Композиция повествования в рассказах Пантелеймона Романова

Размещено на http://www.allbest.ru/

УДК 821.161.2_34

Композиция повествования в рассказах Пантелеймона Романова

Спивачук В. А.

Хмельницкий национальный университет

Статья посвящена разбору композиции повествования в рассказах П. Романова. Рассмотрены различные способы организации повествования в рассказах писателя. Подвергнуты анализу характерные особенности использованных Романовым основных приемов композиции повествования.

Ключевые слова: композиция, повествование, рассказ.

The article is devoted to the analysis of the composition of the narration in the short Romanov's stories. The various types of the organization of the narration in the short Romanov's stories are looked. Spivachuk made analysis of the peculiarities of the main types of the composition of the narration, which Romanov used.

Key words: composition, narration, short story.

Стаття присвячена розбору композиції оповіді в оповіданнях П. Романова. Розглянуті різні способи організації оповіді в оповіданнях письменника. Здійснено аналіз характерних особливостей використаних Романовим основних прийомів композиції оповіді.

Ключові слова: композиція, оповідь, оповідання.

Пантелеймон Сергеевич Романов (1885--1938) был при жизни одним из самых популярных писателей. Его сатирические, юмористические и психологические рассказы пользовались неизменным успехом у читателей.

Тематическое и жанровое разнообразие писательского наследия Романова, острая злободневность и скандальная популярность некоторых его произведений [см: 7, 383], особенности стилистики и повествовательной манеры - вот некоторые из причин критической разноголосицы при оценке его творчества. романов повествование жанровый композиция

1910-1930 годы -- это период становления Романова как писателя, работающего в жанре рассказа. Это, в свою очередь, дает возможность проследить эволюцию стиля Романова. Им создан и короткий сатирический рассказ-зарисовка, и более объёмные рассказы, посвящённые этической проблематике, и психологическая новелла, но все они затрагивали самые больные проблемы времени.

В статье преимущественное внимание будет сосредоточено на повествовании рассказов Романова, а именно на диалогической речи, которая выступает основным элементом композиционно-стилистической структуры. Это обусловлено интересом писателя к жизни народа, стремлением раскрыть мотивы поведения простого человека.

Термин “повествование” чаще всего используется при изучении “речевой структуры отдельных эпических произведений или художественной системы одного автора” [3, 6]. Понятие “повествование” также соотносится со структурой литературного произведения, а именно с разделением в нём двух аспектов: “события, о котором рассказывается”, и “события самого рассказывания” [1, 403]. В рассказах Романова встречаются все типы повествования, но наиболее значимы в художественном отношении рассказы с диалогической речью.

Одна из общих функций диалога - сделать более конкретными, наглядными и фактически достоверными, а тем самым и неотразимо убедительными, наблюдения писателя над происходящим.

Под эпиграф: “Грабь награбленное” можно поставить целый ряд романовских рассказов. Так, рассказ “Кучка разбойников” (1918) начинается с мирной беседы двух мужиков, которые сидят на завалинке и толкуют о новых порядках. Кузнец, приехавший из соседней деревни, остановился поболтать и выкурить трубочку. В ходе разговора, кузнец начал сетовать, что народ у них словно взбесился, всё чужое норовят захватить: “Как злодеи сделались…что чужое, - давай сюда…” [10, 110]. А местный, наоборот, нахваливает своих: “…народ хороший, помнящий и Бога ещё не забыл” [10, 110]; да вот “завелась кучка разбойников на деревне и безобразничает” [10, 110]: землю у помещиков отнимает, сад обтрясает, с ветками обламывает.

Развитие действия построено на диалоге между персонажами рассказа. В ходе разговора выясняется, что жители обеих деревень ведут себя одинаково: “разрушили и разграбили всё, что могли. Только жители одной деревни - “хорошие” - сохранили при этом счастливую уверенность в собственной непричастности к “безобразиям”, во всём винят “окаянных разбойников и, глядя на плоды своих совместных усилий, патетически восклицают” [4, 255]: “И неужто это им так пройдёт, разбойникам?!” [10, 114]. Жители другой деревни, откуда родом кузнец, - “плохие” - грабят без рассуждений: “Что … начальство -то это новое скажет, то и вам! Отбирать у кого, выселять… там ещё декрету такого не вышло, а они уж стараются” [10, 111]. Из этого можно сделать вывод, что в рассказе изображено “два типа крестьянского поведения в разных деревнях: одни - сразу бросаются грабить, что можно, по первому большевицкому призыву; другие как бы сопротивляются в этом начальству, и грабят поневоле” [12, 200]. Но в действительности и те и другие оказываются “разбойниками”, ничем не лучшими за остальных.

Диалог в этом рассказе помогает автору обозначить острое сюжетное противоречие между словами крестьян и их действиями. А. Солженицын утверждает, что диалог у Романова “(обычно - говор толпы) - мастерский, устойчиво хорош, добротен, часто очень смешон. И достигается неподдельность диалога - без отменных, характерных слов и даже без индивидуальности речи говорящих - а очень жив” [12, 203]. Никакие сюжетно-композиционные приёмы Романову не нужны: “его сила - живость диалога, особенно бытового, обилие сочного юмора (иногда с переклоном к сатире) и острое видение проблем - при неисчерпаемой новизне советской жизни” [12, 203]. В находке тем для своих рассказов автору помогал его богатый жизненный опыт: он работал и конторщиком в банке , и служил военным статистиком, что помогло ему лучше узнать свою страну, её быт и людей.

События в рассказах Романова разворачиваются в короткий отрезок времени, и, как правило, мы о них узнаём из диалога. Например, в рассказе “Гайка” (1919), кроме первой экспозиционной фразы, вводящей нас прямо в атмосферу действия, есть всего лишь несколько авторских ремарок по ходу диалога. “Но это цельное законченное произведение, лаконичное и ёмкое по содержанию, чрезвычайно обобщённое и вместе с тем живое своей конкретностью, богатством интонаций, образов, людей, ожидающих поезда, из которых возникает новый образ - массы” [10, 15]. Романов часто описывает именно массу в рассказах, но она не сливается в единое неразделимое единство, но даже в массе слышится голос каждого персонажа.

Обо всех действиях в рассказе читатель узнаёт из диалогов пассажиров поезда. “Предоставив слово персонажам, автор отходит в сторонку, но, как опытный драматург, держит в руках все нити, незаметно направляя ход событий” [4, 254]. Диалог у Романова, примыкая к авторскому повествованию, “как бы продолжает его. Диалог не только подтверждает, иллюстрирует мысли автора, но развивает их, конкретизирует. Поэтому отпадает необходимость в словах, вводящих диалог. Они только бы отвлекали внимание читателя” [2, 58-59].

Иногда в рассказах Романова диалог отражает социальное положение персонажей, их настроения, переживания, чувства. Так, в рассказе “За этим дело не станет” (1932) юноша-комсомолец попадает под трамвай. Из диалога с врачом, можно сделать вывод, что у юноши очень твёрдый, сильный, железный характер. Сам персонаж заявляет: “Большевики всегда твёрдые…” [8, 369]. И когда пришла мать навестить сына в больнице, она тоже не проронила при нём ни одной слезинки. Но когда она ушла, юноша, до боли закусив губы, с блеснувшими на глазах слезами, сказал угрюмо дяде: “За этим дело не станет. Что же она ни одной слезинки-то не проронила? ” [8, 370] и замолчал. А в это время мать, стоя в коридоре, схватившись за голову, остановилась у стены, и у неё целым ручьём хлынули прорвавшиеся слёзы. Солженицын считает, что это “крайности советского огрубения нравов” [12, 198]. И с этим сложно не согласиться, ведь люди, надев толстые кожаные куртки, как бы оградили себя от внешнего мира, и всё вокруг происходящее стало для них “делом партии”. А внутренний, спрятанный, тоже не может вырваться наружу, так как большевикам не присуще сентиментальное поведение, они не “нэпманские сынки” [5, 354]. На деле такой стиль поведения оказывается всеобщим поражением, потерей личностного и искреннего. И неважно, что при этом духовно погибнут люди, ведь на их место всегда могут прийти другие “винтики и колесики”, которые смогут делать то, что нужно времени.

Рассказам Романова свойственен короткий, лаконичный диалог, иногда встречаются диалоги, в которых на реплику-вопрос следует пространный ответ, содержащий обстоятельные рассуждения персонажа или его рассказ о своей жизни, о каком-либо событии. Такое построение даёт автору возможность выяснить те или иные обстоятельства жизни персонажей, показать сущность психологии, внутренний мир персонажа, строй его мыслей, его истинное отношение к происходящему вокруг. Например, в рассказе “Государственная собственность” (1918) крестьяне целую дорогу рассказывали, как они разрушали и разворовывали всё помещичье. Но Романов одной лишь фразой раскрыл и показал читателю отношение персонажей к государству:

“- Всё в пользу государства?

- Всё в пользу, пропади оно пропадом” [10, 85].

Романов также в своих рассказах использует внутренний монолог и внутренний диалог. В рассказе “Голубое платье” (1928) Спиридон на свадьбе дочери, не выдержав насмешек Сёмки, кинулся на него с ножом. Жена Спиридона, Алёна, хотела разнять их. Но муж, отмахиваясь от неё, разрезал её “от груди до самых ног” [8, 334]. Когда она лежала в больнице и медленно умирала, Спиридон вёл поочерёдно внутренний диалог (с женой, медсестрой) и внутренний монолог о дальнейшей своей жизни. Но каждая мысль персонажа полна эмоциональной экспрессии, обладает такой живостью и эмоциональностью, что “позволяет представить зрителю мимику, облик и движения говорящего” [5, 10]. Разговор Спиридона с женой отличается словесной скупостью: “Ну, как?.. - спросил Спиридон каким-то чужим, как ему показалось, голосом.

- Больно тебе? - спросил Спиридон, чуть наклонившись с табурета.

- Ещё что выдумала! - сказал Спиридон, - может, бог даст поправишься” [8, 335-338]. Но он в душе уже не верил в это. Возможно именно поэтому, ему было трудно выговорить заведомо неправдивые слова, обманывая жену.

Но его внутренний монолог настолько обладает свободной энергией речи, разговорной, выразительной экспрессией интонаций, что невольно начинаешь сопереживать герою, волноваться и задумываться о его дальнейшей судьбе: “А когда он на другой день пошёл в больницу, он подумал, как же теперь будет хозяйство: если она умрёт, ему одному не справиться, нанимать - жалко денег.

Конечно, самое лучшее - жениться на Катерине. Но у Катерины хоть и душа хорошая, а у нее трое ребят. Тогда лучше Степанида, у нее один малый.

А если Алена останется жива, то все равно она теперь калека и работать не может, и так как одному с хозяйством не справиться, то все равно придется нанимать, потому что пока она жива, жениться на другой нельзя, да еще за ней ходить надо человека нанять.

И когда он подходил к больнице, ему подумалось, что вдруг сестра выйдет и скажет:

- Слава богу, твоя старуха останется жива, только тебе придется взять ее домой и нанять какую-нибудь соседку, чтоб ходить за ней, бог послал крест, надо терпеть, она уж не работница.

Спиридон стал соображать, во сколько это обойдется, и никак не мог сосчитать.

Подавленный этими мыслями, он вошел в больничный коридор и робко, точно ожидая своего приговора, стал с шапкой у двери” [8, 338-339]. Именно последнее замечание автора даёт возможность понять, что Спиридон, сам того не осознавая, уже приготовился к смерти жены. Ведь, став “с шапкой у двери” [8, 339] он стал уже так, как стоят на похоронах, когда ждут выноса покойника из дому.

Обращение Романова к народно-разговорной речи придаёт рассказам убедительность и жизненную достоверность, непосредственность, жизненность в обрисовке персонажей.

Иногда же монолог персонажа ограничивается лишь одной скупой фразой, но эта фраза раскрывает полностью сущность того человека, который её произносит. Например, в рассказе “Соболий воротник” (1918) финальная фраза-монолог персонажа: “Приехала - только всю душу растравила, … - как вспомню про этот соболий воротник, так сердце и перевёртывается” [10, 74] помогает самораскрытию персонажа: власть собственнических чувств лишает почтмейстершу разума, спокойствия, добродетели и порождает зависть, злобу. “Понятие “общее” растворилось в гипертрофированном понятии “своё”. Почтмейстерша не устаёт ругать мужа за то, что тот, имея возможность, не купил за 5 рублей краденый соболий воротник, стоимость которого не меньше 5 тысяч рублей” [6, 60]. Автор, изображая борьбу за имущество во время делёжки награбленного, в рассказе “Соболий воротник” раскрывает русский национальный характер каждого человека, независимо, где он живёт, чем занимается.

Такой тип повествования, как повествование и описание широко используется Романовым при написании многих его рассказов. Писатель в большинстве своих рассказов в экспозиции скупо описывает место действия, а потом следует повествование о событиях, которые последовательно ведут от развития действия к развязке рассказа. В ходе развития рассказа описание и повествование чередуются друг с другом, но иногда разделяются другими типами повествования. Так, в рассказе “Восемь пудов” (1918) при помощи описания писатель подчёркивает характерную деталь, присущую всему русскому народу послереволюционного времени: “Все бросились по дворам, остались только беднейшие, которые не имели подвод, у них были только доставшиеся от дележа оси, оглобли, которые они с досады в первый же день пожгли” [10, 75]. Рассказ заканчивается тем, что беднейшие, что и следовало ожидать, остались без сена, а имущие ухитрились по два раза отвезти полные подводы сена домой, хоть всем полагалось лишь по восемь пудов. Развязки конфликта не происходит: “А нам что же?! - сказали беднейшие. Остальное всё - ваше, - отвечал Сенька, - делите. Старайтесь, чтоб по совести” [10, 77]. Финальная фраза не разрешает конфликт: беднейшие остались ни с чем, богатые - с сеном и подводами. Конец рассказа содержит жестокую насмешку над неимущими. Ведь они, вследствие своего бедственного положения, не могут пользоваться материальными благами, которые должны им быть предоставлены в ходе дележа господского имущества. Но именно описания помогают читателю увидеть и ощутить социальные несправедливости, которым подвергнуты “беднейшие” в рассказе. Романов открывает “роковые ошибки строящейся новой жизни” [11, 8]. Бытовые, анекдотичные ситуации “смешных” романовских рассказов заключают в себе совсем невесёлые мысли о несправедливости судьбы по отношению к людям.

Несобственно-прямая речь становится также действенным приёмом во многих рассказах Романова, при помощи которого автору удаётся обогатить идейно-художественное содержание произведений. Так, в рассказе “Яблоневый цвет” (1929) мысли старушки Поликарповны высказываются не в прямую, не героиней, а автором. Автор передаёт её тревогу о том, что она “на минутку задумалась о словах Нефёдки” [8, 362], который был ничтожным, дрянным человечишкой и наговорил про постояльца старушки много гадостей, которые смутили её, заставили тревожно биться сердце. Но затем, когда она узнаёт, сколько берут с постояльцев-дачников односельчане, её снова начинают мучить мысли о лёгкой наживе. Её набожность, религиозность, доброта начинают бороться с корыстолюбием, которое в результате побеждает. И она, прибегнув к помощи того же Нефёдки, собирается выгнать постояльца. Рассказ удивительно точно передаёт колорит времени. Но “поражает авторская позиция - ни приговора, ни осуждения в ней нет” [11, 9], автор не предлагает разрешения конфликта, а лишь наталкивает читателя на мысль, что нет ничего более постоянного, чем мир природы. Даже конечной фразой в рассказе выступает описание яблоневого цвета: “из ограды доносилось свежее благоухание цветущих яблонь, которые от брызнувшего из облачка дождя сверкали прозрачными каплями на мокрых листьях и на нежно-розовых цветах” [8, 367]. Это высказывание Романова наталкивает на мысль, что в мире человеческих отношений всё течёт, всё изменяется, а мир природы остаётся постоянным. И в этот мир не проникают ни внутренние раздоры между людьми, ни зависть, живущая в сердцах людей, ни жадность, поглощающая всё существо человека, всё это чуждо природе, и когда приходит весна, на деревьях распускаются всё те же нежно-розовые цветы.

Субъективация повествования находит место во многих рассказах Романова. Так, в рассказе “Человеческая душа” (1926) автор, выражая мысли, рассуждения, переживания Софьи Николаевны, отображает свои собственные мысли, рассуждения, которые обуревали его в те годы. Романов говорит о том, что Софье Николаевне “всё было противно, тяжело, жизнь казалась холодной, люди - бездушными” [8, 203]. Но именно со временем Софья сама превращается в бездушную женщину, хозяйку и выживает свою старую подругу из дома. А Ирина, думая, что она спаслась от человеческой чёрствости и эгоизма, “отогрелась” немного в доме Софьи, но потом уходит из дома и оставляет записку: “Я ушла совсем. Прошу меня не искать…” [8, 219]. Когда читаешь рассказ, то видишь, как меняются на глазах отношения между Софьей и Ириной. И читатель погружается в жизнь персонажей, для того, чтобы в буднях разглядеть жизнь героев и задуматься: всё ли в этом мире так идеально? Почему люди огрубевают, становятся жестокими, эгоистичными? И, наверно, поэтому у Романова символ веры “Реализм и реализм!.. Но отнюдь не переходящий в натурализм” [8, 16], потому что, по словам Романова, лишь “та литература хороша, которая не успокаивает мысль разрешением вопросов, а будит читателя, заставляет его волноваться, пересматривать те вопросы, к которым он пригляделся и которые машинально считает он уже разрешёнными” [8, 16]. Существует очень много вопросов, которые следует решать, но первый, и особенно важный вопрос - это исследование “человеческой души”. Романов в рассказе попытался исследовать мельчайшие движения души, поступки персонажей в той или иной ситуации.

Также Романов обращается и к сказу, и к повествованию от первого и третьего лица, и персонифицированному повествованию, и стилизации для того, чтобы объективно и реалистично изображая внешний и внутренний мир, рисуя “разношерстную” толпу, показать повседневную жизнь простых людей. Многообразие типов повествования свидетельствует о большом мастерстве писателя. За какой тип повествования он бы не брался, у него всегда получался короткий, лаконичный рассказ с удачным диалогом между персонажами. Так как с помощью диалога Романов отображал “многоголосую, многокрасочную картину послереволюционной России” [4, 253-254], поэтому рассказов, которые были бы написаны от третьего лица у Романова очень мало: “Родные души” (1931), “Верность” (1931) и др. Эти рассказы, как и другие, сложны для психологического анализа, как сама жизнь, и полны внутреннего, невыдуманного драматизма.

Романов - мастер психологического рассказа, он тонко чувствует психологию персонажа. Его стиль оригинален, своеобразен. “Однако умение так свежо, психологически глубоко передать само течение жизни позволяет заметить здесь своеобразие не только стиля, но и своей, особой, романовской жанровости” [6, 62]. И хотя Романов не использовал в своих рассказах мистификацию, потому что “он писал о повседневном, понятном и близком самым широким массам рабочих, служащих, крестьян, он стремился осуществить принципы “художественной науки о человеке”. Он в своих произведениях показывал обыкновенного, среднего человека в обстоятельствах, обусловленных новым строем; и эти новые непривычные обстоятельства, а часто и новое социальное положение, выявляли глубинные, сущностные черты народного характера, обнажали “человеческую душу” [9, 12]. Образы и сравнения Романова, как правило, лаконичны, почти всегда точны, а кроме того, дают приметы именно своего времени, его атмосферу. Романов в своих миниатюрах, стараясь поведать правдивые и занятные истории о людях в самых разнообразных житейских ситуациях, прибегал при этом к самому доступному, разговорному языку, поэтому язык произведений Романова не назовёшь лексически богатым, но необходимый рабочий минимум всегда есть. Тем более сам Романов говорил: “Когда я пишу, я всегда думаю, чтобы меня понял самый бестолковый человек” [9, 11]. “Простота, которой стремился добиться Романов, была присуща не только сюжетам его рассказов, его героям, композиции, но и языку. Кажущаяся лёгкость, безыскусность, даже простоватость его рассказов - в действительности результат упорного, напряжённого труда” [10, 15] - отмечал С. С. Никоненко. Ведь каждое написанное Романовым слово, это в первую очередь, результат внутренней критики, которая не разрешала самому писателю “выпускать второй сорт” на мнение публики. Об этом не раз мы можем прочитать в его дневниковых записях и “Науке зрения”, где он излагал, как писатель должен видеть окружающее.

Так, например, рассказ “Печаль” (1927) - написан весь от первого лица. Рассказ - “лирический, с тягой к философскому глубокомыслию” [12, 201]. Вся мысль рассказа заключается в том, что “имея, не ценим, потерявши, плачем” [12, 201], потому что люди “изредка узнают что-то о своей душе, которую забыли…” [8, 326], а “от того и потеряли то, чем могли бы владеть всегда, а не в редкие только моменты” [8, 326]. Поэтому персонаж советует: “Детского побольше носить бы в себе…” [11, c.326], и тогда бы люди смогли бы жить счастливо.

Умение наблюдать, видеть за внешним сущность позволило Романову выработать стиль, для которого “характерны лаконизм в передаче жеста, движения, мимики, точная, убедительная, достоверная речь персонажей” [9, 12], которые отображают правду жизни, пропущенную сквозь их сознание. Рассказы Романова, неразрывно связанные своим содержанием с эпохой, в которую они создавались, удивительно актуальны и поныне.

Для Романова был характерен живой и быстрый отклик на злободневные события современности, на ключевые проблемы, особенно на изменение морально-этического кода культуры в первое десятилетие после революции. Это было время формирования “Великой Лжи, когда из страха потерять жизнь, отстать от колесницы истории человек терял все: сначала лицо, потом сущность. А в последствии и жизнь” [13, 3], человек забывал о боге, о душе и превращался в зверя, в бездуховное существо.

Список использованной литературы

1. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. - М.: Художественная литература, 1975. - 809с.

2. Бельчиков Ю. А. О диалогах у Глеба Успенского // Русская речь. - 1982. - № 2. - С. 57-61.

3. Гей Н. К. Проза Пушкина: Поэтика повествования. - М., 1989.

4. Злобина М. Ключи Пантелеймона Романова // Новый мир. - 1989. - № 9. -С. 253-258.

5. Кобзев Н. А. Диалог в произведениях А. Грина // Русская речь. - 1980. - № 4. - С. 9-14.

6. Логвин Г. П. Пантелеймон Романов ( 1885-1938 ) // Вiдродження. - 1994. -№8. - С. 59-62.

7. Милонов Н. А. Русские писатели и Тульский край. Очерки по литературному краеведению. - Тула: Приокское книжное издательство, 1971. - 574с.

8. Романов П. С. Избранные произведения. - М.: Худож. лит., 1988. - 400с.

9. Романов П. С. Повести и рассказы - М.: Худ. лит., 1990. - 496с.

10. Романов П. С. Рассказы. - М.: Правда, 1991. - 400с.

11. Романов П. С. Яблоневый цвет: Повести и рассказы. - М.: Сов. Россия, 1991. - 368с.

12. Солженицын А. Дневник писателя: Пантелеймон Романов. Рассказы советских лет // Новый мир. - 1999. - №7. - С.197-204.

13. Шухмин В. Кредо конформиста. О писателе, сказавшем эпохе то, что она и так знала // Первое сентября. - 1997. - 20 мая. - С.3.

Размещено на Allbest.ru