Образ "человека эпохи" в творчестве У. Шекспира и М.де. Монтеня

Размещено на http://www.allbest.ru/

Образ «человека эпохи» в творчестве У. Шекспира и М.де. Монтеня

Бирюков Николай Георгиевич

кандидат. филол. наук., доцент

Григоренко Оксана Николаевна

кандидат. соц. наук., доцент Дворянинова Елена Игоревна

старший преподаватель

кафедры иностранных языков для гуманитарных специальностей, Ростовский государственный экономический университет (РИНХ), РФ, Ростов-на-Дону

Аннотация

В статье рассматривается образ «человека эпохи» как ключевого элемента в творчестве двух гениев эпохи Ренессанса У.Шекспира и М.де Монтеня. Из обзора творчества следует, что человек авторами понимался отчасти как творец эпохи, а эпоха как продукт, прежде всего духовной деятельности человека. Эпоха формирует человека, но отдельный человек не способен изменить эпоху, что следует из анализа «Опытов» М. де. Монтеня и некоторых сонетов и трагедий У. Шекспира.

Ключевые слова: человек, эпоха, мораль, сюжет, трагедия, сонет, философские этюды

Abstract

The article discusses the type of «the person of the era» as a key element in the works of two geniuses of the Renaissance W. Shakespeare and M. de Montaigne. The review of their works shows that a person was treated by the authors partly as the Creator of the era, and the era as the product primarily of the spiritual activity of a person. The era forms a person, but an individual is not able to change the era, this follows from the analysis of «The Essays» by M. de. Montaigne and of some sonnets and tragedies by William Shakespeare.

Keywords: person, era, morals, plot, tragedy, sonnet, philosophical studies

Каждая эпоха несёт в себе нескончаемый творческий потенциал, который становиться впоследствии основополагающим вектором развития всей цивилизации в целом. Европейское Возрождение - это время гуманизма, время, когда сам человек, его земная жизнь становятся краеугольным камнем творческой мысли. Если в классическом средневековье превалировал культ смерти, отождествлявшейся с необходимостью каждодневной мысли о спасении души и жизни вечной, то Ренессанс выводит всё это на периферию человеческой жизни, ставя жизнь сегодняшнюю, земную, полную противоречивых страстей и человеческих радостей в основу бытия. Отношение к пониманию греховности претерпевает значительную метаморфозу: если в классической средневековой литературе делается акцент на абсолютной греховности человека и акцентуация на пути спасения через веру в Христа и душеспасительную значимость католической церкви, опыт святых отцов, то литература Возрождения даёт человеку некое послабление, оправдание и греховная человеческая природа перестаёт быть чем - то отталкивающим, обретая порой комические черты. В литературе Возрождения доминирует идея жизни земной, спасения от скуки, любовь к Богу уже не столь значима, а спасение души, через любовь к Богу и соблюдение заповедей представлено в контексте «полной жизни» в мире людей. Греховные слабости человека отчасти становятся нормой, что мы видим в новеллах Декамерона Джованни Боккаччо и в новеллах Гептамерона Маргариты Наваррской. Но в тоже время относительная вседозволенность и отсутствие нравственных барьеров порождают homo novus, человека, которого гении Возрождения У. Шекспир и М. де Монтень изобразили в своём творчестве, подведя своеобразную черту под собирательным образом «человек эпохи».

Вильям Шекспир и Мишель Эйкем де Монтень - два гения Ренессанса, наследие которых до сих пор волнуют живую философскую и художественную мысль. Они даже не были знакомы: один жил в Англии, другой - во Франции. Их разделяли не только воды Ламанша, но и религиозно - политическое противостояние двух стран. Почему же эти два имени стоят рядом? Ответ очевиден, ведь исходя из их творческого наследия, видно, что их связывают идейные узы. При этом «движение идеи» от одного к другому - «одностороннее»: Шекспир читал Монтеня, Монтень же не ведал, что на небосклоне художественной литературы сверкает яркая звезда - Шекспир.

В.П. Комарова в книге «Шекспир и Монтень» [5] пересмотрела распространённое мнение о том, что воздействие Монтеня на Шекспира обнаруживается, только начиная с трагедии «Гамлет», и доказала, что оно сказалось уже в хрониках «Ричард III» и «Король Иоанн». Мы выдвигаем гипотезу, о том, что мог ли Шекспир заимствовать у французского философа какие-либо идеи и сюжеты о человеке для своих «Сонетов», ведь они создавались примерно в то же время, что и хроники. Данный вопрос практически сегодня не исследован. Одним из не многих учёных, кто высказывался по этому поводу, был Эллродт, который указывал на то, что параллели между шекспировскими сонетами и «Опытами» Монтеня «редки и неубедительны» [10]. Сегодня существует предположение, что Шекспир лично знал Джона Флорио и мог читать перевод «Опытов» до его публикации по мере того, как этот перевод создавался. По-видимому, в 1589 г. (по некоторым источникам, в 1591 г.) Джон Флорио стал воспитателем в доме Генри Ротсли графа Саутгемптона, покровителя Шекспира. А Саутгемптона большинство исследователей считают тем самым таинственным другом, которому посвящены сонеты Шекспира. На это указывает ряд фактов: во-первых, совпадение инициалов имени графа с инициалами, указанными в посвящении к сонетам: «Мистеру W.H.», «единственному вдохновителю» сонетов; а во-вторых, дарственные обращения к своему покровителю в поэмах «Венера и Адонис» и «Обесчещенная Лукреция»: «Любовь моя к вашей светлости не имеет конца. Всё, что я написал, принадлежит вам, всё, что я когда-либо напишу, также принадлежит вам». Шекспир мог знать Флорио и независимо от Саутгемптона: Флорио был другом Бена Джонсона, как об этом свидетельствует надпись на издании комедии «Вольпоне»: «Любящему отцу и достойному другу мистеру Джону Флорио, помощнику его музы преподносит Бен Джонсон этот знак дружбы и любви» [5]. В этой комедии Бен Джонсон упоминал о том, что у Монтеня часто заимствуют мысли английские драматурги, при этом не указывая на Шекспира. Известно, что Шекспира и Бена Джонсона связывала давняя дружба, поэтому знакомство с Джоном Флорио могло произойти и благодаря Джонсону. В пользу предположения о том, что Шекспир был знаком с «Опытами» до появления издания 1603 г., говорят и другие исследовательские соображения. Как установил английский литературовед Дж. Тейлор, в период, предшествующий изданию «Опытов» на английском языке, но особенно в последующие несколько лет, лексика Шекспира обогатилась многими словами, которых не было не только в его предыдущих произведениях, но и в английском языке в целом. Тейлор насчитал 750 новых слов и установил, что они заимствованы из перевода Флорио [5]. Все перечисленные выше факты свидетельствуют о том, что Шекспир, несомненно, был знаком с «Опытами» Монтеня. Нас же интересует вопрос, могло ли это произведение каким-либо образом сказаться на идейно-тематическом содержании «Сонетов» и в изображении многопланового образа человека. Этот вопрос сводится к определению хронологических рамок создания «Сонетов» и перевода «Опытов» Монтеня. Общепринято считать, что «Сонеты» были написаны между 1592 и 1598 годами. Вопрос же о времени, в течение которого Флорио работал над переводом «Опытов», на сегодняшний день хронологически не определён. Фрэнсис Йейтс утверждал, что начало работы относится к 1598 г., но это весьма сомнительно. Известно, что в 1599 г. Флорио обратился за разрешением напечатать «Опыты», а вряд ли подобный труд мог быть выполнен всего лишь за один год. С. Тюрк упоминает о том, что в списках Книгоиздательской компании сохранилась запись от 20 октября 1595 г. о разрешении на публикацию «Опытов», и предполагает, что речь шла о переводе, сделанном кем-то ещё до Флорио [1,5]. Вероятнее всего, что Джон Флорио начал перевод ещё до публикации издания 1595 г., но при появлении этого издания изменил первоначальный вариант перевода по новому тексту. Следовательно, перевод «Опытов» создавался примерно в то же время, что и «Сонеты», поэтому если предположить, что Шекспир знакомился с работой Флорио по мере её выполнения, то можно допустить, что он переработал и воплотил некоторые идеи Монтеня в своих сонетах. Данное предположение становится ещё более очевидным, если вспомнить тот факт, что сонетная лирика всегда тяготела к философии, стремясь в поэтических образах передать определённый взгляд «на суть вещей и саму жизнь».

Для понимания умонастроений и эстетических воззрений Монтеня и Шекспира необходимо, опуская всем известные исторические подробности, обратиться к общему историческому контексту становления Ренессанса во Франции и в Англии. Франция испытала множество общественных потрясений, в частности религиозные войны между католиками и гугенотами с 1562 г. - войны бесплодные, обескровливающие нацию, тормозящие ход ее развития. И вопреки гуманистической культуре замечательных писателей, поэтов, философов, ширится и углубляется «одичание нравов» страны - противоречие, лишенное динамической силы прогресса. В это же время Англия богатеет и набирает силу. Французы воюют против французов, английский же флот громит непобедимую Армаду Испании. Во Франции гугеноты противостоят католикам, а в Англии пуритане, которые пока еще слабее Англиканской церкви, возникшей после разрыва с римским престолом. Религиозные споры лишь частично раскалывают английскую нацию, но не несут угрозу монархии. В то время как французские короли едва удерживаются на троне, раздираемые теологическими спорами, умирающие от ядов и бесконечных придворных заговоров, то в Англии власть Тюдоров крепнет день ото дня, во многом благодаря разрыву с Римом, послужившему катализатором единения нации. Но и Англия подвержена распрям на самой вершине власти, которые начались после смерти Генриха VIII и наследника Эдуарда. Последующий приход к власти Марии Кровавой, её смерть и бунт дворян завершился репрессиями, Елизаветы I, чьё правление в последующем назовут «золотым веком».

«Эпоха больна», и её продукт - «человек», тоже болен и неизлечим, ибо время порождало социальные болезни, время, ставшее изломом уходящего классического средневековья. Болезнь общества, по мнению Монтеня, фатальна. «Свинцовый век», «смутный век», и мир «сам себя лечить не умеет» - таковы его характеристики. В 66-ом сонете Шекспир высказал не менее безрадостные истины о его современности:

Зову я смерть. Мне видеть невтерпёж

Достоинство, что просит подаянья,

Над простотой глумящуюся ложь,

Ничтожество в роскошном одеянье.

Охватывая взором исторический путь своей родины, Монтень не находит ничего привлекательного в удручающе однообразной жизни: «…каждый день такой же, как все прочие» [11,12], «Разве больше в наше время мудрости и человечности по сравнению с временами давно минувшими? Разве цивилизованные европейцы имеют основание чем-нибудь гордиться перед дикарями?» Нет прямого пути к совершенству, «наше движение - скорее движение пьяницы: шаткое, валкое, несуразное» [12]. Монтень считает, что абсолютно не существует закономерной эволюции общества, что никто не может предвидеть ход вещей, и все зависит от исключительно случая, людям ограниченным, движимым холодным расчетом чаще достается больше удач, чем умным и духовно богатым. Эти настроения Монтеня в точности повторяются в знаковых строках 59-го сонета В. Шекспира.

Подорванное французской действительностью уважение к людям заставило Монтеня отказаться от антропоцентрической героизации человеческого рода, всю непримиримость к которой он излил в знаменитой главе «Апология Раймунда Сабундского», составляющей интеллектуальное ядро «Опытов»: «Пусть он (человек), - восклицает Монтень, - покажет мне с помощью своего разума, на чём покоятся те огромные преимущества над остальными созданиями, которые он приписывает себе. Кто уверил человека, что это изумительное движение небосвода, этот вечный свет, льющийся из величественно вращающихся над его головой светил, этот грозный ропот безбрежного моря, - что всё это сотворено и существует столько веков только для него, для его удобства и к его услугам? Не смешно ли, что это ничтожное и жалкое создание, которое не в силах даже управлять собой и предоставлено ударам всех случайностей, объявляет себя властелином и владыкой Вселенной, малейшей частицы которой оно даже не в силах познать, не то, что повелевать ею <…> (человек) прикован к худшей, самой тленной и испорченной части Вселенной, находится на самой низкой ступени мироздания, наиболее удалённой от небосвода, вместе с животными наихудшего из трёх видов» [12]. Таким образом, для Монтеня человек отнюдь не прекраснейшее, благороднейшее, мудрейшее, сильнейшее и могущественнейшее божье творение, каким он был в представлении того же Дж. Манетти [7] и других гуманистов, а вполне земное, не лишённое недостатков существо: «…я нахожу в себе и стыдливость, и наглость; и целомудрие, и распутство; и болтливость, и молчаливость; и трудолюбие, и изнеженность; и изобретательность, и тупость; и угрюмость, и добродушие; и лживость, и правдивость; и учёность, и невежество; и щедрость, и скупость, и расточительность…» [12]. То, что Монтень всех людей без различия видит ничем не примечательными, отразилось на его отношении к художественной гиперболизации. «Поэзии, - говорит он, - как-то удается рисовать образы более страстные, чем сама страсть». Так, например, у Вергилия Венера чрезмерно горяча в любви, хотя она замужем, а в браке - этой «благоразумной сделке» - «желания не бывают столь неистовы» [11]. Своей критикой «вычурного, напыщенного языка» в литературе Монтень предвосхищает эстетику Жан-Жака Руссо: «Нет причины, чтобы искусство хоть в чем-нибудь превзошло нашу великую и всемогущую мать-природу. Мы настолько загрузили красоту и богатство ее творений своими выдумками, что можно сказать, едва не задушили ее. Но всюду, где она приоткрывается нашему взору в своей чистоте, она с поразительной силой посрамляет все наши тщетные и дерзкие притязания» [11, 12]. Всё эти воззрения Монтеня и о земной сущности человека, и о его возвеличивании в поэзии находят отражение в четырнадцати ёмких строчках 130-го сонета Шекспира. Данный сонет посвящён подруге поэта, и мы видим, что её портрет лишён идеалистических черт. Перед нами вполне земное существо, т.е. этот сонет полон выпадов против идеализации женщины в лирике эпохи Возрождения, а также против возвеличивания человека в философских трудах гуманистов. Таким образом, одна из идейных линий сонета - утверждение превосходства естественной красоты обыкновенной женщины над идеализированной, принятой за некий эталон, красотой воспеваемых красавиц. Штампованным признакам красоты Шекспир противопоставляет реальный женский образ, и если его возлюбленная отнюдь не идеальна, то в этом сонете он не предъявляет ей никаких упрёков за то, что она обыкновенная женщина, а её «глаза на звёзды не похожи и уста нельзя назвать кораллами». Она земная женщина, а красота женщины индивидуальна и неповторима для каждой и красота внешняя обуславливается красотой внутренней. В других сонетах мы узнаём, что возлюбленная «прихоти полна» (сонет 131), что она терзает его друга «прихотью измен» (сонет 133). Чтобы подчеркнуть естественную сущность человека, Шекспир часто уподобляет его жизнь и особенности его внешнего облика различным явлениям природы, взять хотя бы 18-й и 99-й сонеты. Где человек изображён при помощи антропоморфизма в развёрнутом намёке автора на предательство друга. Друг здесь уподобляется цветам, которые ассоциируются традиционно у человека с красотой: цветы вянут и над красотой властна смерть. Последние две строчки прямо указывают на то, что даже красота еще нетронутая смертью - несовершенна: червяк съедает сердцевину цветка, как порок портит всё лучшее в друге (человеке), его душу. Таким образом, человек Шекспира - это отнюдь не «благороднейшее» существо, как у того же гуманиста Дж. Манетти.

Признав «всё ничтожество человеческого удела», Монтень, однако же, всячески призывает не отчаиваться и не преисполняться презрения к жизни как таковой, не бунтовать против божьего «творения». А «творец» который никак себя не являет, а, напротив испытывает человека, и человек должен смириться с «условиями человеческого существования», ведь «в конечном счете - это и есть наше бытие, это и есть наше всё». Человек, по Монтеню обязан отстаивать свои права и учиться «искусству жить достойно» не столько в экстремальных, сколько в самых обыденных ситуациях: если человек сам не идеал, он может приблизиться к божественному идеалу, через построения идеала человеческого. Раз человеку не доступна ни «истина бытия», ни истина «самого себя», то не нужно, по мнению Монтеня, тратить на это свои силы, лучше направить всю свою энергию в другое русло: найти для себя вполне необходимую модель modus vivendi. Если человек сам не идеал, он можетпопытаться стать идеалом для других, а это будет залогом «общественного мира, спокойствия и согласия», т.е. позволит человеку «достойно» прожить отпущенный ему срок и «принести пользу многим» и исцелить эпоху от morbus acer - духа безразличия, когда homo homini lupus est. Каким же должен быть, по мнению Монтеня, человек и в чём заключается истинный modus vivendi? В главе «О жестокости» описана казнь кровавого преступника, увиденная Монтенем в Риме. Что казнят виновного, Монтень не сомневался. Но он не мог понять, к чему бесчеловечные зверства, вместо безболезненного умервщления и зачем «чудовища в образе людей» убивают «ради удовольствия» зритилей, изощряются в придумывании «необыкновенных пыток и смертей». Монтень приходит к выводу, что в обществе не хватает «благости», «доброты», а «ненависти, злобы» - хоть отбавляй, которые становятся своеобразным vade mecum для человека его эпохи. Именно поэтому человек, по словам Монтеня, всегда должен руководствоваться Здравым смыслом, который и поможет ему уклониться от всех общественных конфликтов и жестокостей ради своего же благополучия. Именно Здравый смысл изобличает предрассудки, суеверия, фанатизм, насилия над людьми, обуздывает «безумие» гражданских войн, ярость их участников, утративших малейшее понятие о вреде, который они причиняют своей же отчизне. К благоразумию всегда призывает и Шекспир, и особенно это явственно в 96-ом и 77-ом сонетах, да и в целом весь сонетный цикл можно смело назвать уроком благоразумия и здравого смысла.

С гражданственной подоплекой благоразумия у Монтеня связаны такие нравственные ценности, как «кротость», «обходительность»; еще выше в иерархии этих ценностей - «добродетель», «равнодушие к славе». Подлинная и ничем не заменимая добродетель Монтеня - в его сострадательности и доброте, в органическом умении сочувствовать всем живым существам: «…я горячо сочувствую чужим печалям и плакал бы вместе с горюющими, если бы умел плакать в каких бы, то ни было случаях. Слёзы, не только искренние, но и притворные, всегда вызывают у меня желание плакать… Я не могу спокойно переносить казни, даже если они совершаются по закону и оправданы им» [12]. Думая об этом, Монтень призывает к человеческому «долгу гуманности» - это еще одно замечательное выражение в его этическом словаре - гуманности по отношению не только к человеку, но и к животным, даже к деревьям и прочим растениям. Отзывчивость, стремление оказать помощь в беде каждому, кто в ней нуждается, уважение к ближнему, осознание его ценности - вот какими качествами, по мнению Монтеня, должен обладать истинный духовный человек. Таким образом, для автора «Опытов» значим лишь единственно верный императив - требование отказа от позиции палача и преследователя, от «жестокости», «вероломства», «бесчестности», «ревности», «тщеславия» - от всех побуждений, покрываемых у Монтеня одним словом - «бесчеловечность». Но о том же самом говорит В. Шекспир в 57-ом, 120-ом,140-ом,142 -ом сонетах. Хотя основная сюжетная линия связана исключительно с любовными взаимоотношениями и переживаниями мы не считаем, что этот факт может помешать нам проводить параллель между работами Монтеня и Шекспира, поскольку не важно, о какой из четырёх «привязанностей» идёт речь: «дружеской», «родственной», «общественной» или «любовной», - человечность, о которой говорит и Монтень, и Шекспир, может и должна проявляться в каждой из них. Человек не может быть жестоким, например, в любви и добрым на общественном поприще. Если он жесток, то эта жестокость проявится во всех ипостасях взаимоотношений. Именно жестокость с точки зрения и Шекспира и Монтеня есть не что иное, как «нравственные метастазы» эпохи, пожирающие человека эпохи и эпоху в целом в которой он живёт.

Далее обращаясь к теме «человека» в творчестве обоих гениев, надлежит коснуться их сущностного понимания «идеального человека». По мнению Монтеня, идеальных людей не существует в принципе. Однако он искал идеал и среди своих современников, и среди великих людей древности: «Самым великим из тех, кого я хорошо знал, - я говорю о природных дарованиях и способностях - и самым благородным был Этьен де Ла Боэси; это была душа, до краёв полная достоинств, прекрасная, с какой бы стороны на неё не взглянуть, душа, скроенная на древний лад; и он совершил бы великие и памятные дела, когда б того захотела судьба его, ибо к своим богатым природным данным он многое добавил с помощью размышлений и занятий науками» [11]. И мы видим, что для Монтеня важна не внешняя, а внутренняя красота человека, однако, по его мнению, нет ничего прекраснее их сочетания, и с ним нельзя не согласиться: «Красота - великая сила в общении между людьми; это она прежде всего остального привлекает людей друг к другу, и нет человека, сколь бы диким и хмурым он ни был, который не почувствовал бы себя в той или иной мере задетым её прелестью» [11]. Что касается знатности, то Монтень придавал решающее значение прежде всего личным достоинствам в сравнении с наследственным титулом человека и все же хотел бы их совместить: «Знатность - достойное и ценное качество, зиждемое на здравом основании, но, поскольку оно во многом зависит от других [оснований], оно уступает личным достоинствам» [12]. Таким образом, для Монтеня к идеалу близок человек, прежде всего, красивый внутренне, а также красивый внешне и в конечном счёте ещё и знатный. В. Шекспир так же, как и М. Монтень, искал живое воплощение идеала человека. Юный друг поэта и был для него квинтэссенцией искомого идеала прекрасного человека, который предстаёт в 20 -ом, 53 -ем, 37 -ом и 105 -ом сонетах. Красота проходит «красной линией», и красота внешняя - это продолжение красоты внутренней. Красота у Шекспира в целом становится своеобразным мерилом целесообразности предметов, а суть предметности связана с человеком, создающем красоту предметную как отражение красоты духовной, предвечной, непреходящей. Внутренняя красота - это основа - основ - залог нравственной эволюции человечества в целом, что мы видим в 94- ом, 95 -ом, 131 -ом сонетах. В сравнении воззрений на сущностную природу идеального человека мы видим, что и Шекспир и Монтень имеют одинаковое представление об столь желаемом, но несуществующем в природе идеале человека. Важно отметить и то, что Монтень подчеркивает необходимость трезвой оценки людей, т.е. ещё одно необходимое качество для человека - объективность: «Я всегда восстаю против того, чтобы внешние впечатления туманили наш рассудок, а так как необыкновенное величие некоторых людей всегда вызывало у меня известные сомнения, я обычно убеждаюсь, что они в сущности такие же, как все, а впрочем всё - пустое» [12]. О пристрастии людей к внешнему блеску мы читаем в 91-ом сонете Шекспира, где ярко представлен образ «внешней оболочки», а в 121 -ом сонете Шекспир обличает обыкновение людей судить других по себе. Об этом говорит и Монтень: «Люди не видят моего сердца, они видят лишь надетую мною маску» [11].

Таким образом, и в «Сонетах», и в «Опытах» содержится, с одной стороны, мысль о том, что надо быть объективным по отношению к другим людям, а с другой стороны - намёк на то, что, раз у людей, как правило, отсутствует это качество, то не стоит особо полагаться на их объективную оценку в отношении самих себя. Когда человек решишь разобраться в себе и определить, насколько соответствуешь «истине жизненного поведения», тогда он имеет права оценивать окружающих людей. Именно поэтому Монтень готов полностью уйти в себя: «Я не столько забочусь о том, каков я в глазах другого, сколько о том, каков я сам по себе». «Только вам одному известно, подлы ли вы и жестокосердны; или честны и благочестивы» [12]. Исходя из этого, Монтень призывает людей к самонаблюдению и к нескончаемому самоанализу, что позволит им самосовершенствоваться и тем самым «достойно» прожить отпущенный ему срок и «принести пользу многим» [11]. шекспир монтень ренессанс

Обращаясь к образу «человека эпохи» в творчестве Монтеня и Шекспира, необходимо уточнить, как воспринималась эпоха и время в целом в контексте исторического сознания средневекового человека. Человек средневековья воспринимал время в двойном измерении [2]:

1) естественном, т.е. как течение круговое (циклическое), что определялось земледельческим укладом. Смена времён года не только диктовала земледельцу характер и ритм его труда, но и формировала многие стороны его мировидения. В этом видении время представляло собой круговорот и измерялось естественными циклами: движением небесных светил, числом снятых урожаев, сменой поколений в роду и т.д., отсчитывалось «вехами», хранившимися в памяти, т.е. метрикой больших делений. Средневековый человек был уверен в том, что смена отдельных членов общности, весьма напоминавшая ему смену и обновление в природе, не угрожает устойчивости и преемственности этой самой общности. Это порождало его безразличие к фактору времени и историческим вызовам эпохи;

2) в историческом измерении, т.е. как линейное (развёрнутое) время, которое сформировалось под влиянием христианской традиции. Это было время календарное, счётное; точкой отсчёта для него служило «Anno Domini», прошлое определялось как до «сотворения мира», а будущее как конец мира - Страшный суд, за которым следовала Новая земля и Новое небо. Впрочем, средневековый человек достаточно плохо понимал эти теологические тонкости в определении времени, да и богословы расходились во мнениях о сути Конца времён. Время формировалось сознанием средневекового человека и олицетворялось зыбким, переходящим, вечность же - неизменным, первое господствовало в «царстве земном», второе - это «царство небесное». Человеческое «ego», по мнению средневекового человека, состояло из двух частей: духовной и препятствующей ей на пути к Богу греховной (плоть). Греховная плоть двигалась в небытие (к пути праха), а духовная часть «ego» стремилась к божественному совершенству, полноте, освобождающей от времени. Именно поэтому взор средневекового обывателя был устремлён за пределы времени, порождая пассивное восприятие исторических вызовов эпохи. Стремясь быстрее попасть в «Царство небесное», человек даже желал, чтобы его земной путь был короче, а те кто редко доживал до глубокой старости вызывал у окружающих подлинное сочувствие и жалость, которые сводились к обобщенному суждению: «Ну как же так он долго живёт, душа томиться, хочет вырваться к Богу, а тело не умирает, значит, есть много непрощённых грехов (либо в другой редакции: «грехи предков не пускают»)».

Это и обуславливало человеческое равнодушие к такой проблеме, как «трата времени». Именно эти настроения нашли отражение и в «Опытах» Монтеня и в «Сонетах» Шекспира. Так, Монтень говорит, что он с упоением тешит себя всеми прелестями жизни, однако, приглядываясь к ним, находит, «что они - всего-навсего мимолётное дуновение ветра», а «мы-то сами - всего-навсего ветер» [11]. Не менее образно и драматично об этом пишет Шекспир в 60- ом и 65 -ом сонетах. Бессмертие приходит после смерти плоти, но Шекспир видел бессмертие гораздо шире узких религиозных догматических рамок, в продолжении самой жизни, ради жизни в детях, через которых обретается бессмертие (11-ый, 12,ый,13-ый сонеты). А во-вторых, бессмертие и вечность человека напрямую связаны с силой слова, ибо слово - это «живая память о прошлом, голос минувшего, всегда обращённый к будущему», что мы видим в 55-ом и 63 -ом сонетах. Такое понимание силы слова можно справедливо отождествлять с его трактовкой в первой главе Евангелия от Иоанна. И тут Шекспир не отходит от средневекового догматического понимания мира и сути вещей, а дополняет его, выводя иные грани слова: слова от Бога и слово -Бог; слово - истина и творческая единица запечатлевшая истину. И в первом и во втором случае слово - путь к подлинному бессмертию, но если в первом случае бессмертие облигаторно, то во втором оно явно, потому что человеческая мудрость, воплощённая в слове поистине бессмертна.

В главе «О родительской любви» Монтень пишет об этих же способах борьбы со временем, отдавая в равной степени предпочтение художественно - эстетическому наследию и детям: «Мы любим наших детей по той простой причине, что они рождены нами, и называем их нашим вторым «я», а между тем существует другое наше порождение, всецело от нас исходящее и не меньшей ценности: ведь то, что порождено нашей душой, то, что является плодом нашего ума и душевных качеств, увидело свет благодаря более благородным органам, чем наши органы размножения; эти создания ещё более наши, чем дети; при этом творении мы являемся одновременно и матерью, и отцом, они достаются нам гораздо труднее и приносят нам больше чести, если в них есть что-нибудь хорошее. Ведь достоинства наших детей являются в большей мере их достоинствами, чем нашими, и наше участие в них куда менее значительно, между тем как вся красота, всё изящество и вся ценность наших духовных творений принадлежит всецело нам. Поэтому они гораздо ярче представляют и отражают нас, чем физическое потомство. Платон замечает по этому поводу, что наши духовные творения - это бессмертные дети, они приносят своим отцам бессмертие и даже обожествляют их, как, например, случилось с Ликургом, Солоном, Миносом» [13]. Таким образом, и в «Сонетах», и в «Опытах» время для человека - это чисто внешняя и абсолютно враждебная человеку сила, подчиняющая его универсальному закону земного бытия: расцвет, упадок и исчезновение. Историческая эпоха - это продукт времени, а человек «маленькая пылинка» мимолётно творящая эпоху, замедляющая исторический прогресс, и, в конечном счете, изничтожаемая временем. Из этой предначертанной быстротечности человеческой жизни оба автора делают емкое умозаключение: против опустошительных набегов времени у человека есть двоякое оружие: продолжение рода и социально или эстетически значимые деяния, заслуживающие увековечения в исторической или поэтической памяти грядущих поколений. Но не всякое творчество достойно увековечить эпоху и противостоять бегу времени: до наших дней дошло множество малоизвестных средневековых авторов и их произведений, не оказавших влияние, как на современников, так и на потомков. Мы воспринимаем их творчество в контексте истории мировой художественной литературы и только, зачастую не ищем параллели друг с другом и значимого влияния на развития литературной эстетики в целом.

Сопоставив «Сонеты» В. Шекспира и «Опыты» М. Монтеня, мы вопреки всем предположениям о редкости и неубедительности параллелей между этими произведениями нашли в них много общего что касается, прежде всего, человека, исторической эпохи и жизни человека в её контексте. И нам удалось сделать следующие выводы: Во - первых подорванное окружающей исторической действительностью уважение к людям заставило обоих авторов отказаться от гиперболизированной героизации человеческого рода. Во-вторых, удручающая картина повседневной жизни побудила обоих авторов создать обобщённый образ идеального (совершенного) человека, которого на самом деле в природе не существует, но который может стать примером для людей, т.е. и Монтень, и Шекспир показали, каким человек должен и может быть, если бы он захотел и смог преодолеть свои слабости, победить грехи и стать проводником подлинной духовности. Только человек духовный, преисполненный внутренне красоты способен изменить эпоху, сделать её во лучше, наполнить человеческое существование множеством непреходящих смыслов. Такой человек у обоих авторов заключён в собирательный образ сверхчеловека движимого разумом, гуманного, способного объективно оценить себя, а только потом окружающих. Их человек склонен к критическому самоанализу, который ведёт бесконечному самосовершенствованию. Именно такой идеальный человек, по их мнению, может прожить жизнь достойно и принести пользу миру. В-третьих, и Шекспир, и Монтень полагают, что человек может победить «безжалостно летящие время», используя два вида оружия: потомство и художественное творчество. Исходя из вышеприведённых выводов, основанных на системном анализе, мы можем смело предположить, что Шекспир заимствовал у Монтеня целый ряд идей для своих «Сонетов», особенно если допустить, что он лично знал переводчика «Опытов» и знакомился с переводом по мере его создания. Однако мы не в праве, как нам, кажется, однозначно говорить об этом, т.к. сходство суждений этих авторов могло возникнуть и независимо от какого-либо влияния. Шекспир откликался на те же исторические, политические и нравственные вызовы эпохи, что и Монтень, оба гения размышляли над сходными явлениями жизни, и их выводы определялись общей гуманистической культурой Возрождения. Подобное сходство суждений встречается у гениев разных эпох, не читавших друг друга, но в мировосприятии близких друг другу. Их выводы актуальны и в XXI-ом веке, динамичном времени, когда человек ещё более обезличен, нежели человек Возрождения. Сегодня человек формирует эпоху уже отчасти, а эпоха подавляет человека примитивной эстетикой, обнажая в человеке острую потребность поиска идеала «неувядающей красоты» воспетой У. Шекспиром и «истинной красоты человека» вознесённой в ранг божества М. де Монтенем. Творческий гений Шекспира и Монтеня волнует сегодня умы читателей, а их произведения, написанные несколько столетий назад, сохраняют свою актуальность в нынешнем веке. Пожалуй, проблема, связанная с образом «человека эпохи» всегда будет востребована, ибо каждая новая эпоха является прямым продолжением предыдущей, а человек является продолжением эпохи лишь отчасти. И в каждом новом срезе истории появляется новый человек, который создаёт эпоху, одновременно являясь её производным. Однако, каждая новая эпоха - это, по сути, повторение предыдущего опыта человечества с идентичными проблемами свойственными «обобщённому человеку» и с подобными прошлому вызовами времени. Иными словами: «всё новое - это хорошо забытое старое», а природа человека, как и человек неизменны: «меняются декорации», а пьеса под названием «Жизнь» продолжается с тем же предвечным сюжетом и лишь меняющейся часто в угоду эпохе интерлюдии.

Список литературы

1. Барг М.А. Шекспир и история. - М.: Наука, 1976.

2. Дворянинова Е. И Норма и вариативность в поэтическом тексте: концептуализация действительности в различных языках.// Научная мысль Кавказа. Северо-Кавказский научный центр высшей школы ЮФУ. Ростов-на-Дону. 2010.- С 143-148.

3. История западноевропейской литературы. Средние века и Возрождение: Учеб. для филол. спец. вузов / М.П. Алексеев, В.П. Жирмунский, С.С. Мокульский, А.А. Смирнов. - М.: Высшая школа, 2000.

4. Комарова В.П. Метафоры и аллегории в произведениях Шекспира - Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1989.

5. Комарова В.П. Шекспир и Монтень. - Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1983.

6. Манетти Дж. О достоинстве и превосходстве человека // Итальянский гуманизм эпохи Возрождения. Изд-во Саратовского ун-та, 1988.

7. Мавлевич Н. Идейное и художественное единство «Опытов» Монтеня //«Вопросы литературы». 1988. № 8.

8. Мировая художественная культура: Учеб. пособ. / Под ред. Б.А. Эрен-гросс. - М.: Высш. шк., 2001.

9. Урнов М.В., Урнов Д.М. Шекспир. Его герой и его время. - М.: Наука,1964.

10. Монтень М. Опыты: В 3-х кн. М.: Наука, 1979.

11. Монтень М. Избранные главы: Пер. с фр. / Сост., вступ. ст. Г. Косикова; Примеч. Н. Мавлевич. - М.: Правда, 1991.

12. Монтень М. Об искусстве жить достойно. Философские очерки. - М., 1973.

13. Шекспировские Чтения, 1977. / Под. ред. А. Аникста. - М.: Наука, 1980.

14. Шекспир В. Сонеты. Пер. с англ. С.Маршака. - М.: Художественная литература, 1963.

15. Шекспир У. Сонеты. На англ. яз. с параллельным русским текстом. Сост.А.Н.Горбунов. - М.: Радуга, 1984.

Размещено на Allbest.ru