Идейно-художественная концепция писателя в повести "Ася"

Герои повести надеются посредством любви гармонично объединить духовную и практическую стороны бытия, его «поэзию» и «прозу» в своем повседневном существовании. Глубина чувств Аси подчеркнута контрастной параллелью между ними и сердечными переживаниями хорошенькой немецкой служанки Ганхен. Она была так «огорчена», когда «жених ее пошел в солдаты», что даже не поблагодарила Н.Н. за положенные ей в руку щедрые чаевые. Но в конце повести рассказчик вновь увидел Ганхен: «Она сидела возле берега на скамье. Лицо ее было бледно, но не грустно; молодой красивый парень стоял с ней рядом и, смеясь, рассказывал ей что-то…».

Любовь Аси так же дисгармонична и напряженно-тревожна, как и вся ее душевная жизнь. Каждое мгновение любви, каждую из ее меняющихся ситуаций героиня переживает как единственную и решающую. Она не чувствует опоры в уже пережитом, нет для нее опоры и в надеждах на будущее, в ожиданиях или мечтах. Для ее любви «нет завтрашнего дня», как нет, и дня вчерашнего. Поэтому любовь Аси неизбежно оказывается катастрофичной.

Господин Н.Н. переживает возникновение любви иначе. Вначале он наблюдает Асю как художник. Героиня все более и более привлекает его внимание, но он беспечно наслаждается своим положением и не стремится понять природу душевных движений, происходящих в их сердцах. Для господина Н.Н. возникающая любовь еще означает эстетическое наслаждение, а для Аси - таинственное, тяжелое, ответственное испытание. У героя возникает жажда счастья, однако она не сочетается с высоким нравственным стремлением, как у Аси.

Сцена объяснения героя с Асей не случайно явилась источником споров еще до появления повести в печати. Сочетание в ней кульминации действия с мгновенной его развязкой, резкий поворот сюжета, неожиданно выявляющий существо отношений и характер героев, составляет отличительную черту этой повести. Именно сцена свидания нашла отклик в целом ряде литературоведческих работ, основная часть которых была посвящена рассмотрению личности главного героя.

1.2 Образ России в повести «Ася»

В повести «Ася» с Россией связывается представление о буднях, старении, убывании жизни. Русская природа захватывающа в своей стихийной мощи, но строга и безрадостна. И русская женщина в художественной системе Тургенева 50-х годов, призвана судьбой к смирению и исполнению долга - как Татьяна Ларина, выходящая за нелюбимого мужчину и хранящая ему верность, как Лиза Калитина, героиня следующего тургеневского романа. Такова будет Лиза Калитина из «Дворянского гнезда» с ее глубокой религиозностью, отречением от жизни и счастья. В «Дворянском гнезде» описание степи развертывается в целую философию русской жизни:

«…и вдруг находит тишина мертвая; ничто не стукнет, не шелохнется; ветер листком не шевельнет; ласточки несутся без крика одна за другой по земле, и печально становится на душе от их безмолвного налета. «Вот когда я на дне реки,- думает опять Лаврецкий.- И всегда, во всякое время тиха и неспешна здесь жизнь,- думает он,- кто входит в ее круг,- покоряйся: здесь незачем волноваться, нечего мутить; здесь только тому и удача, кто прокладывает свою тропинку не торопясь, как пахарь борозду плугом. И какая сила кругом, какое здоровье в этой бездейственной тиши! <...> ширится во всю ширину свою каждый лист на каждом дереве, каждая травка на своем стебле. На женскую любовь ушли мои лучшие года, - продолжает думать Лаврецкий, - пусть же вытрезвит меня здесь скука, пусть успокоит меня, подготовит к тому, чтобы и я умел не спеша делать дело». <...> В то самое время в других местах на земле кипела, торопилась, грохотала жизнь; здесь та же жизнь текла неслышно, как вода по болотным травам; и до самого вечера Лаврецкий не мог оторваться от созерцания этой уходящей, утекающей жизни; скорбь о прошедшем таяла в его душе как весенний снег,- и странное дело! - никогда не было в нем так глубоко и сильно чувство родины».

Перед лицом же древнего бора Полесья, который «угрюмо молчит или воет глухо», в сердце людское проникает «сознание нашей ничтожности» («Поездка в Полесье»). Там, кажется, природа говорит человеку: «Мне нет до тебя дела - я царствую, а ты хлопочи о том, как бы не умереть». На самом деле природа едина, вместе неизменна и многолика, просто она поворачивается у человеку все новыми сторонами, воплощая разные фазы бытия.

Мать Аси, горничную покойной барыни, как раз зовут Татьяной (по-гречески «мученица»), и в ее облике подчеркиваются строгость, смиренность, рассудительность, религиозность. После рождения Аси она сама отказалась выйти за ее отца, считая себя недостойной быть барыней. Природная страстность и отказ от нее - вот константы русского женского характера. Ася, вспоминая о матери, прямо цитирует «Онегина» и говорит, что она «хотела бы быть Татьяной». Созерцая крестный ход богомольцев, Ася мечтает: Вот бы пойти с ними, <...> - Пойти куда-нибудь далеко, на молитву, на трудный подвиг», - что уже намечает образ Лизы Калитиной.

Мотивы Онегина прямо отражаются и в сюжете: Ася первая пишет Н.Н. записку с неожиданным признанием после недолгого знакомства, а герой, вслед за Онегиным, на признание в любви отвечает «выговором», подчеркивая, что не всякий поступил бы с ней так честно, как он. («Вы имеете дело с честным человеком, - да, с честным человеком»)

Как и Татьяна, Ася много читает без разбору (Н.Н. застает ее за чтением плохого французского романа) и по литературным стереотипам сочиняет себе героя («Нет, Асе нужен герой, необыкновенный человек - или живописный пастух в горном ущелье»). Но если Татьяна «любит не шутя», то и у Аси «ни одно чувство не бывает вполовину». Ее чувство гораздо глубже, нежели у героя. Н.Н., прежде всего эстет: он эгоистически мечтает о бесконечном «счастье», наслаждается поэтичностью отношений с Асей, умиляется ее детской непосредственности и любуется, будучи художником в душе, как «стройный облик ее отчетливо и красиво рисовался» на уступе средневековой стены, как она сидит в саду, «вся облитая ясным солнечным лучом». Для Аси же любовь - это первое ответственное жизненное испытание, почти отчаянная попытка познать себя и мир. Не случайно именно она проговаривает дерзновенную мечту Фауста о крыльях. Если жажда бесконечного счастья г-ном Н.Н. при всей ее возвышенности эгоистична по своей направленности, то стремление Аси к «трудному подвигу», честолюбивое желание «оставить за собой след» предполагает жизнь с другими и для других (подвиг всегда совершается ради кого-то). «В воображении Аси возвышенные человеческие стремления, высокие нравственные идеалы не противоречат надежде на осуществление личного счастья, напротив, они предполагают друг друга. Зародившаяся, хотя еще и не осознанная любовь помогает ей в определении своих идеалов. <...> Она требовательна к себе и нуждается в помощи для осуществления своих стремлений. «Скажите мне, что я должна читать? Скажите, что я должна делать?» - спрашивает она у Н. Однако господин Н. не герой, каким считает его Ася, он не способен сыграть роль, которая ему отводится» Хетеши И.О построении повести И.С. Тургенева «Ася» // От Пушкина до Белого. Проблемы поэтики русского реализма XIX начала ХХ века. Спб., 1992. С. 141-142.. Поэтому многое в чувствах Аси герой недопонимает: «…я не только о будущем - я о завтрашнем дне не думал; мне было очень хорошо. Ася покраснела, когда я вошел в комнату; я заметил, что она опять принарядилась, но выражение ее лица не шло к ее наряду: оно было печально. А я пришел таким веселым!»

В высший миг свидания в Асе с неодолимой силой проявляется природное начало:

Я поднял голову и увидел ее лицо. Как оно вдруг преобразилось! Выражение страха исчезло с него, взор ушел куда-то далеко и увлекал меня за собою, губы слегка раскрылись, лоб побледнел как мрамор, и кудри отодвинулись назад, как будто ветер их откинул. Я забыл все, я потянул ее к себе - покорно повиновалась ее рука, все тело ее повлеклось вслед за рукою, шаль покатилась с плеч, и голова ее тихо легла на мою грудь, легла под мои загоревшиеся губы.

- Так же было описано, как река повлекла за собой челнок. Взор ушел вдаль, будто открылась даль неба, когда расступились облака, а откинутые ветром кудри передают ощущения крылатого полета. Но счастье, по убеждению Тургенева, возможно лишь на миг. Когда герой думает, что оно рядом, в его речь отчетливо вторгается авторский голос: «У счастья нет завтрашнего дня; у него нет и вчерашнего; оно не помнит прошедшего, не думает о будущем; у него есть настоящее - и то не день, а мгновенье. Я не помню, как я дошел до З. Не ноги меня несли, не лодка меня везла: меня поднимали какие-то широкие, сильные крылья». В этот момент Ася уже потеряна для него (как и Онегин страстно и серьезно полюбил уже потерянную для него Татьяну).

Неготовность Н.Н. сделать решающий шаг можно отнести на счет русского национального характера, хотя, конечно, не так прямо и вульгарно социологически, как это сделал Чернышевский. Но, коли мы имеем основание сопоставить Гагина и Н.Н. с Обломовым (отрывок «Сон Обломова» был напечатан уже в 1848 г.), то и антитеза в лице немца Штольца неизбежно возникает в сознании и ищет воплощения, тем более что действие «Аси» протекает на германской земле. Эта антитеза прямо не выражена в системе персонажей[x], но проступает при рассмотрении гетевских мотивов повести. Это, во-первых, сам Фауст, решившийся бросить вызов судьбе и пожертвовать бессмертием ради высшего мгновения счастья, и, во-вторых, Герман из поэмы Гете «Герман и Доротея», вовсе не случайно читаемого г-ном Н.Н. новым знакомым: Это не только идиллия немецкого быта, но и рассказ о счастливой любви, которой не помешало социальное неравенство возлюбленных (беженка Доротея вначале готова наняться прислугой в дом Германа). Самое значимое, что у Гете Герман влюбляется в Доротею с первого взгляда и делает ей предложение в тот же день, в то время как именно необходимость принять решение за один вечер повергает в смущение и растерянность г-на Н.Н.

Но было бы ошибкой думать, что исход встречи зависел только от двух любящих. Он был предопределен и роком. Вспомним, что в сцене свидания принимает участие и третий персонаж - старая вдова фрау Луизе. Она добродушно покровительствует молодым людям, однако некоторые черты ее внешности должны нас весьма насторожить. Впервые мы видим ее в IV главе, когда приятели заходят к немке за Асей, чтобы та попрощалась с уходящим Н.Н. Но вместо этого Ася передает ему через Гагина ветку герани (которая потом останется единственной памятью об Асе), а спускаться отказывается:

Освещенное окно в третьем этаже стукнуло и открылось, и мы увидали темную головку Аси. Из-за нее выглядывало беззубое и подслеповатое лицо старой немки.

- Я здесь, - проговорила Ася, кокетливо опершись локтями на оконницу, - мне здесь хорошо. На тебе, возьми, - прибавила она, бросая Гагину ветку гераниума, - вообрази, что я дама твоего сердца.

Фрау Луизе засмеялась.

Когда Гагин передает Н.Н. ветку, тот возвращается домой «с странной тяжестью на сердце», которая затем сменяется тоской при воспоминании о России.

Вся эта сцена насыщена мрачной символикой. Прелестная головка Аси и «беззубое» старушечье лицо позади - образуют вместе аллегорическую картину единства любви и смерти - распространенный сюжет церковной живописи эпохи барокко. Одновременно образ старухи ассоциируется и с античной богиней судьбы - Паркой.

В IX главе Ася признается, что именно фрау Луизе рассказала ей легенду о Лорелее, и добавляет как бы невзначай: «Мне нравится эта сказка. Фрау Луизе мне всякие сказки сказывает. У фрау Луизе есть черный кот с желтыми глазами...».Получается, немецкая колдунья фрау Луизе рассказывает Асе о прекрасной колдунье Лорелее. Это бросает на Асю и ее любовь зловещий и магический отблеск (Старая ведьма - опять-таки персонаж из «Фауста»). Примечательно, что Ася искренне привязана к старой немке, а та в свою очередь очень симпатизирует г-ну Н.Н. Получается, что любовь и смерть неразделимы и действуют «сообща».

На свидание с Асей герой идет не в каменную часовню, как это планировалось вначале, а в дом к фрау Луизе, похожий на «огромную, сгорбленную птицу». Перемена места свидания - зловещий знак, - ибо каменная часовня может символизировать долговечность и освященность отношений, в то время как дому фрау Луизы присущ чуть ли не демонический колорит.

Я слабо стукнул в дверь; она тотчас отворилась. Я переступил порог и очутился в совершенной темноте. - Сюда! - послышался я старушечий голос. - Вас ждут. Я шагнул раза два ощупью, чья-то костлявая рука взяла мою руку. - Вы это, фрау Луизе - спросил я. - Я, - отвечал мне тот же голос, - я, мой прекрасный молодой человек. <...> При слабом свете, падавшем из крошечного окошка, я увидал морщинистое лицо вдовы бургомистра. Приторно-лукавая улыбка растягивала ее ввалившиеся губы, ежила тусклые глазки.

Более ясные аллюзии на мистическое значение образа едва ли возможны в рамках реализма. Наконец вдова бургомистра, «улыбаясь своей противной улыбкой» зовет героя, чтобы передать ему последнюю записку Аси со словами «прощайте навсегда!»

Мотив смерти касается в эпилоге и Аси:

…Я храню, как святыню, ее записочки и высохший цветок гераниума, тот самый цветок, который она некогда бросила мне из окна. Он до сих пор издает слабый запах, а рука, мне давшая его, та рука, которую мне только раз пришлось прижать к губам моим, быть может, давно уже тлеет в могиле... И я сам - что сталось со мною? Что осталось от меня, от тех блаженных и тревожных дней, от тех крылатых надежд и стремлений? Так легкое испарение ничтожной травки переживает все радости и все горести человека - переживает самого человека.

Упоминание о «быть может, истлевшей» руке Аси вызывает в памяти «костлявую руку» фрау Луизе. Так любовь, смерть (и природа, обозначенная веткой герани) окончательно сплетаются общим мотивом и «подают друг другу руки»… А завершающие повесть слова об испарении ничтожной травки, переживающем человека (знак вечности природы), прямо перекликаются с финалом «Отцов и детей» с их философской картиной цветов на могиле Базарова.

Однако круг ассоциаций, которыми окружает Тургенев свою героиню, может быть продолжен. По своей бесконечной изменчивости и шаловливой трезвости в поведении Ася напоминает еще одну романтическую, фантастическую героиню - Ундину из одноименной поэмы Жуковского (стихотворный перевод поэмы немецкого романтика Де Ла Мотт Фуке, поэтому данная параллель органически вписывается в немецкий фон тургеневской повести). Ундина - речное божество в образе прекрасной девушки живущее среди людей, в которую влюбляется знатный рыцарь, женится на ней, но затем оставляет,

Сближение Аси с Лорелеей и с Рейном целым рядом общих мотивов подтверждают эту параллель (Ундина покидает мужа, погружаясь в струи Дуная). Эта аналогия также подтверждает органическую связь Аси с природой, ведь Ундина - фантастическое существо, олицетворяющее природную стихию - воду, отсюда ее бесконечная своенравность и изменчивость, переходы от бурных шуток к ласковой кротости. А вот как описывается Ася: А вот как описывается Ася:

Я не видел существа более подвижного. Ни одно мгновение она не сидела смирно; вставала, убегала в дом и прибегала снова, напевала вполголоса, часто смеялась, и престранным образом: казалось, она смеялась не тому, что слышала, а разным мыслям, приходившим ей в голову. Ее большие глаза глядели прямо, светло, смело, но иногда веки ее слегка щурились, и тогда взор ее внезапно становился глубок и нежен.

Особенно ярко «дикость» Аси проявляется, когда она лазает одна по заросшим кустами развалинам рыцарского замка. Когда она, хохоча, прыгает по ним, «как коза, она вполне открывает свою близость природному миру, и в этот миг Н.Н. чувствует в ней нечто чужое, враждебное. Даже ее облик говорит в этот момент о дикой необузданности природного существа: «Словно угадавши мои мысли, она вдруг бросила на меня быстрый и пронзительный взгляд, засмеялась опять, в два прыжка соскочила со стены. <...> Странная усмешка слегка подергивала ее брови, ноздри и губы; полудерзко, полувесело щурились темные глаза». Гагин постоянно повторяет, что он должен быть снисходителен к Асе, и то же говорят про Ундину рыбак с женой («Все проказит, а будет ей лет уж осьмнадцать; но сердце самое доброе в ней» <...> хоть порою и охнешь, однако все Ундиночку любишь. Не так ли?» - «Что, правда, то правда; вовсе ее разлюбить уж нельзя»).

Но потом, когда Ася привыкает к Н.Н. и начинает говорить с ним откровенно, то становится детски кроткой и доверчивой. Так же и Ундина наедине с рыцарем являет любовную покорность и преданность.

Характерен для обеих героинь и мотив бегства: как Ундина часто сбегает от стариков, а однажды рыцарь и рыбак идут вместе искать ее в ночь, так и Ася часто сбегает от брата, а потом и от Н.Н., и тогда он вдвоем с Гагиным пускается на ее поиски в темноте.

Обеим героиням придается мотив тайны рождения. В случае Ундины, когда поток выносит ее рыбакам, то для нее это единственная возможность попасть в мир людей. Возможно, мотивационной общностью с Ундиной обусловлена и незаконнорожденность Аси, которая, с одной стороны, выглядит как некая неполноценность и ведет к невозможности снести отказ г-на Н.Н., а с другой - ее двойственное происхождение придает ей неподдельную оригинальность и загадочность. Ундине к моменту действия поэмы - 18 лет, Асе - восемнадцатый год. (интересно, что рыбаки при крещении хотели назвать Ундину Доротеей - «даром божьим», а Ася подражает, в частности, Доротее из идиллии Гете).

Характерно, что если рыцарь сближается с Ундиной среди природного мира (на мысу, отрезанном от всего остального мира лесом, а затем еще и разлившимся ручьем), то Н.Н. встречает Асю в немецкой провинции - вне привычной городской среды, и их роман протекает вне городских стен, на берегах Рейна. Обе любовных истории (в фазе сближения любящих) ориентированы на жанр идиллии. Именно Ася выбирает квартиру за пределами города, с роскошным видом на Рейн и виноградники.

Н.Н. все время ощущает, что Ася ведет себя не так, как девушки-дворянки («Она являлась мне полузагадочным существом»). И рыцарь, несмотря на влюбленность в Ундину, постоянно смущается ее иноприродностью, чувствует в ней нечто чужое, невольно боится ее, что и убивает в конце концов его привязанность. Нечто похожее испытывает и Н.Н.: «Сама Ася, с ее огненной головой, с ее прошедшим, с ее воспитанием, это привлекательное, но странное существо - признаюсь, она меня пугала». Так ясней становится двойственность его чувств и поведения.

В поэме Де Ла Мотт Фуке-Жуковского сюжет строится на оригинальной идее христианского освящения пантеистической природы. Ундина, являясь, по сути, языческим божеством, постоянно называется херувимом, ангелом, все бесовское в ней постепенно исчезает. Ребенком она, правда, принимает крещение, но ее крестят не христианским именем, а Ундиной - ее природным именем. Полюбив рыцаря, она по-христиански венчается с ним, после чего у нее появляется бессмертная человеческая душа, о которой она смиренно просит помолиться священника.

И Ундина и Лорелея, как русалки, губят своих возлюбленных. Однако обе они - в то же время и принадлежат к миру людей и сами страдают и гибнут. Лорелея, заколдованная богом Рейна, бросается в волны из любви к рыцарю, который некогда ее бросил. Когда Гульбранд оставляет Ундину, она скорбит вдвойне, потому что, продолжая любить его, она обязана теперь умертвить его за измену по закону царства духов, как ни пытается она его спасти.

В философском плане сюжет «Ундины» повествует о возможности единения природы и человека, при котором человек приобретает полноту стихийного бытия, а природа - разум и бессмертную душу.

При проекции идей поэмы на сюжет тургеневской повести, подтверждается, что соединение с Асей было бы равнозначно соединению с самой природой, которая нежно любит и убивает. Такова судьба всякого, кто хочет соединиться с природой. Но «Все то, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья, бессмертья, может быть, залог». Но тургеневский герой, герой нового времени, от такого рокового соединения отказывается, и тогда уже всевластные законы жизни и судьбы преграждают ему дорогу назад. Герой остается невредим… чтобы медленно склоняться к своему закату.

Вспомним, что и в Асе соединяются две стороны бытия: всевластная и загадочная, стихийная сила любви (страстность Гретхен) - и христианская одухотворенность Татьяны, «кроткая улыбка увяданья» русской природы. Текст «Ундины» помогает прояснить и образ мадонны, выглядывающей из листвы ясеня. Это - лик одухотворенной природы, приобретшей бессмертную душу и потому вечно страдающую.

тургенев пейзаж поэтический художественный

Глава 2. Идейно-художественная концепция писателя в повести «АСЯ»

В повести «Ася», как и в «Рудине» и «Фаусте» инициатива свидания принадлежит женщине. Тургенев исследует нравственно-психологический облик своих героев, и их встреча является завершающим, окончательным эпизодом в этом исследовании. Сцена объяснения, в которой в последний раз встречается героиня повести, протекает с драматической быстротой и окончательно проясняет сложный, противоречивый характер девушки. Испытав в короткое время объяснения целую гамму чувств - от робости, мгновенной вспышки счастья и полной самоотдачи («Ваша... - прошептала она едва слышно») до стыда и отчаяния, Ася находит в себе силы сама прекратить мучительную сцену и, победив свою слабость, «с быстротою молнии» исчезает, оставив г. Н.Н. в полной растерянности.

Эта сцена наиболее ясно отражает противоречие, несовпадение психологических ритмов г. Н.Н. и Аси. Полнота чувства, испытываемого Асей, ее робость, стыдливость и покорность судьбе воплощены в ее немногословных репликах, едва слышных в тишине темной комнаты. Напротив, г. Н.Н., которому принадлежит инициатива в диалоге, многословен. О душевном состоянии Аси, о глубине ее чувств и теперь свидетельствуют внешние проявления эмоций: ее холодные руки («Я схватил ее руку, она была холодна и лежала, как мертвая, на моей ладони»), бледные губы, отрывистые предложения, частое дыхание, потом - в короткие моменты счастья - ее шепот, преданные взгляд, а наступление драматического поворота предсказывает ее внезапное рыдание и падение на колени. Все это подчеркивает увеличение дистанции между героем и героиней. Краска стыда на лице Аси и ее рыдание являются не только следствие ее разочарования. Ася осознает, что господин Н. - не герой, что в обмен на свою преданность она получает половинчатые чувства и малодушие, а в обмен на свое бескорыстие - эгоизм.

Разность характеров героев перерастает в трагические несовпадения, которые приводят к роковой развязке. В момент последнего объяснения Н,Н. не может отдаться чувству, его любовь достигает своего предела только тогда, когда Ася кажется ему потерянной и когда она действительно потеряна для него навсегда.

Л.А. Ходанен Ходанен Л.А. Идиллическое начало в повести И.С. Тургенева «Ася»//Историческое развитие форм художественного целого в классической русской и зарубежной литературе: Межвуз. сб. науч. тр.-Кемерово, 1991.-С.60-67., выделяя ступени становления человеческой личности, определяет героиню, как «воплощение идеального порыва юности, Гагин - человек взрослый даже в своей молодости («Молодость не кипела в нем ключом; она светилась тихим светом»). Состояние Н.Н. - краткий переходный момент от юности к зрелости. Это соотношение персонажей проясняется в разговоре Гагина с Н.Н. Гагин точно знает, что Асе нужен «герой, необыкновенный человек или живописный пастух в горном ущелье» и потому недоумевает, как она могла полюбить Н.Н. Трепетные отношения своей сестры с Н.Н. Гагин переводит на язык житейской прозы. Трижды повторенное им: «Но ведь вы не женитесь на ней», - приземляет идеальный порыв героя, заставляет его взглянуть на историю с Асей глазами взрослого человека. Закономерен поэтому итог этого разговора: «Жениться на семнадцатилетней девочке с ее нравом, как это можно!» - говорит герой, почти повторяя слова Гагина.

Искреннее признание Аси контрастирует с нарастающим взрослым благоразумием Н.Н. Гармонического единения душ в этом последнем диалоге не произошло: «Одно слово… я расточал его на ветер, … но … было поздно». Его слово, которое должно было быть ответом на любовь героини, так и не было произнесено.

Здесь повесть дает градацию человеческих типов: с одной стороны, герой, для которого порыв органичен и пробуждает высшие субстанциональные силы (Ася), и - с другой стороны, - герой, для которого идеальный порыв - это преходящий этап, сменяемый трезвым взглядом взрослого. Субстанциональные силы натуры, пробудившиеся в духовном порыве, оказываются слишком слабыми, чтобы вступить в противодействие с трезвым практическим укладом жизни. Они не становятся органической частью его существа. Сложность и глубина этих градаций подчеркнута поэтикой названия повести. Ася - героиня, которая исчезла в небытие, и мотив смерти легким пунктиром сопровождает это имя. В отрочестве, оторванная от родной почвы, Ася «чуть не умерла» в пансионе. После драматического свидания напрасно искавший Асю герой видит на самом берегу Рейна быстрой тенью мелькнувшую белую фигуру возле одинокого каменного креста на могиле утопленника. И, наконец, раздумывая над судьбой Аси в «эпилоге», старик вновь предполагает раннюю смерть героини: «…рука, которую мне только раз пришлось прижать к губам моим, быть может, давно уже тлеет в могиле…»

Этот мотив смерти подчеркивает идеальность героини и, с другой стороны, раскрывает трагическую невоплотимость идеала в действительность.

Причину несостоявшегося счастья молодых людей определяли по-разному. Чернышевский, хотел доказать, что в несчастной любви рассказчика повинны не роковые законы, а он сам как типичный «лишний человек», пасующий перед любыми решительными поступками. Тургенев был далек от такого понимания смысла своей повести. У него герой неповинен в своем несчастье. Его погубила не душевная дряблость, а своенравная сила любви. В момент свидания с Асей он еще не был готов к решительному признанию - и счастье оказалось недостижимым, а жизнь - разбитой.

Предсказаниями будущей драмы героев служит целый ряд эпизодов Недзвецкий В.А. Любовь-крест-долг…//Известия АН. Сер. Литературы и языка. -1996.-Т.55.-№2.-С.17-26.. Уже до свидания Аси и Н.Н. без всяких видимых оснований трагичный конец был предрешен. Гагин замечает: «До сих пор ей никто не нравился, но беда, если она полюбит». «Ах, что за душа у этой девочки… но она себя погубит непременно». Сама Ася говорит герою: «Умереть лучше, чем жить так». С самого начала и до эпилога через текст проходят метафорические пророчества грядущей трагедии.

Таково уже то слово: «Гретхен - не то восклицание, не то вопрос», которое «так и просилось на уста» Н.Н. еще до знакомства его с Гагиными. Но «Гретхен», т.е. несчастная и обезумевшая возлюбленная гетевского Фауста Маргарита была для современников Тургенева ярчайшим символом трагичной любви и жизни. Далее этот мотив подкреплен и усилен образом «маленькой мадонны с почти детским лицом и красным сердцем на груди, пронзенным мечами…». «Почти детские щечки» и «грациозное», но еще не вполне развившееся сложение отметил Н.Н. в облике Аси в момент знакомства с девушкой. Позднее она вызовет у него ассоциацию с одной из фигур «Триумфа Галатеи» Рафаэля, знаменитого, прежде всего, изображениями богоматери. «Статуйка мадонны» вновь в контексте с Асей возникает в восьмой главе повести, где девушка впервые косвенно обнаружила свое чувство к Н.Н., вдруг подав ему при расставании руку. Наконец, «маленькая мадонна», «все также печально» выглядывающая из темной зелени старого ясеня, появится в концовке событийной части произведения после получения героем последней «маленькой записки» Аси со словами «Прощайте навсегда!»

Это же слово «прощайте» (а не «до свидания» или «до встречи») героиня употребляет и в конце первой встречи Н.Н. с Гагиными, когда, возвращаясь к себе, герой переезжает Рейн. И эта случайная обмолвка оказывается более чем оправданной, если учесть, что Ася «привязалась» к Н.Н. «с первого взгляда». Своим «прощайте» девушка, таким образом, невольно пророчествовала, выступала гласом их, в конечном счете, совершенно тождественной с Н.Н. судьбы.

Метафорическим предвестниками последней выступают в повести также руины («развалина») феодального замка, легенда о Лорелее, образ «глухой, едва освещенной комнаты» и настойчивый мотив креста. Руины замка, на уступе которого Ася предстает взору Н.Н., знак рыцарских времен и рыцарственной верности даме-избраннице. Представить себя объектом рыцарственного поклонения не прочь и сама девушка. Однако от героических эпох остались лишь «развалины» и теперь реальность или иллюзорность рыцарственной любви определена далеко не только человеком.

Многими ассоциациями упреждает судьбу Аси и восходящая также к рыцарским векам «сказка» о Лорелее, которую девушка узнает от старой немки. Здесь и общее с повестью место действия - берег Рейна с легендарной скалой, и похожие действующие лица - дочь простого рыбака (Ася - дочь крестьянки) и молодой рыцарь-граф, на первый взгляд, лично виновным в его разлуке с Лорой-Лорелеей. Роль немецкой легенды в контексте повести определена не этими частными параллелями с ней, но подлинной - сверхличной - причиной гибели и Лорелеи и ее возлюбленного. Это - «старый бог Рейна», разгневанный на людей, переставших почитать его и решивший отомстить им. Он-то и превратил Лорелею в погибельную для человека сирену-колдунью.

Образ «мрачной комнаты» впервые появляется в рассказе брата Аси о детстве Аси: в такой комнате скончалась мать Гагина. В свою очередь устойчивый в тургеневских повестях 50-х годов, он в качестве метафоры гроба выступает предчувствием неотвратимой смерти того или иного героя. И ставшее последним интимное свидание героини с Н.Н. проходит не в светлой и радостной, а в «глухой, едва освещенной комнате».

Все вышеназванные иносказательные намеки на будущую драму интегрируются в повести сквозным мотивом креста, причем не деревянного, т.е. недолговечного, но каменного. Сидя на «каменной скамье», Н.Н. видит статую мадонны; около «каменной часовни» назначает Ася сперва свидание герою. Сам символ крестного удела человека появляется впервые после слов героини о желании «пойти куда-нибудь далеко…» - в прочтенном Асей намеренно неточного двустишия из пушкинского «Онегина»: «Где нынче крест и тень ветвей/ Над бедной матерью моей». А в конце сюжетной части повести происходит и прямая встреча героев с крестом. «Куда могла она пойти, что она с собой сделала?» - восклицал я в тоске беспомощного отчаяния… Что-то белое мелькнуло вдруг на самом берегу реки. Я знаю это место; там, над могилой человека, утонувшего лет семьдесят тому назад, стоял до половины вросший в землю каменный крест с старинной надписью. Сердце во мне замерло… Я подбежал к кресту: белая фигура исчезла».

Это не совместное, но порознь свидание героев с древним символом человеческого самоотречения и жертвы - подлинная кульминация произведения, предрешившая и ее настоящую развязку. Вопреки, казалось бы, очевидной возможности завтра же своим признанием в возникшей ответной любви успокоить женскую гордость Аси и быть вместе счастливыми, Н.Н. никогда более не увидит девушку, и все розыски ее останутся столь же тщетными, как и надежда обоих героев на «бессмертное» счастье.

2.1 Роль пейзажа в раскрытии характеров повести «Ася»

Составить цельное представление о характере Аси весьма сложно: это воплощенная неопределенность и изменчивость. («Что за хамелеон эта девушка!» - невольно восклицает Н.Н.) То она дичится незнакомца, то внезапно хохочет, («Ася, точно нарочно, как только увидела меня, расхохоталась без всякого повода и, по своей привычке, тотчас убежала. Гагин смутился, пробормотал ей вслед, что она сумасшедшая, попросил меня извинить ее»); то лазает по развалинам и громко поет песни, что совсем неприлично для светской барышни. Но вот она встречает дорогой англичан и начинает изображать благовоспитанную особу, чопорную в соблюдении приличий. Послушав чтение поэмы Гете «Герман и Доротея» она хочет казаться домовитой и степенной, как Доротея. Потом «накладывает на себя пост и покаяние» и превращается в русскую провинциальную девушку. Невозможно сказать, в какой момент она больше является самой собой. Ее образ мерцает, переливаясь разными красками, штрихами, интонациями.

Стремительная смена ее настроений усугубляется тем, что Ася часто поступает несообразно собственным чувствам и желаниям: «Иногда мне хочется плакать, а я смеюсь. Вы не должны судить меня... по тому, что я делаю»; «Я сама не знаю иногда, что у меня в голове. <...> Я иногда самой себя боюсь, ей-богу». Последняя фраза сближает ее с загадочной возлюбленной Павла Петровича Кирсанова из «Отцов и детей» («Что гнездилось в этой душе - бог весть! Казалось, она находилась во власти каких-то тайных, для нее самой неведомых сил; они играли ею, как хотели; ее небольшой ум не мог сладить с их прихотью»). Образ Аси бесконечно расширяется, потому что в ней являет себя стихийное, природное начало. Женщины, по философским взглядам Тургенева, ближе природе, потому что их натура имеет эмоциональную (душевную) доминанту, в то время как мужская - интеллектуальную (духовную). Если мужчину природная стихия любви захватывает извне (то есть он противостоит ей), то через женщину она непосредственно выражает себя. «Неведомые силы», присущие всякой женщине, в некоторых находят свое полнейшее выражение. Поразительная многоликость и живость Аси, неотразимая прелесть, свежесть и страстность проистекают именно отсюда. Ее пугливая «дикость» тоже характеризует ее как «естественного человека», далекого от общества. Когда Ася грустит, по ее лицу «пробегают тени», как облака по небу, а ее любовь сравнивается с грозой («Уверяю вас, мы с вами, благоразумные люди, и представить себе не можем, как она глубоко чувствует и с какой невероятной силой высказываются в ней эти чувства; это находит на нее так же неожиданно и так же неотразимо, как гроза»).

Природа тоже изображается в постоянной смене состояний и настроений (как пример можно привести закат над Рейном из II главы). Она изображена поистине живой. Она томит, властно вторгается в душу, как будто задевает ее тайные струны, тихо, но властно шепчет ей о счастье: «Воздух так и ластился к лицу, и липы пахли так сладко, что грудь поневоле все глубже и глубже дышала». Луна «пристально глядит» с чистого неба, и озаряет город «безмятежным и в то же время тихо душу волнующим светом». Свет, воздух, запахи изображаются ощутимыми до видимости. «алый, тонкий свет лежал на виноградных лозах»; воздух «колыхался и перекатывался волнами»; «Вечер тихо таял и переливался в ночь»; «сильный» запах конопли «поражает» Н.Н.; соловей «заразил» его сладким ядом своих звуков».

Природе посвящена отдельная, самая краткая глава Х единственная описательная (что уже окончательно противоречит форме изустного рассказа, для которого типично изложение общей канвы событий). Подобное обособление указывает на философскую значимость отрывка:

<...> Въехавши на середину Рейна, я попросил перевозчика пустить лодку вниз по течению. Старик поднял весла - и царственная река понесла нас. Глядя кругом, слушая, вспоминая, я вдруг почувствовал тайное беспокойство на сердце... поднял глаза к небу - но и в небе не было покоя: испещренное звездами, оно все шевелилось, двигалось, содрогалось; я склонился к реке... но и там, и в этой темной, холодной глубине, тоже колыхались, дрожали звезды; тревожное оживление мне чудилось повсюду - и тревога росла во мне самом. Я облокотился на край лодки... Шепот ветра в моих ушах, тихое журчанье воды за кормою меня раздражали, и свежее дыханье волны не охлаждало меня; соловей запел на берегу и заразил меня сладким ядом своих звуков. Слезы закипали у меня на глазах, но то не были слезы беспредметного восторга. Что я чувствовал, было не то смутное, еще недавно испытанное ощущение всеобъемлющих желаний, когда душа ширится, звучит, когда ей кажется, что она все понимает и любит.. Нет! во мне зажглась жажда счастья. Я еще не смел называть его по имени, - но счастья, счастья до пресыщения - вот чего хотел я, вот о чем томился... А лодка все неслась, и старик перевозчик сидел и дремал, наклонясь над веслами.

Герою кажется, что он по собственной воле доверяется течению, а на самом деле он влеком бесконечным жизненным потоком, которому не в силах противостоять. Пейзаж мистически прекрасен, но втайне угрожающ. Опьянение жизнью и безумная жажда счастья сопровождаются ростом смутной и неотступной тревоги. Герой плывет над «темной, холодной глубиной», где отражается бездна «шевелящихся звезд» (Тургенев почти повторяет тютчевские метафоры: «хаос шевелится», «И мы плывем, пылающею бездной со всех сторон окружены»).

«Величественный» и «царственный» Рейн уподобляется реке жизни и становится символом природы в целом (вода - одна из первичных ее стихий). Вместе с тем он овеян множеством преданий и глубоко интегрирован в немецкую культуру: у каменной скамьи на берегу, откуда Н.Н. часам любовался «величавой рекой», из ветвей огромного ясеня выглядывает «маленькая статуя мадонны»; недалеко от дома Гагиных возвышается скала Лорелеи; Наконец, у самой реки «над могилой человека, утонувшего лет семьдесят тому назад, стоял до половины вросший в землю каменный крест со старинной надписью». Эти образы развивают темы любви и смерти, и одновременно соотносятся с образом Аси: именно со скамьи у изваяния мадонны герой захочет отправиться в город Л., где повстречает Асю, а позднее на том же месте он узнает от Гагина тайну рождения Аси, после чего станет возможным их сближение; Ася первая упоминает об утесе Лорелеи. Затем, когда брат и Н.Н. ищут Асю в развалинах рыцарского замка, они находят ее сидящей «на уступе стены, прямо над пропастью» - в рыцарские времена так сидела на вершине скалы над гибельным водоворотом Лорелея, очаровывая и губя плывущих по реке, отсюда и невольное «неприязненное чувство» Н.Н. при виде ее. Легенда о Лорелее рисует любовь как захватывающую человека и затем губящую его, что и соответствует концепции Тургенева. Наконец, белое платье Аси мелькнет в темноте у каменного креста на берегу, когда герой напрасно ищет ее после неловкого свидания, и это акцентирование мотива смерти подчеркнет трагическое завершение любовной истории - и земного пути Н.Н.

Символически важно, что Рейн разделяет героя и героиню: отправляясь к Асе, герой всякий раз должен соприкоснуться со стихией. Рейн оказывается и соединительным звеном между героями, и одновременно преградой. Наконец, именно по Рейну Ася уплывает от него навсегда, и когда герой другим рейсом парохода спешит вслед за ней, то на одном берегу Рейна он видит молодую пару (служанка Ганхен уже изменяет ушедшему в солдаты жениху; кстати, Ганхен - уменьшительное от Анны, как и Ася), «а на другой стороне Рейна маленькая моя мадонна все так же печально выглядывала из темной зелени старого ясеня».

С Рейном ассоциативно связаны и знаменитые виноградники рейнской долины, которые в образной системе повести символизируют расцветание молодости, сок жизни и ее сладость. Именно эту фазу зенита, полноты и брожения сил переживает герой. Сюжетное развитие этот мотив обретает в эпизоде студенческой пирушки - «радостное кипение жизни юной, свежей, этот порыв вперед - куда бы то ни было, лишь бы вперед» (вспомним анакреонтический образ счастливого «жизненного пира» в поэзии Пушкина). Таким образом, когда герой отправляется через Рейн на «праздник жизни» и молодости, он встречает Асю и ее брата, обретая и дружбу и любовь. Вскоре он пирует с Гагиным на холме с видом на Рейн, наслаждаясь отдаленными звуками музыки с коммерша, а когда два приятеля распивают бутылку рейнвейна, «луна встала и заиграла по Рейну; все осветилось, потемнело, изменилось, даже вино в наших граненых стаканах заблестело таинственным блеском». Так рейнское вино в сцеплении мотивов и аллюзий уподобляется некоему загадочному эликсиру молодости (сродни вину, что было дано Мефистофелем Фаусту перед тем, как тот влюбляется в Гретхен). Знаменательно, что с вином и виноградом сравнивается и Ася: «Во всех ее движениях было что-то неспокойное: этот дичок недавно был привит, это вино еще бродило». Остается заметить, что в контексте пушкинской поэзии пир молодости имеет и оборотную сторону: «Безумных лет угасшее веселье мне тяжело, как смутное похмелье, и, как вино, печаль минувших дней в моей душе, чем старей, тем сильней». Этот элегический контекст будет актуализирован в эпилоге повести.

В тот же вечер расставание героев сопровождается следующей значимой деталью:

- Вы в лунный столб въехали, вы его разбили, - закричала мне Ася. Я опустил глаза; вокруг лодки, чернея, колыхались волны. - Прощайте! - раздался опять ее голос. - До завтра, - проговорил за нею Гагин.

Лодка причалила. Я вышел и оглянулся. Никого уж не было видно на противоположном берегу. Лунный столб опять тянулся золотым мостом через всю реку.

Лунный столб задает вертикальную ось мироздания - соединяет небо и землю и может быть истолкован как символ космической гармонии[vii]. В то же время он, как «золотой мост», соединяет оба берега реки. Это - знак разрешения всех противоречий, вечного единения природного мира, куда, однако человеку никогда не проникнуть, как не пройти по лунной дороге. Своим движением герой невольно разрушает прекрасную картину, что предвещает и разрушение им любви (Ася напоследок неожиданно кричит ему: «Прощайте!»). В тот момент, как герой разбивает лунный столб, он этого не видит, а когда он оглядывается с берега, золотой мост уже восстановлен в прежней незыблемости. Так же, оглянувшись в прошлое, герой поймет, что за чувство он разрушил, когда Ася и ее брат давно исчезнут из его жизни (как исчезают они с берега Рейна). А природная гармония оказалась возмущенной не более чем на мгновенье и по-прежнему, равнодушная к судьбе героя, сияет своею вечною красотою.

Наконец, река жизни, «река времен в своем стремлении», в бесконечном чередовании рождений и смертей, оказывается, как то подтверждает цитируемый афоризм Державина, и рекой «забвенья» - Летой. И тогда «бодрый старик» перевозчик, неустанно погружающий весла в мрачные «темные воды», не может не вызвать ассоциации с старым Хароном, перевозящим все новые души в царство мертвых.

Особенно труден для истолкования образ маленькой католической мадонны «с почти детским лицом и красным сердцем на груди, пронзенным мечами». Раз Тургенев открывает и завершает этим символом всю любовную историю, то значит, он является для него одним из ключевых. Подобный образ есть в Фаусте Гете: Гретхен, страдая от любви, кладет цветы к статуе mater dolorosa с мечом в сердце. Помимо этого, детскостью выражения лица мадонна схожа с Асей (что придает и образу героини вневременное измерение). Красное сердце, навечно пронзенное стрелами, - знак того, что любовь неотделима от страданий. Хотелось бы обратить особое внимание на то, что лик мадонны всегда «печально выглядывает» «из ветвей» или «из темной зелени старого ясеня». Таким образом, этот образ может быть понят один из ликов природы. В готических храмах на порталах и капителях лики и фигуры святых окружались растительным орнаментом - выточенными из камня листьями и цветами, а колонны высокой немецкой готики по форме уподоблялись стволам деревьев. Это было обусловлено языческим отголоском раннехристианского мировоззрения и, самое главное, осмыслением храма как модели мироздания - с небом и землей, растениями и животными, людьми и духами, святыми и божествами стихий - мира преображенного, приведенного к гармонии Божией благодатью. У природы есть и одухотворенный, загадочный лик, особенно когда он просветлен скорбью. Прочувствовал в природе подобные состояния и другой пантеист, Тютчев: «…Ущерб, изнеможенье, и на всем /Та кроткая улыбка увяданья, /Что в существе разумном мы зовем /Божественной стыдливостью страданья».

Но природа изменчива не только по освещению и погоде, но и по общему духу, строю бытия, которые она задает. В Германии, в июне, она ликует, внушая герою ощущение свободы и безграничности своих сил. Иное настроение охватывает его при воспоминании о русском пейзаже:

«…вдруг меня поразил сильный, знакомый, но в Германии редкий запах. Я остановился и увидал возле дороги небольшую грядку конопли. Ее степной запах мгновенно напомнил мне родину и возбудил в душе страстную тоску по ней. Мне захотелось дышать русским воздухом, ходить по русской земле. «Что я здесь делаю, зачем таскаюсь в чужой стороне, между чужими-» - воскликнул я, и мертвенная тяжесть, которую я ощущал на сердце, разрешилась внезапно в горькое и жгучее волнение».

Впервые на страницах повести появляются мотивы тоски и горечи. На следующий день, будто угадав его мысли Н.Н., и героиня выказывает свою «русскость»:

Оттого ли, что я ночью и утром много размышлял о России, - Ася показалась мне совершенно русской девушкой, простою девушкой, чуть не горничной. На ней было старенькое платьице, волосы она зачесала за уши и сидела, не шевелясь, у окна да шила в пяльцах, скромно, тихо, точно она век свой ничем другим не занималась. Она почти ничего не говорила, спокойно посматривала на свою работу, и черты ее приняли такое незначительное, будничное выражение, что мне невольно вспомнились наши доморощенные Кати и Маши. Для довершения сходства она принялась напевать вполголоса «Матушку, голубушку». Я глядел на ее желтоватое, угасшее личико, вспоминал о вчерашних мечтаниях, и жаль мне было чего-то.

2.2 Воплощение идейно-художественной концепции писателя в образе Аси

«Ася» отличается от предшествующих тургеневских повестей возросшей внутренней сложностью и многогранностью характеров. Все богатство содержания вырастает из динамического и остро драматического сопоставления двух типов человеческой психологии, воплощенных в образах героя и героини. В характере Аси есть черты, ставящие ее в один ряд с такими героинями, как Марья Павловна, Софья Злотницкая, Вера Ельцова. Ее сближает с ними честность, прямота, своеобразный максимализм чувств и желаний. Но героиня повести - явление уже другого литературного ряда, ведущего к Лизе Калитиной.

Знакомство с героиней и предыстория Аси дается в повести: Картина праздника дана не только потому, что «не всякий знает, что такое коммерш». Для характеристики юного героя важно подчеркнуть внутреннее родство с молодыми людьми другой страны, общую праздничную беззаботность. Зрелище чужого пира его «трогало и поджигало». В какой-то миг Н. испытывает желание присоединиться: «Уж не пойти ли мне к ним?» Символично, что в этот момент колебаний герой вдруг услышал русскую речь. Он предпочел познакомиться с русскими - молодым человеком и девушкой. Быстрота завязавшейся дружбы объясняется радостью встречи с соотечественниками. Она возросла от сознания взаимной симпатии. Юноша сразу ощутил, что имеет дело не с пресыщенными туристами, а подобными ему внимательными странствующими. То же, очевидно, почувствовали новые друзья, пригласив его отужинать в домик на холме.

Внутренний мир Аси раскрывается с первого же ужина в доме Гагиных. Как всем тургеневским девушкам, ей свойственно тонкое переживание прекрасного. Для житья она выбрала маленький, далеко расположенный, но поэтический домик, откуда «вид был точно чудесный»: «Приютившийся к берегу городок показывал все свои дома и улицы; широко разбегались холмы и поля <…>. Наверху чистота и глубина неба, сияющая прозрачность воздуха». Ася умеет видеть красоту там, где ее никто не замечает. Сколько раз господин Н. переправлялся туда и обратно! И сейчас «прыгнул в лодку и простился». Но Ася с берега крикнула, чтобы он не пропустил фантастической красоты картину ночного переезда: «Вы в лунный столб въехали, вы его разбили…» Впервые Н. «оглянулся» и замер: «лунный столб <…> тянулся золотым мостом через всю реку».

Созвучность природному миру соседствует в Асе с ее благожелательным любопытством к людям. В первый же вечер Н. столкнулся с проявлением ее чуткости. Пока он спускался, неторопливо беседуя с Гагиным, девушка стремительно «пробежала мимо», чтобы договориться с перевозчиком и нанять для нового знакомого лодку. Доброта и участие Аси очаровали старую чопорную немку, вдову бургомистра фрау Луизе.

Гагин, «владея порядочным состоянием», уехал с сестрою за границу, чтобы серьезно заняться живописью. В его одежде заметно стремление подражать бедным и независимым европейским художникам. Отправляясь рисовать, он «надел круглую шляпу a la Van Duck, блузу…». Любопытный психологический штрих: увлеченный художник пуще всего «просил <…> позаботиться о том, чтобы суп был не слишком жидок» к его возвращению. Избрав для картины «старый дуплистый дуб», Гагин и его новый друг «довольно умно и тонко рассуждали, о том, как именно должно работать, чего следует избегать<…> и какое собственно значение художника в наш век». Этим завершилось творческое утро: «Наболтавшись досыта и наполнившись чувством удовлетворения, словно мы что-то сделали, вернулись мы домой». После такого эпизода читателя не удивляет, что хотя «в его (Гагина) этюдах было много жизни и правды, что свободное и широкое; но ни один из них не был окончен». Гагин сам в минуту просветления горько сетует на обломовскую «проклятую <…> распущенность». Он сознает, что настоящим художником сможет стать, «коли хватит терпенья». История художнических попыток Гагина и размышления о причинах их крушения близки злоключениям Райского в «Обрыве». «Без горького, постоянного труда не бывает художников… нет! трудиться ты не будешь, сжаться ты не сумеешь», - к такому убеждению пришел Н. в первый же день знакомства с Гагиным. Схожие мысли высказывал в гончаровском романе художник Кирилов.

Вместе с тем тургеневский герой искренне симпатизирует Гагину: «Чем больше я узнавал его, тем сильнее я к нему привязывался <…>. Не полюбить его не было возможности: сердце так и влеклось к нему». Гораздо более сложные чувства Н. испытывает по отношению к его сестре. Ася резко противопоставлена брату. Он был «мягким, полуизнеженным великорусским дворянином, а она не походила на барышню». Ключевыми в описании девушки становятся слова и движения, подчеркивающие ее необычность.

Наблюдательный Н. видит различие между Гагиным и Асей. После первых встреч приходит к выводу: «А все-таки она ему не сестра». Это подозрение укрепляется вследствие одного подслушанного разговора. Взволнованная Ася сквозь слезы уверяет Гагина в любви, точно боится, что он лишит ее своей привязанности: «Нет, я никого не хочу любить, кроме тебя, нет, нет…» Озадаченный, Н. вообразил себе Асю возлюбленной Гагина. Очевидно, что-то мешало их браку, и влюбленные скрылись из России, чтобы избежать сплетен. При этом «открытии» все существо героя как бы раздваивается. Отчасти господин Н. продолжает считать себя простым знакомым Гагина. В качестве такового он приходит в восторг от собственной житейской опытности и наблюдательности «Я улыбался, я потирал руки, удивлялся случаю, внезапно подтвердившему мои догадки (я ни на одно мгновение не усомнился в их справедливости)…» Другая же часть души страдает.