Гумилевский миф в русской литературе ХХ - начала XXI века

Размещено на http://www.allbest.ru/

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

Гумилевский миф в русской литературе ХХ - начала XXI века

10.01.01 -- русская литература

кандидата филологических наук

Самохвалова Яна Вадимовна

Волгоград, 2012

Работа выполнена в Федеральном государственном бюджетном образовательном учреждении высшего профессионального образования «Волгоградский государственный социально-педагогический университет».

Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор Тропкина Надежда Евгеньевна.

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Ларионова Марина Ченгаровна, (ФГБУН «Институт социально-экономических и гуманитарных исследований ЮНЦ РАН»);

кандидат филологических наук, доцент Леонов Иван Сергеевич, (ФГБОУ ВПО «Государственный институт русского языка им. А.С. Пушкина»).

Ведущая организация: ФГБОУ ВПО «Ульяновский государственный университет им. И. Н. Ульянова».

Защита состоится 22 марта 2012 г. в 14.00 час. на заседании диссертационного совета Д 212.027.03 в Волгоградском государственном социально-педагогическом университете по адресу: 400131, Волгоград, пр. им. В. И. Ленина, 27.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Волгоградского государственного социально-педагогического университета.

Текст автореферата размещен на официальном сайте Волгоградского государственного социально-педагогического университета: http://www.vspu.ru 21 февраля 2012 г.

Автореферат разослан 21 февраля 2012 г.

Ученый секретарь диссертационного совета доктор филологических наук, профессор Е.В. Брысина

Общая характеристика работы

Современные литературоведческие исследования, так или иначе затрагивающие проблему рецепции творческого наследия Николая Гумилева, традиционно опираются на получившие широкую известность формулировки из записных книжек Анны Ахматовой, говорившей, в частности, о «бешеном влиянии» поэта на «современную молодежь»1 и на «целые поколения после своей смерти»2 . Именно Ахматова охарактеризовала Гумилева как «самого непрочитанного поэта ХХ века»3 . Мощное влияние внелитературных факторов проблему «непрочитанности» значительно усугубило. Однако созданная таким образом «ситуация вызова» дополнительно поддерживала непреходящий интерес к его творчеству и судьбе, обусловивший появление не только множества научных исследований, но и значительного количества художественных текстов, включающих элементы гумилевской биографической легенды, а также отсылки к его поэзии, прозе и драматургии.

Особенности биографии Н. С. Гумилева, в том числе обстоятельства его трагической смерти, способствовали интенсивной мифологизации образа поэта. Соответственно, в художественной литературе наблюдается обращение не к личности реального человека, а к его идеализированному образу; биография Гумилева реконструируется по канонам мифа и функционирует в произведениях о нем по тем же, мифологическим, канонам. Подобное положение вещей накладывает отпечаток и на цитирование гумилевских текстов, обусловливая существенную трансформацию смысловых оттенков в том же ключе.

Заслуживает внимания тот факт, что миф о Николае Гумилеве, репрезентирующий все характерные черты классического писательского мифа, обладает при этом ярко выраженной спецификой. Соответственно, использование его в качестве основы для конструирования образов персонажей в художественной литературе предполагает обширный спектр авторских интерпретаций.

Отметим, что количество отсылок к гумилевскому образу и творчеству, прослеживаемых в произведениях русской литературы (и особенно в текстах современных фантастов), заметно превосходит количество упоминаний всех иных представителей литературы Серебряного века. Причины, обусловившие это явление, нуждаются в серьезном научном осмыслении.

Таким образом, актуальность темы настоящей диссертации определяется необходимостью выявить причины значительного числа обращений к гумилевскому мифу и специфику его репрезентации в русской художественной литературе ХХ -- начала ХХI в., что, в свою очередь, позволяет рассмотреть многие произведения современной литературы, в частности фантастическую прозу двух последних десятилетий, в аспекте рецепции литературного наследия Серебряного века.

Объектом нашего исследования стали произведения художественной литературы ХХ -- начала XXI в., в которых прослеживается относительно целостная репрезентация мифологизированного образа Н. С. Гумилева.

Предметом исследования является специфика мифологизации биографии и творчества Н. С. Гумилева.

Материалом исследования послужил широкий круг художественных текстов, репрезентирующих гумилевский миф, мемуары современников Н. С. Гумилева, материалы интервью, в которых затрагивается тема гумилевского образа и творчества, а также адресованные диссертанту письма авторов исследуемых произведений (см. прил. 1 к диссертации).

Цель диссертационного исследования заключается в выявлении специфики художественной интерпретации гумилевского мифа в литературных произведениях различной хронологической и жанрово-родовой отнесенности.

Достижение поставленной цели сопряжено с необходимостью решить ряд задач:

1) рассмотреть особенности формирования гумилевского мифа в процессе взаимодействия автобиографического и биографического мифов;

2) определить типологические особенности гумилевского мифа и специфику его функционирования в литературном обиходе;

3) проанализировать авторские интерпретации гумилевского мифа в русской прозе ХХ -- начала XXI в.;

4) охарактеризовать особенности репрезентации гумилевского мифа в поэзии ХХ -- начала XXI в.; гумилевский миф репрезентация поэзия

5) выявить специфику обращения к гумилевскому мифу в русской драматургии ХХ -- начала XXI в.

Методологической основой исследования являются труды М. М. Бахтина (в частности, мы опираемся на его мысль о бытии произведения искусства как длящемся акте общения, развитие которой можно проследить в работах Ю. М. Лотмана, В. И. Тюпы, Ю. В. Шатина, Л. Т. Ретюнских); классические исследования в области теории мифа Р. Барта, А. Голана, Ж. Дюмезиля, К. Леви-Стросса, М. Элиаде, К. Г. Юнга, А. Н. Афанасьева, А. Н. Веселовского, Вяч. Вс. Иванова, А. Ф. Лосева, Е. М. Мелетинского, А. А. Тахо-Годи, В. Н. Топорова, М. И. Шахновича; работы Д. М. Магомедовой, М. Н. Виролайнен, А. И. Журавлевой, М. В. Загидуллиной, Л. А. Карпушкиной, О. Э. Никитиной, Т. В. Тадевосяна, Л. Г. Федоровой, Н. В. Шульги, Т. Г. Шеметовой, непосредственно затрагивающие проблему биографического мифа; труды Э. Ф. Голлербаха, Л. В. Горнунга, Н. А. Оцупа, П. Н. и В. К. Лукницких, С. П. Лукницкого, А. И. Павловского, К. М. Азадовского, В. В. Бронгулеева, Н. Ю. Грякаловой, А. Б. Давидсона, Ю. В. Зобнина, Л. Г. Кихней, О. А. Лекманова, И. А. Панкеева, С.Л. Слободнюка, Р. Д. Тименчика, М. Д. Эльзона, посвященные исследованию биографии и творчества Н. С. Гумилева.

Методы исследования обусловлены спецификой поставленных в диссертации научных целей и задач. Нами использовались сравнительно-сопоставительный метод, метод традиционного историко-литературного анализа, а также элементы историко-культурного и системного методов. При рассмотрении способов литературного взаимодействия учитывались отдельные положения теории интертекстуальности и рецептивной эстетики.

Научная новизна исследования состоит в том, что впервые системно осуществляется рассмотрение проблемы функционирования гумилевского мифа в русской литературе ХХ -- начала XXI в. на материале обширного корпуса текстов, в большинстве своем не становившихся прежде объектом литературоведческого анализа. Кроме того, впервые предпринята попытка проанализировать репрезентацию гумилевского мифа в произведениях различных видов искусства (кинематография, мультипликация, изобразительное искусство), что отражено в прил. 2 к диссертации.

Теоретическая значимость заключается в углублении представлений о биографическом мифе, причинах его возникновения, его художественной специфике, формах репрезентации в поэзии, прозе и драматургии; об особенностях художественного текста, обусловленных обращением к биографическому мифу. Результаты данного исследования являются вкладом в развитие рецептивного и историко-культурного подходов к изучению литературы.

Практическая значимость работы состоит в том, что ее важнейшие положения могут быть использованы при разработке лекционных курсов и проведении практических занятий по русской литературе ХХ -- начала ХХI в., а также спецкурсов по творчеству поэтов Серебряного века и русской прозе ХХ -- XXI в.

На защиту выносятся следующие положения:

1. В русской литературе ХХ -- начала XXI в. сложился и функционирует гумилевский биографический миф, сформировавшийся на базе сознательно творимого самим Гумилевым автобиографического мифа.

2. Гумилевскому мифу присущи типологические особенности, выделяемые у большинства биографических мифов, а именно: стереотипизация; сюжетная модель, восходящая к модели поведения героя архаического мифа; устойчивый набор ключевых мифологем (Поэт, Путешественник, Воин, а также менее употребительные Маг, Повелитель, Любовник), на базе которых воспроизводится инвариант биографического мифа. Особенность же его составляют нефиксированная иерархия мифологем, подразумевающая обусловленное событийным контекстом доминирование одного из компонентов мифообраза в каждом конкретном случае, а также существенный потенциал вторичного мифологизирования.

3. Специфика функционирования гумилевского мифа в прозе заключается в преимущественном использовании образа Гумилева в фантастических произведениях, в том числе написанных в фантасмагорическом ключе, в жанре альтернативной истории и криптоистории. Наиболее устойчивым компонентом биографического мифа в данном случае является сопряженная актуализация двух мифологем -- Воина и Мага. Можно выделить две тенденции вторичной мифологизации гумилевского образа: а) выстраивание новой иерархии мифологем с доминированием одной или двух в каждом отдельном случае репрезентации гумилевского мифа; б) разрушение системы мифологем, актуализация в тексте произведения отдельных гумилевских мифологем-микросюжетов, позволяющая использовать высвобождающийся потенциал мифологизирования для разработки образов других персонажей.

4. Специфика репрезентации гумилевского мифа в поэзии обусловлена давлением мифоканона, в русле которого авторами интерпретируется биография поэта. В поэзии некрологического характера можно выделить три подобных мифоканона: народно-христианский, языческий и мистический; однако, как правило, первые два канона более или менее активно взаимодействуют, порождая репрезентации смешанного типа. Ключевыми компонентами мифообраза чаще всего становятся мифологемы Воина и Поэта, сопряженные с актуализирующейся только в поэзии мифологемой Мученика. Выделенные в отдельную группу стилизации и пародии на творчество Н. С. Гумилева не затрагивают ключевые мифологемы гумилевского образа, однако на коннотации мифологем-микросюжетов влияют довольно существенно, потенциально формируя широкое поле для вторичной мифологизации.

Специфика авторской интерпретации гумилевского мифа в драматургии заключается в более выраженной стереотипизации и возведении одной или нескольких составляющих образ мифологем в ранг символа, олицетворяющего глобальный социокультурный кризис эпохи или мифологизирующего в процессе обозначения целую социальную страту.

Апробация результатов. Основные положения диссертации были изложены на V и VI международных научных конференциях «Рациональное и эмоциональное в литературе и фольклоре» (Волгоград, 26--28 окт. 2009 г.; Волгоград, 31 окт. -- 2 нояб. 2011 г.); на международных научно-практических конференциях «Славянская культура: истоки, традиции, взаимодействие. XI Кирилло-Мефодиевские чтения» (Москва, 18--19 мая 2010 г.) и «Славянская культура: истоки, традиции, взаимодействие. XII Кирилло-Мефодиевские чтения» (Москва, 17 мая 2011 г.); на Всероссийской научно-практической конференции «Особенности духовно-нравственного формирования личности в современных условиях» (Михайловка, 21--22 окт. 2010 г.), на Международной научной конференции (заочной) «Восток -- Запад: пространство природы и пространство культуры в русской литературе и фольклоре» (Волгоград, 19 нояб. 2010 г.); на Международной научно-практической конференции «Актуальные проблемы изучения творчества И. И. Машкова и художников “Бубнового валета”» (Волгоград, 18--19 окт. 2011 г.). По теме диссертации опубликовано 13 статей, в том числе в изданиях, рекомендованных ВАК Минобрнауки России.

Объем и структура работы определяются поставленной целью и характером исследуемого материала. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, двух приложений (первое включает материалы переписки диссертанта с писателями, тексты которых исследуются в данной работе, а второе представляет собой отдельное исследование, посвященное выявлению аллюзий и реминисценций гумилевского образа и творчества в кинематографии, мультипликации и изобразительном искусстве); списка использованной литературы, насчитывающего 363 источника.

Основное содержание диссертации

Введение содержит постановку проблемы гумилевского мифа, определение методологии, объекта, предмета, цели и задач изучения, доказательство актуальности, формулировку в общем виде научной новизны защищаемых положений, обоснование теоретической и практической значимости работы и обзор литературы по рассматриваемому вопросу.

В первой главе «Формирование и функционирование гумилевского мифа» предпринята попытка реконструировать процесс возникновения и развития биографического мифа Н. С. Гумилева в сопоставлении с сознательно творившимся поэтом автобиографическим мифом. Прослеживаются этапы бытования биографического мифа с учетом маркированности границ этапов внелитературными факторами. Обозначается проблема наблюдающихся в различных родах и видах искусства реминисценций гумилевского творчества, являющихся в определенном смысле «питательной средой», поддерживающей миф.

В первом параграфе «Проблема формирования гумилевского мифа» устанавливаются присущие гумилевскому мифу типологические особенности, выделяемые у большинства биографических мифов, а именно: стереотипизация; сюжетная модель, восходящая к модели поведения героя архаического мифа; устойчивый набор ключевых мифологем (Поэт, Путешественник, Воин), а также менее употребительные (Маг, Повелитель, Любовник), на базе которых воспроизводится инвариант биографического мифа. Акцентируется внимание на характерной особенности гумилевского мифа -- нефиксированной иерархии мифологем, подразумевающей обусловленное событийным контекстом доминирование одного из компонентов мифообраза в каждом конкретном случае. Особого внимания, по мнению автора исследования, заслуживает специфика эволюции гумилевского автобиографического мифа: она заключалась в том, что формирование новой мифологемы не отменяло предыдущей, а лишь обогащало мифообраз, временно перестраивая иерархию, но не закрепляя жестко новообразованную структуру. Последовательное освоение поведенческих моделей вело к их накоплению, а не к взаимообусловленной трансформации и выработке некой итоговой. В зависимости от ситуации ключевой, доминирующей становилась какая-либо одна модель, и стереотипизация поведения в соответствии с поведенческим каноном способствовала кристаллизации очередной мифологемы в восприятии современников. Но смена ситуации вела и к смене мифологемы, что обусловливало иерархическую гибкость сложного многокомпонентного мифообраза Николая Гумилева.

Гумилевский биографический миф характеризуется несколькими дополнительными особенностями. Во-первых, максимальной приближенностью поэта к нашему времени (в отличие, например, от пушкинского, лермонтовского, гоголевского, чеховского мифов гумилевский воспринимается как миф о современнике). Во-вторых, необычайной востребованностью его по сравнению с образами поэтов Серебряного века, чьи трагические судьбы также могли послужить (и служили) объектами мифологизации. В-третьих, вынужденно «нелегальным» функционированием на протяжении почти полувека, обусловленным замалчиванием по политическим причинам (что, в сущности, является наиболее благоприятной почвой для стихийного мифотворчества, в отличие, например, от пушкинского мифа, который в советскую эпоху формировался «организованно, целенаправленно и “научно”, путем квалифицированной комбинации действительных черт, изымаемых из целостного контекста»1). В-четвертых, трагической гибелью поэта, ставшей закономерным завершением автобиографического мифа о Поэте, Путешественнике и Воине.

Во втором параграфе «Этапы бытования гумилевского мифа в русской литературе XX -- начала XXI века» предпринимается попытка охарактеризовать периоды становления и развития гумилевского мифа, принимая во внимание четыре условные «точки перелома». Первая -- расстрел поэта (1921 г.); вторая -- процесс «наложения вето» на упоминание имени Гумилева, относительно постепенный, завершившийся примерно к 1935 г.; третья -- несостоявшаяся для поэта «оттепель», ознаменованная лишь вновь появившейся статьей о Н. С. Гумилеве в «Малой советской энциклопедии» в 1959 г.; четвертая -- знаменитая публикация 1986 г. в «Огоньке», обозначившая официальное возвращение Н. С. Гумилева в литературный обиход. Соответственно, выделяются пять этапов, которые проходил в своем становлении и развитии гумилевский биографический миф. Следует оговориться, что границы этапов автор исследования, учитывая определяющее влияние внелитературных факторов, вынужден маркировать упоминаниями имени Н. С. Гумилева в энциклопедиях, учебниках, а также научных и научно-публицистических статьях. Однако предметом исследования подобная нехудожественная литература не является.

Каждый этап представлен произведениями художественной литературы, относящимися к различным родам и жанрам, а с определенного момента -- также отдельными реминисценциями в кинематографии и мультипликации. Однако, как показывает исследование, специфика авторской интерпретации гумилевского мифа обусловлена в большей степени принадлежностью к определенному роду литературы, нежели хронологической отнесенностью к одному из выделенных этапов.

Во второй главе «Гумилевский миф в прозе ХХ -- начала XXI века» устанавливаются закономерности авторской интерпретации гумилевского мифа в романах К. К. Вагинова «Козлиная песнь» (1927), М. А. Зенкевича «Мужицкий сфинкс» (1928); в произведениях Г. Л. Олди, входящих в цикл «Бездна Голодных глаз» («Дорога» (1990--1992), «Сумерки мира» (1992), «Живущий в последний раз» (1991), «Страх» (1991), «Ожидающий на перекрестках» (1992--1993), «Витражи патриархов» (1990--1991), «Войти в образ» (1991), «Восставшие из рая» (1993), «Ваш выход, или Шутов хоронят за оградой» (2001)), и романе «Я возьму сам» (1998), входящем в «Кабирский цикл»; в романах А. Г. Лазарчука и М. Г. Успенского «Посмотри в глаза чудовищ» (1997), Б. Г. Штерна «Эфиоп, или Последний из КГБ» (1997) и Ю. Н. Бурносова «Японский городовой» (2009). Обозначается проблема трансформации гумилевского биографического мифа в фантасмагорическом ключе как реализации отмеченной Г. А. Доброзраковой тенденции вторичной мифологизации: «…сила вторичного мифа будет заключаться в том, что он преподносит первый в качестве абсурда»1 . Рассматриваются причины преимущественного обращения к образу Н. С. Гумилева представителей фантастического направления современной литературы.

Специфика функционирования гумилевского мифа в прозе заключается в преимущественном использовании образа Гумилева в фантастических произведениях, в том числе написанных в фантасмагорическом ключе, в жанре альтернативной истории и криптоистории. Наиболее устойчивым компонентом биографического мифа в данном случае является сопряженная актуализация двух мифологем -- Воина и Мага. Можно выделить две тенденции вторичной мифологизации гумилевского образа: а) выстраивание новой иерархии мифологем с доминированием одной или двух в каждом отдельном случае репрезентации гумилевского мифа; обычно эта тенденция реализуется при попытке использовать гумилевский биографический миф как базу для построения полноценного непротиворечивого образа Гумилева-персонажа; б) разрушение системы мифологем, актуализация в тексте произведения отдельных гумилевских мифологем-микросюжетов, позволяющая использовать высвобождающийся потенциал мифологизирования для разработки образов других персонажей. Первая тенденция прослеживается в романах А. Г. Лазарчука и М. Г. Успенского «Посмотри в глаза чудовищ» и Ю. Н. Бурносова «Японский городовой», анализу которых посвящен первый параграф «Комплексная репрезентация гумилевского мифа в фантастической прозе конца ХХ -- начала XXI века».

В романе А. Г. Лазарчука и М. Г. Успенского «Посмотри в глаза чудовищ» мифологема Воина актуализирована гораздо более выраженно, нежели мифологема Мага. Но и говорить о незначительности репрезентации последней неправомерно: в данном случае специфика контекста обусловливает интерференцию двух упомянутых мифологем, характерную не только для этого романа, но и для репрезентации гумилевского мифа в фантастике в целом. Мифологемы Поэта и Путешественника, традиционно относящиеся к ключевым компонентам гумилевского мифообраза, в романе практически свернуты. Однако, как и в упоминаемом ниже романе Ю. Н. Бурносова, основной текст дополнен поэтическим приложением, что может свидетельствовать о подсознательном стремлении авторов «внесюжетно» компенсировать неактуализованность мифологемы Поэта, традиционно возглавляющей иерархию мифообраза Н. С. Гумилева.

В романе Ю. Н. Бурносова «Японский городовой» дополнительно актуализируется одна из мифологем второго ряда -- Любовник, причем в данном случае актуализация обусловлена исключительно авторской волей: эпизоды с Фатин, девушкой из публичного дома, не имеют соответствий в «Африканском дневнике» и не являются необходимостью с точки зрения избранного жанра. Наблюдаемая в итоге иерархия мифологем (Путешественник > Любовник > Воин, Маг и Поэт) в ряду репрезентированных в современной художественной литературе «прогумилевских» персонажей аналогов не имеет.

Вторая из упомянутых тенденций реализована в романах К. К. Вагинова «Козлиная песнь», М. А. Зенкевича «Мужицкий сфинкс», Б. Г. Штерна «Эфиоп, или Последний из КГБ» и в цикле произведений Г. Л. Олди «Бездна Голодных глаз» («Дорога» (1990--1992), «Сумерки мира» (1992), «Живущий в последний раз» (1991), «Страх» (1991), «Ожидающий на перекрестках» (1992--1993), «Витражи патриархов» (1990--1991), «Войти в образ» (1991), «Восставшие из рая» (1993), «Ваш выход, или Шутов хоронят за оградой» (2001)), а также в романе «Я возьму сам» (1998), входящем в «Кабирский цикл». Перечисленные произведения становятся объектом исследования во втором параграфе «Гумилевский миф как основа для вторичной индуцирующей мифологизации в прозе ХХ -- начала XXI века».

В романе «Козлиная песнь» К. К. Вагинова выявляются наиболее ярко и стабильно репрезентирующие гумилевский миф мифологемы Поэта и Путешественника, а также сравнительно редко актуализируемая мифологема Любовника, сближающая «Козлиную песнь» с романом Б. Г. Штерна «Эфиоп, или Последний из КГБ», однако использование шаржированного образа «художника Заэвфратского», соотносимого с Н. С. Гумилевым лишь в силу биографического параллелизма и многочисленных аллюзий на специфику его творчества, не позволяет говорить о полноценной репрезентации гумилевского мифа в данном тексте. В «Мужицком сфинксе» репрезентируются (с выраженной ахронией) мифологемы Воина (в данном случае -- Воина-заговорщика, что усиливает степень мифологизации благодаря множеству нестыковок и домыслов в «деле ПБО») и Поэта. Можно говорить также об актуализации мифологемы Мага, поскольку Гумилев как персонаж демонстрирует явно сверхъестественные знания и возможности, но, учитывая общую фантасмагоричность пространства действия и насыщенность его мистическими явлениями, трудно судить, кто или что именно является источником магических сил -- сам Гумилев или «сыпнотифозный бред» автора, вольно трансформирующий хронотоп умирающего Петербурга.

Своеобразной попыткой демифологизации, причем касающейся не только гумилевского образа, но и образов других писателей (А. Пушкина, А. П. Чехова, Э. Хемингуэя, Л. Н. Толстого), можно назвать роман Б. Г. Штерна «Эфиоп, или Последний из КГБ» (1997). Но, поскольку и в данном случае Гумилев не является главным персонажем, полноценной репрезентации гумилевского мифа с установлением ключевой мифологемы в тексте также не наблюдается. Усложняет ситуацию и выбранный автором жанр альтернативно-исторической мениппеи, особенно с учетом того, что из всего арсенала фантастических допущений автор использует преимущественно одно -- фантасмагорическое.

Факт репрезентации гумилевского мифа в образе Сарта, «прогумилевского» персонажа цикла романов Г. Л. Олди, представляется наиболее знаменательным и сложным для исследования как в силу актуализации практически всех традиционных мифологем-компонентов гумилевского мифообраза (Поэт, Путешественник, Воин и Маг, Повелитель), так и в силу сознательно заданной авторами интерференции мифологем различного генезиса, задействующей в том числе традиционные для западной культуры мифологемы Вечного Жида и Одиссея и обеспечивающей образу данного персонажа сложность, многоплановость и психологическую достоверность, сохраняющиеся в полном объеме независимо от степени фантастичности антуража.

В третьей главе «Гумилевский миф в поэзии ХХ -- начала XXI века» исследуются два принципиально различных поэтических пласта: первый составляют стихотворения объективно некрологического характера, представляющие собой авторскую интерпретацию гумилевского биографического мифа в народно-христианском, языческом или мистическом ключе или же рекомбинированный инвариант мифа; второй -- стилизации и пародии на произведения Н. С. Гумилева, реализующие уже отмеченную в прозе тенденцию вторичной мифологизации гумилевского мифа.

Первый параграф «Авторские интерпретации гумилевского мифа в поэтических некрологах» посвящен специфике репрезентации гумилевского мифа в поэтических некрологах, обусловленной давлением мифологического канона, в русле которого автором интерпретируется биография поэта. В поэзии некрологического характера можно выделить три подобных мифоканона: народно-христианский, языческий и мистический; однако, как правило, первые два канона более или менее активно взаимодействуют, порождая репрезентации смешанного типа.

Для построения авторской, подчеркнуто индивидуализированной и эмоционально окрашенной, интерпретации мифа используется в первую очередь мифологема-микросюжет «Гумилев перед расстрелом», вектор репрезентации которой задан сложившимся вокруг этого эпизода биографии комплексом легенд; ключевыми компонентами мифообраза становятся мифологемы Воина и Поэта, сопряженные с актуализирующейся только в поэзии мифологемой Мученика (не предусматривавшейся автобиографическим мифом: по крайней мере, в том виде «святого заступника», в котором она в итоге реализовалась); мифологема Путешественника отходит на второй план или не репрезентируется вообще. Отмечаются случаи «чистой» репрезентации мифологемы Поэта по народно-христианскому и языческому канонам, ведущие к обеднению и схематизации образа, а порой -- к его стереотипизации «отсекающего» типа; в мистических интерпретациях последняя тенденция становится основополагающей. Особенность текстов этой группы заключается в вариативно домысленном авторами «посмертном этапе» гумилевского биографического мифа.

Во втором параграфе «Стереотипизированный инвариант гумилевского мифа в поэзии: воспроизведение и пародирование» исследуются произведения, ставшие результатом рекомбинирования стереотипизированного инварианта данного мифа. Их можно условно разделить на две группы: 1) краткая биография на основе последовательности мифологем, характеризующаяся существенным ограничением или отсутствием индивидуальной авторской трактовки; 2) пародийное обыгрывание базовых мифообразов и мифосюжетов гумилевского биографического мифа с помощью аллюзий, реминисценций, а также сюжетных и композиционных параллелизмов. Как правило, в поэзии подобного рода комплексно репрезентируется базовая мифологемная триада «Поэт -- Путешественник -- Воин»; реже -- сопряженная диада «Поэт и Воин». При этом репрезентация, как правило, обогащается аллюзиями на творческое наследие самого Н. С. Гумилева (ср. у И. Северянина: «Путь конкистадора в горах остер. / Цветы романтики на дне нависли. / И жемчуга на дне -- морские мысли -- / Трёхцветились, когда ветрел костер» (курсив наш. -- Я. С.)).

Особого внимания заслуживает присущий отдельным репрезентациям пафос гражданственности, наблюдающийся, например, у А. И. Несмелова и Н. В. Станюковича. Сам факт осмысления гумилевского мифа в подобном ключе интересен тем, что авторы подчеркивают не «гражданственность» или «патриотичность» как свойство личности Гумилева, а собственное восприятие погибшего поэта -- в качестве идеального кандидата на роль Гражданина и Патриота, к тому же наделенного воистину непререкаемым моральным авторитетом. При этом нетрудно заметить, что Н. В. Станюкович воспринимает Гумилева как идеолога и предводителя Белого движения, тогда как А. И. Несмелов адресует «водительское слово, победно поднимающее всех» воинам Красной Армии на фронтах Великой Отечественной войны. Саму возможность амбивалентного использования гумилевского мифообраза в данном аспекте можно расценивать как дополнительное подтверждение стереотипизированности и предельной схематизированности инварианта гумилевского мифа, оставляющего широкий простор для авторского варьирования мотиваций при осмыслении большинства фактов биографии поэта.

Выделенные в отдельную группу стилизации и пародии на творчество Гумилева не затрагивают ключевые мифологемы гумилевского образа, однако на коннотации мифологем-микросюжетов влияют существенно, потенциально формируя широкое поле для демифологизации и ремифологизации как биографии Гумилева, так и его творческого наследия.

В четвертой главе «Гумилевский миф в драматургии ХХ века» объектом рассмотрения становятся пьесы О. Кустова «Последняя дуэль» (1997) и В. В. Вишневского «Оптимистическая трагедия» (1932).

Первый параграф «”Последняя дуэль” О. Кустова как стереотипизированный инвариант гумилевского мифа» посвящен пьесе, представляющей собой выдержанную в достаточно строгом соответствии с фактами «официальной» гумилевской биографии художественную интерпретацию знаменитой дуэли Гумилева с Волошиным. Особый интерес пьеса вызывает в силу наличия авторского комментария, в котором отмечается, что дуэль представлялась драматургу символом грядущего раскола общества, а также в силу того, что гумилевский миф подается во взаимодействии с мифом о Черубине де Габриак и с выраженно мифологизированным (что подчеркнуто в автокомментариях) образом Иннокентия Анненского.

В интерпретации О. Кустова Гумилев становится, по определению Е. Сухарева, «живой мифологемой»1 , кристаллизуя ситуацию общественного взаимонепонимания и разобщения в мифологеме-микросюжете «Дуэль поэтов». Подобный подход неизбежно ведет к некоторой схематизации и стереотипизации гумилевского мифообраза, закономерно обеспечивая репрезентацию в качестве ключевой именно мифологемы Поэта. Однако уже в четвертой сцене первого действия актуализируется мифологема Путешественника, причем в нестандартном сопряжении с мифологемой Любовника:

Дмитриева

Какой заманчивый рассказ:

В заморских южных странах

Вы часто вспоминали нас

И были капитаном.

<...>

Но разве, кушая лукум,

Глядя в простор опасный,

Испытывали вы тоску

О девушке из сказки?

Гумилев

Что ж -- все прошло… И глупый сон --

Смешное наважденье --

Как был без памяти влюблен

И сделал предложенье.

Теперь другие будут сны,

Фантазии другие:

Я слышу речь чужой страны

И шорохи морские1 .

Нельзя не обратить внимания на «зеркальную» репрезентацию двух этих мифологем в диалоге персонажей: Дмитриева начинает реплику с отсылки к мифологеме Путешественника, заканчивая намеком на мифологему Любовника; Гумилев подхватывает тему любви с насмешкой, характеризует ее как «глупый сон», «наваждение» и «фантазию» и вновь возвращается к теме путешествий, «уточняя» таким образом позицию этих двух мифологем в иерархии биографического мифа.

В данном случае Гумилев не является главным героем произведения, и в сопоставлении с другими персонажами (например, с Волошиным) ярче выраженная схематизация его образа, несущего большую символическую нагрузку, видна достаточно отчетливо. Возможно, в этом выражается специфика подхода автора, который, будучи осведомленным о трагическом завершении судьбы поэта и об особенностях последующей мифологизации его биографии, соответственно, обрисовывает этого персонажа в несколько иной манере, нежели всех прочих.

Во втором параграфе «”Оптимистическая трагедия” В. В. Вишневского как образец вторичной мифологизации» рассматривается ситуация, когда гумилевский миф индуцирует мифологизацию целой социальной страты, кристаллизуя представление об «образе врага» в ставшей практически хрестоматийной цитате из «Капитанов». Гумилевский миф, репрезентированный в тексте пьесы также на базе стереотипизированного инварианта, с дополнительной актуализацией мифологемы «Расстрелянный контрреволюционер», играет вспомогательную роль, обеспечивая амбивалентную вторичную индуцирующую мифологизацию русского офицерства как социальной страты и образа Комиссара как представителя формирующейся страты советских политработников. При этом репрезентация мифа осуществляется не путем задействования самого Гумилева в качестве персонажа-мифообраза, а с помощью цитирования фрагмента созданного им текста.

Заслуживает внимания тот факт, что один из наиболее известных эпизодов пьесы, по сути, является реминисценцией на упомянутую цитату:

«Полуголый матрос. Н-но… у нас не шутят. (И он из люка кинулся на женщину.)

Комиссар. У нас тоже. (И пуля комиссарского револьвера пробивает живот того, кто лез шутить с целой партией. Матросы шарахнулись и остановились.) Ну, кто еще хочет попробовать комиссарского тела?»1 .

Фактически Комиссар именно «бунт на борту обнаружив, из-за пояса рвет пистолет», пусть и выражается этот бунт несколько нетипичным образом -- в попытке изнасилования.

Необходимо отметить, что подобная амбивалентная мифологизация с помощью одной и той же цитаты создает неожиданный эффект, который, вполне возможно, самим автором пьесы не предполагался.

В заключении диссертации излагаются выводы исследования и намечаются пути дальнейшего изучения проблемы гумилевского мифа в русле заявленного в данной диссертации подхода.

Перспективным представляется анализ диахронической рецепции гумилевского образа в зарубежной и отечественной художественной литературе. Кроме того, сопоставление авторских интерпретаций гумилевского мифа в синхроническом и диахроническом аспектах позволит вычленить закономерности частного порядка, позволяющие с большей степенью определенности установить границы вариативности стереотипизированного инварианта гумилевского биографического мифа. В конечном итоге полноценная разработка затронутой нами темы не только даст возможность проследить гумилевский контекст в современной художественной литературе, но и будет способствовать более глубокому и основательному прочтению всего корпуса творческого наследия Н. С. Гумилева под новым углом зрения. Данная работа может также послужить базой для дальнейших системных исследований авторского мифа в русской литературе.

Основные положения диссертационного исследования отражены в следующих публикациях

Статьи в рецензируемых журналах, рекомендованных ВАК Минобрнауки России:

1. Самохвалова, Я. В. Функционирование гумилевского мифа в русской литературе ХХ--XXI вв. / Я. В. Самохвалова // Изв. Волгогр. гос. пед. ун-та. Сер. «Филологические науки». -- 2011. -- № 5 (59). -- С. 119--122 (0,5 п. л.).

2. Самохвалова, Я. В. Специфика иерархии мифологем в биографическом мифе Н. С. Гумилева / Я. В. Самохвалова // Изв. Волгогр. гос. пед. ун-та. Сер. «Филологические науки». -- 2011. -- № 10 (64). -- С. 119--122 (0,4 п. л.).

Статьи и тезисы докладов в сборниках научных трудов и материалов научных конференций:

3. Набатова (Самохвалова), Я. В. Балладная традиция в драматургии Н. С. Гумилева / Я. В. Набатова // V региональная конференция молодых исследователей Волгоградской области. Волгоград, 21--24 нояб. 2000 г.: тез. докл. Напр. 12 «Филология». -- Волгоград: Перемена, 2001. -- С. 102--103 (0,13 п. л.).

4. Набатова (Самохвалова), Я. В. Балладная традиция в лирике Н. С. Гумилева / Я. В. Набатова // VI региональная конференция молодых исследователей Волгоградской области. Волгоград, 13--16 нояб. 2001 г.: тез. докл. Напр. 13 «Филология». -- Волгоград: Перемена, 2002. -- С. 37--38 (0,13 п. л.).

5. Набатова (Самохвалова), Я. В. Эволюция отношения лирического героя к смерти в стихах Н. С. Гумилева / Я. В. Набатова // Антропоцентрическая парадигма в филологии: материалы междунар. науч. конф. Ставрополь, 14--15 мая 2003 г. -- Ч. 1: Литературоведение / Ставроп. гос. ун-т; ред.-сост. Л. П. Егорова. -- Ставрополь: Изд-во Ставроп. гос. ун-та, 2003. -- 561 с. -- С. 194--200 (0,3 п. л.).

6. Самохвалова, Я. В. Рациональное и эмоциональное в балладах Н. С. Гумилева. Жанровая специфика как ключ к восприятию / Я. В. Самохвалова // Соотношение рационального и эмоционального в литературе и фольклоре: материалы Междунар. науч. конф. Волгоград, 21--24 окт. 2003 г.: в 2 ч. -- Волгоград: Перемена, 2004. -- Ч. 2. -- С. 39--43 (0,19 п. л.).

7. Самохвалова, Я. В. Традиции фольклорной баллады в лирике Н. С. Гумилева / Я. В. Самохвалова // VIII региональная конференция молодых исследователей Волгоградской области. Волгоград, 11--14 нояб. 2003 г.: тез. докл. Напр. 13 «Филология». -- Волгоград: Перемена, 2004. -- С. 124--126 (0,13 п. л.).

8. Самохвалова, Я. В. Контекстуальная метаморфичность цитаты как средство углубления художественного образа (на материале лирических текстов Н. С. Гумилева, включенных в роман И. А. Ефремова «Час Быка») / Я. В. Самохвалова // Проблемы «ума» и «сердца» в современной филологической науке: сб. науч. ст. по итогам V Междунар. науч. конф. «Рациональное и эмоциональное в литературе и фольклоре». Волгоград, 26--28 окт. 2009 г. / отв. ред. Е. Ф. Манаенкова. -- Волгоград: Изд-во ВГПУ «Перемена», 2010. -- С. 350--356 (0,5 п. л.).

9. Самохвалова, Я. В. Н. С. Гумилев в современной фантастической литературе / Я. В. Самохвалова // Вопросы языка и литературы в современных исследованиях: материалы науч.-практ. конф.«Славянская культура: истоки, традиции, взаимодействие. XI Кирилло-Мефодиевские чтения» 18--19 мая 2010 г. -- М.; Ярославль: Ремдер, 2010. -- С. 488--494 (0,4 п. л.).

10. Самохвалова, Я. В. «Пьяный дервиш» Н. С. Гумилева в «восточном» романе и «западной» повести Г. Л. Олди / Я. В. Самохвалова // Восток -- Запад: пространство природы и пространство культуры в русской литературе и фольклоре: сб. ст. по итогам IV Междунар. науч. конф. (заоч.) / отв. ред. Н. Е. Тропкина, Ж. Хетени. Волгоград, 19 нояб. 2010 г. -- Волгоград: Парадигма, 2011. -- С. 145--151 (0,4 п. л.).

11. Самохвалова, Я. В. Закономерности вторичной мифологизации образа Н. С. Гумилева в русской литературе XX--XXI веков / Я. В. Самохвалова // Вопросы языка и литературы в современных исследованиях: материалы Междунар. науч.-практ. конф. «Славянская культура: истоки, традиции, взаимодействие. XII Кирилло-Мефодиевские чтения» 17 мая 2011 г. -- М.; Ярославль: Ремдер, 2011. -- С. 600--606 (0,4 п. л.).

12. Самохвалова, Я. В. Своеобразие мифологемы «Гумилев перед расстрелом» в произведениях В. Корнилова и Э. Багрицкого / Я. В. Самохвалова // Особенности духовно-нравственного формирования личности в современных условиях: материалы Всерос. науч.-практ. конф. г. Михайловка Волгоградской области, 21--22 окт. 2010 г. -- Волгоград, 2010. -- С. 240--244 (0,3 п. л.).

13. Самохвалова, Я. В. «Гумилевский миф» в портрете: заметки к теме / Я. В. Самохвалова // Актуальные проблемы изучения творчества И. И. Машкова и художников «Бубнового валета»: материалы Междунар. науч.-практ. конф. к 100-летию со времени организации худож. о-ва «Бубновый валет» и 130-летию со дня рожд. И. И. Машкова. Волгоград, 18--19 окт. 2011 г. -- Волгоград: Парадигма, 2011. -- С. 329--335 (0,4 п. л.).

Размещено на Allbest.ru