесного [2:4]. Это самобытное мировоззрение развивалось благодаря синтоизму и буддизму, которые служили неисчерпаемыми источниками историй о сверхъестественных и ужасных существах (обакэ), проникающих в повседневный мир. Наряду с китайской и корейской чудесной новеллой, японскому кайдану присущи такие родовые признаки, как "...мифологизм главных персонажей, сказочность фабулы, установка на чудо, введение реального исторического времени и географического пространства, отчуждение от рассказчика истории и пр." [2:11]. Все эти жанровые признаки можно встретить в произведениях классиков японской литературы ХХ в. - Эдогавы Рампо, Токутоми Рока, Акутагавы Рюноскэ и др., на страницах которых обитают разнообразные они (черти, бесы), лисы-оборотни, каппы (водяные) и другие существа.

Традиции кайдана продолжает в своем творчестве и японская кросскультурная писательница Ёко Тавада, живущая в Германии с 1982 г. Литературоведческая рефлексия в основном направлена на немецкоязычные произведения Ёко Тавады, в которых предметом исследования становятся проблемы идентичности, гендера, географических и языковых путешествий (Л. Баур, Д. Габракова, К. Кренцле [11;12;13]). Однако до сих пор без внимания исследователей остается, населенный сказочно-фантастическими существами, парадоксальный мир японскоязычных произведений Ё. Тавады, например новеллы "Собачья невеста", или романа "Подозрительные пассажиры твоих ночных поездов", в котором переплетаются и пародируются еще многие жанровые коды европейской и японской литератур: кикобун, дзуйхицу, травелог, "новый роман" (О жанровой специфике - см. статью Стовба А.С.[6]). В постмодернистском романе "Подозрительные пассажиры" фрагменты путешествийбезымянной японской танцовщицы произвольно смонтированы нарратором от второго лица (в оригинале - уважительная форма "Вы" - яп. fatЈ. Т) в мозаичное панно текста. Сновидения героини и реальность переплетаются и перетекают друг в друга, а в привычный ход событий врывается мир фантастического и чудесного, который воспринимается героиней как нечто целиком обыденное. На наш взгляд, понимание данного романа не может быть полным без изучения особенностей художественного мира романа, неотъемлемой частью которого является чудесное. Этот аспект до сих пор не становился предметом изучения как отечественного, так и зарубежного литературоведения. Таким образом, целью статьи является осмысление поэтики чудесного в художественном мире постмодернистского романа Ёко Тавады "Подозрительные пассажиры твоих ночных поездов".

Фрагментарный дискурс романа "Подозрительные пассажиры." рассчитан на одновременное читательское восприятие многих уровней текста. Различные жанровые коды пародийно переосмысляются, мозаичность путешествий сопротивляется связности и последовательности сюжета, нарративный голос вовлекает читателя в ход повествования и скрывает личность безымянной, лишенной идентичности героини. Мифологические образы чудесного мира глубоко символичны и воспринимаются как глубинный подтекст описываемых ситуаций, но в то же время этот чудесный мир присутствует в своей примитивно-массовой, выхолощенной интерпретации. Итак, попытаемся понять, какая роль в столь разнородном постмодернистском тексте отводится поэтике чудесного.

Двенадцать глав-путешествий героини носят названия в соответствии с пунктом назначения поездки: "В Белград!", "В Амстердам!", "В Бомбей!" и т.д. Установить хронологическую и географическую связь между путешествиями довольно сложно: поездки происходят по разным причинам в разное время (и в 80-е и в 2000-е гг.). Тем не менее, эти фрагментарные отрезки путешествий можно условно объединить в три группы и поставить их в приблизительно хронологическом порядке, руководствуясь не очень примечательными, но все же, расставленными героиней временными маркерами. Ранее всего осуществляются третье и четвертое путешествия: "В Загреб!" и "В Белград!". Они следуют друг за другом и являются отрезками студенческих каникул 80-х гг. ХХ в. ".когда Югославия еще не распалась"[7:гл.3]. Героиня мечтает стать артисткой, хотя сама - студентка филфака, изучающая русский язык. Большинство пассажиров, встречающихся в поезде, кажутся подозрительными наивной студентке: "Ты зашла в пустое купе. Тут же за тобой просунулись трое - будто выслеживали"[7:гл.3], "Некий мужчина - черты его лица свидетельствовали о пороке - открыл дверь твоего купе"[7:гл.4] и т.п. Подозрительность героини объясняется распространенным в Японии поверьем, согласно которому путешествия летними ночами небезопасны: граница между миром живых и миром мертвых особо тонкая, поэтому встреченный незнакомец может оказаться призраком. И если в самых ранних путешествиях опасения, в большинстве случаев, беспочвенны - с героиней ничего особенного не происходит, то в следующих эпизодах, она встречается с миром неведомого. Ко второй группе эпизодов относятся путешествия: 12 ("В Бомбей!"), 6 ("В Иркутск!"), 7("В Хабаровск!") и 5 ("В Пекин!") - "дело было до перестройки", "дело происходило в восьмидесятых годах", - отмечает героиня [7: гл.5,6]. Третью группу составляют "недавние события" 2000-х годов, описывающие гастроли героини-танцовщицы (Главы: 1, 2, 11, 8, 9, 10).

Рассмотрим детальнее вторую группу путешествий. Своеобразной чертой, разделяющей первые две группы эпизодов, служит обретение героиней волшебного предмета, который открывает путь в условное пространство фантастического мира. В поезде Патна-Бомбей в обмен на кусачки для ногтей путешественница получает от странного попутчика (попутчицы?) с глазами как перевернутые треугольники особенный билет: "Я тебе вместо рупий билет на поезд дам. Это билет непростой - волшебный. С этим билетом ты всегда на поезд сядешь... Это путешествие кончится - за ним сразу настанет следующее... Вот так и будешь всегда путешествовать" [7: гл.12]. Следует отметить, что в оригинальном тексте употребляется слово о-мамори. ("Но это непростой билет. Это некий амулет". - Пер. с яп. здесь и далее наш - А.С.), т.е амулет, талисман, традиционно приобретаемый в буддистском храме. Это сакральный предмет, приносящий удачу своему владельцу в повседневной жизни. Благодаря этому о-мамори героиня не только может беспрепятственно сесть на любой поезд, в путешествии она встречается с удивительным и чудесным, фантастический мир проникает в ее заурядную жизнь.

Цена за "вечный" билет оказывается гораздо выше, чем просто маникюрные ножницы. Нарратор поясняет, что именно в момент обретения этого билета героиня утрачивает право говорить от своего имени.

("В тот день как я от Вас получила вечный билет, использование "Я" стало эгоистичным. Перестав называть себя "Я", говорю теперь всегда - "Вы". С того дня Вы стали предметом описания от второго лица, продолжая бесконечно путешествовать в поезде"). Японский исследователь Макио Номура, изучая специфику употребления повествовательной формы второго лица в данном романе, делает акцент на способе непосредственного вовлечения читателя в события романа. ""Вы" как читатель, воспринимающий текст, тоже становитесь субъектом, на которого указывает рассказчик, и по ходу действия участвуете в этих установленных отношениях"[14:10]. Мишель Бютор, французский романист и теоретик "нового романа", намного глубже раскрывал возможности использования этого приема. "Если бы персонаж знал свою историю с начала до конца, если бы не было помех к тому, чтобы ее рассказать или поведать самому себе, использовалось бы первое лицо и он дал бы свидетельские показания. Но речь идет о том, чтобы их добыть, либо потому, что он лжет, скрывает что-то от нас или от себя, либо потому что ему не достает каких-то элементов, а если они все есть, то он неспособен их связать надлежащим образом. Слова произнесенные свидетелем, станут как бы островками от первого лица внутри повествования от второго, объясняющего их появление на поверхности"[1:76]. Таким образом, форма второго лица дает возможность автору разоблачать героя, потому что сам герой не может полно и правдиво рассказать свою историю. Происходит некое раздвоение повествовательного голоса и одновременное освещение двух точек зрения.

Нарратор в форме второго лица в романе "Подозрительные пассажиры", повествуя о событиях, происходящих с героиней, словно обращаясь к ней, помогает восстановить полную картину. В то же самое время в текст вводится и точка зрения наивной героини, до конца не понимающей, что же с ней случается. Ее внутренний монолог представляет собой цепочку сиюминутных ассоциаций, штампов обыденного сознания, пословиц и суеверий, удивлений по поводу странных совпадений и не менее странных ситуаций, сопутствующих ей. Массовая культура часто является тем образцом, на который ориентируется путешественница. Давая, как ей представляется, четкую характеристику встреченному человеку, героиня выделяет лишь одну его характерную черту: "студент с красивыми бровями"(Гл.5), "человек со шрамом на лице"(Гл.4), "глаза как перевернутые треугольники"(Гл.12). Подобный тип образотворчества, по мнению культуролога Г.М. Тарнапольской, присущ японскому массовому искусству, в частности аниме: "Выделяется и разрастается в размерах именно та часть тела, которая прежде всего другого бросается в глаза человеку, случайно посмотревшему в сторону этого тела"[8:64]. Учитывая краткость встречи, данной на фоне фрагмента путешествия, подобное описание не только не улавливает сущность встречаемого героя, но снижает значимость самой встречи. Чудесные герои и сам волшебный мир словно ускользают от героини, сливаясь и перемешиваясь с тривиальными событиями любого путешествия.

Повествователь же в форме второго лица в романе выполняет три основных функции: во-первых, передает ход рассуждений самой героини, во-вторых, вовлекает читателя в ход событий, непосредственно указывая на него, и в-третьих, одновременно отстраняясь и от героини, и от читателя, выстраивает художественный мир, неотъемлемой частью которого является чудесное. Так события, происходящие перед получением проездного амулета, символизируют вступление героини в условное пространство чудесного мира. Сперва героиня прячет часы, словно отказываясь от "своего", обычного времени, и принимает время мифологическое или сакральное, ассоциирующееся с бесконечностью. Она стоит в бесконечной очереди-змее за билетом в Бомбей ("Ты варишься в жаре. Тело тяжелеет. Людская очередь - это змея"[7: гл.12]). Ей видится, что на очереди-змее сидят боги Вишну и Шива, и она беседует с ними. Чудесное видение зиждется на индуистских мифологических представлениях: тысячеголовый змей Шеша поддерживает землю и служит ложем для бога Вишну. "Постоянный эпитет Шеши - Ананта ("Бесконечный") и под этим именем он является символом бесконечности"[5:642]. Два из четырех символов, которые держит Вишну - чакра ("диск", "круг" - оружие наподобие бумеранга, обладающее сверхъестественной силой) и раковина зафиксированы сознанием героини: "В правой руке

- нечто похожее на небольшую пластинку. В левой

- раковина размером с авокадо. На пластинке и раковине красноватые отсветы - будто на дискотеке. Вишну - это новейшая поп-звезда, которая с помощью раковины открывает новую страницу в истории рока"[7: гл.12]. Ни облик богов, ни священные атрибуты, ни советы Шивы "уничтожить очередь" (в индуизме Шиве отводится роль разрушителя мира [5: 643]) не способны "переключить" сознание героини из мира повседневности для восприятия мира чудесного. Ее комментарии снижают значимость и сакральность происходящего, свидетельствуют о ее слепоте и ограниченности.

Аналогичная ситуация наблюдается в пятой главе "В Пекин!". Вокзал в Сиане предстает как инфернальный мир преисподней: "Луна казалась выщербленной от лязганья металла, вокзал утопал в черном пространстве вселенной. Где здесь верх? Где здесь восток?...Приближаешься к огромному черному составу, изрыгающему клубы пара... Сумерки становятся все плотнее. Тут кто-то прикасается к твоей спине. Такое странное ощущение - будто кто-то засунул палец между позвонками"[7: гл.5]. По обе стороны дороги к вокзалу героиня видит фигурки мальчишек - чистильщиков обуви, и замечает их схожесть с бодхисатвой Дзидзо. Японский бодхисатва Дзидзо, покровитель путников и детей, традиционно стоит у дорог. "Дзидзо иногда отождествляется с владыкой царства мертвых - Эмма. Он способен воскресить из мертвых, избавить от страданий в дзигоку (аду)" [4:375]. Символика черного цвета, луна, как символ нижнего мира, потеря пространственной ориентации, статуи владыки царства мертвых, прикосновение, ощущаемое костями, а не кожей - архетипичны и являются классическими признаками встречи с потусторонним миром либо символизируют вход в нижний мир. Однако, страшный мир, наполненный знаками инфернального, не пугает путешественницу. Она больше всего переживает за свои импортные кроссовки и рюкзак: "Ты благодарила эти сумерки, скрывшие фирменные знаки твоих кроссовок и рюкзака"[7: гл.5], свидетельствующие о том, что их обладательница приехала из капиталистической страны. Инфернальный мир проступает со всей очевидностью в следующих эпизодах - в шестом и седьмом, в котором героиня проходит шаманское посвящение.

По дороге из Москвы в Иркутск, напившись водки, героиня предсказывает попутчице Мэри ее судьбу, в шутку представившись шаманкой[7:гл.6]. Продолжая свой путь на поезде Иркутск-Хабаровск, героиня видит удивительный сон, в котором, свалившись с поезда, она посреди Сибири попадает в дом странного человека. Этот огромный мужчина с женским профилем, отражающимся в зеркале, буквально варит путешественницу в кипятке, после чего она обнаруживает выросший у себя мужской половой орган. Область Сибири, по которой путешествует героиня, сохранила мощные традиции шаманизма, в чем-то родственные японскому шаманизму. Согласно исследованию религиоведа и антрополога М. Элиаде, посвящение в шаманы может осуществляться и во сне [10:27]. И действительно, наша путешественница символически проходит некоторые инициационные стадии: переход в инфернальный мир ("посвящение осуществляется во время мистического нисхождения в ад" [10:60]) - падение с поезда в холод и мрак: "холод уже крадется по шее... В первый раз ты оказалась на грани смерти"[7:гл.7]. Ее принудительно сажают в бочку и отваривают в кипятке, что является частью шаманского посвящения и символизирует обновление тела [10: 51-56]. В доме странного хозяина находится зеркало - один из атрибутов шамана. В японской мифологии зеркало связано с богиней Аматерасу, которое ". отражает реальность полностью и без малейшего изъяна" [3:202]. В зеркале проступает женская сущность хозяина, который, отваривая героиню в бочке, подобно себе, превращает ее в гермафродита. У некоторых народов, отмечает исследователь религий С.А. Токарев, "особенно сильными считались шаманы "превращенного пола" - мужчины, уподобившиеся женщинам, и наоборот"[9:172]. Травестизм нашей путешественницы подтверждается заменой паспорта: по дороге в Бомбей, вместо своего, она получает паспорт неизвестного мужчины. И, наконец, символ шаманского медвежьего культа, особенно распространенного среди народов нижнего Амура и Сахалина[9: 174], также присутствует в хижине - это медвежья шкура, распростертая на полу.

Мифологический мир, шаманское посвящение, обретение волшебного предмета, похоже, не производят на героиню никакого впечатления и воспринимаются как события весьма заурядные наряду с досадной нехваткой денег. В последней, тринадцатой главе ("В город, которого нет") голос нарратора отступает, давая возможность героине самой объяснить, почему она утратила свою идентичность, согласилась на вечные скитания в поезде, прошла шаманское посвящение, а сакральное постоянно нарушает ход ее привычной жизни. Ее сознание выбирает наиболее традиционную и понятную каждому интерпретацию встреч с неведомым - все было во сне. Читатель слышит ее голос среди реплик четырех пассажиров, находящихся в одном купе: "Каждый человек спит в одиночку. Во сне кто-то выпрыгнул из окна, кто-то остался в пункте отправления, кто-то уже добрался, куда ему надо. Мы все находимся в разных пространствах. Забывшись сном на полке, ты слышишь, как из-под бешено крутящихся колес вылетают города"[7:гл.13]. Героиня чувствует, но не рефлектирует, что все самое важное происходит с ней в купе ночного поезда, поэтому в путешествиях последних лет (выделенная нами третья группа) она стремится передвигаться исключительно по железной дороге: "Если ты сядешь на ночной поезд, то с тобой может приключиться что-нибудь интересное"[7:гл.8]. Ее встречи с миром чудесного никак не меняют ее ординарной жизни, следовательно все путешествия обезличенной, лишенной идентичности танцовщицы ("В те годы ты ничуть не сомневалась в своей идентичности: ты женщина, ты из Японии"[7: гл.12]) даются фрагментарно и непоследовательно. В этих встречах с сакральным нет развития, нет движения по архетипическому пути преображения. Тем не менее, читателю открывается полная картина происходящего. Рассказчик от второго лица достоверно описывает извне, со стороны, волшебные встречи героини с миром неведомого, вовлекает в сверхъестественный мир читателя, рассказывает и проясняет подлинную историю происходящего незадачливой и "слепой" путешественнице.

Таким образом, чудесный мир кайдана является неотъемлемой частью художественного мира постмодернистского романа Ёко Тавады "Подозрительные пассажиры...". Благодаря раздвоению нарративного голоса и введению повествовательной формы второго лица в тексте моделируются две описательные перспективы. Одна точка зрения принадлежит безымянной японской танцовщице, утратившей половую и национальную идентичность, и отражает обывательское массовое сознание современного человека. Вторая точка зрения, принадлежащая нарратору в форме второго лица, дает возможность целостно охватить события путешествий героини, соприкасающейся с чудесно-фантастическим миром. Ахронологичные, фрагментарные путешествия героини не складываются в единство пути, в связи с неспособностью путешественницы заметить и осознать свое присутствие в особом чудесном измерении. В художественном мире произведения одиночество, бездомность и пустота героини проступают с особой интенсивностью на фоне условного пространства фантастического мира, стимулируя читателя, посредством прямого обращения к нему, задуматься и о своем собственном месте в мире. Перспективой дальнейших исследований представляется изучение элементов кайдана в поэтике новеллы Ёко Тавады "Собачья невеста".

Литература