Настоящее исследование является попыткой осмысления роли и своеобразия женщины-художника в русской литературе рубежа ХIХ - ХХ веков, выявления характерных черт "женского" художественного мышления, во многих аспектах не совпадающего с "мужским". Таким образом, тема предполагает гендерный аспект исследования. В последние годы гендерная проблематика становится все более актуальной, что связано с изменением социально - психологического статуса женщины в современном мире. Сегодня является общепризнанным тот факт, что физиологическая, психическая и социокультурная природа женщины существенно отличается от мужской. И подобно тому, как не совпадают национальные или социальные образы мира, можно говорить о гендерных несовпадениях. Речь не идет о том, что "женская" поэзия противопоставлена "мужской", речь идет лишь об особенностях женского лирического творчества и частичном несовпадении гендерных стереотипов.

Материалом нашего исследования являются художественные тексты поэтов-женщин ХIХ - начала ХХ веков, лирический дневник Марии Башкирцевой, лирические циклы Александра Блока, адресованные женщинам, а также письма, дневники, мемуары и иные документы, относящиеся к жизни и творчеству интересующих нас авторов.

Актуальность исследования определяется насущной потребностью обобщить, систематизировать и типологизировать накопленный обширный фактический материал, касающийся логики развития и художественных особенностей "женского" лирического сознания.

Научная новизна заключается в том, что подобных обобщающих работ, касающихся проблемы несовпадения гендерных стереотипов и связанных с ней парадоксов творческой реализации и оценок читателей и критиков, на сегодняшний день не существует. Хотя выявлены многие особенности "женского" стиля письма (работы М.В. Михайловой, диссертация О.В. Пермяковой и др.), но, во-первых, исследовалась больше проза, чем поэзия, а, во-вторых, практически не поднималась проблема эволюции стиля и жанров. Кроме того, лирические циклы Блока и вовсе не рассматривались с точки зрения несовпадения гендерных стереотипов.

Основную цель своего исследования мы видим в том, чтобы обозначить вектор развития "женской" поэзии России ХIХ - начала ХХ веков, показав сложность и противоречивость становления "женского" взгляда в русской словесности. Сравнив этот "женский" взгляд с господствовавшим в культуре Серебряного века идеалом, мы предполагаем доказать существование и научную значимость проблемы несовпадения "мужского" и "женского" образов мира.

Частные практические задачи работы:

Во Введении мотивируются принципы и методология анализа, на фактическом материале доказывается актуальность проблемы "женского" поэтического творчества в русской культуре рубежа ХIХ - ХХ веков, определяются цели и задачи исследования, очерчивается круг наиболее значимых методологических и теоретических работ.

Первая глава - Становление и развитие женского творчества в русской литературе ХIХ - начала ХХ веков - состоит из четырех параграфов.

Параграф первый - Возникновение русской женской лирики - в этом разделе анализируются истоки "женского" взгляда в русской поэзии, образно-тематические особенности, специфика жанра. На примере творчества Е.П. Ростопчиной, К.К. Павловой, Ю.В. Жадовской доказывается, что "женская" литература изначально декларировала себя в качестве особой, отличной от "мужской" словесности и на первых стадиях не претендовала на статус "высокого" искусства. Иллюстрацией этому могут служить стихотворные манифесты Е.П. Ростопчиной. В стихотворении с характерным названием "Как должны писать женщины" поэтесса указывает на то, что обязательным признаком женского письма являются "чувства нежные", кроме того, их сильная черта - недоговоренность и недосказанность. Женщина не имеет права до конца раскрывать свои мечты и чувства, она должна быть таинственной и целомудренной. За этой "стыдливостью" угадывается не столько характер самого автора - человека авторитетного в аристократических кругах, имеющего широчайшие литературные и политические связи, откровенного в суждениях и оценках, - сколько некий "горизонт ожидания" читателя, отраженный в тексте. Не случайно в дальнейшем женская поэзия развивалась по пути, если так можно выразиться, "снятия покрова тайны", настоятельно рекомендованного Е. Ростопчиной.

Творчество Каролины Павловой является свидетельством того, что женщина-поэт уже начинает ощущать себя "соперником", что сильнее всего проявилось в переводческой деятельности поэтессы, а в области изображения мира чувств стихи становятся гораздо откровеннее. В творчестве Каролины Павловой впервые намечен тот конфликт, который довольно долго будет проявляться в текстах поэтов-женщин: противоречие между ощущением своей причастности "высокой" (то есть "мужской") литературе и одновременно ощущении себя голосом "немых сестер".

Еще отчетливее, хотя и с несколько другими акцентами, эти мотивы резонируют в поэзии Юлии Валериановны Жадовской. Ее поэтическая судьба, являющаяся, по мнению А.М. Скабичевского, "характерным памятником века", наглядно свидетельствует, что творческая и личная самореализация женщины должна была преодолевать множество предрассудков и стереотипов. Стихи Жадовской одним казались слишком откровенными, другим - слишком банальными. В целом позитивно оценивая ее поэзию, критики, тем не менее, совершенно игнорировали ту тематическую новизну и остроту проблематики, благодаря которым Юлия Жадовская и имеет право называться оригинальным поэтом. В частности, лишь в последние годы стало акцентироваться внимание на одном из важнейших мотивов лирики Жадовской - на мотиве "прорыва" сквозь земную любовь и земную реальность к высшим сферам бытия. Противоречие между непосредственно женским чувством (во всей его неотвратимости, страстности и отчасти греховности) и ощущением своей причастности к непостижимым тайнам мира - одна из движущих сил художественной системы поэтессы. В советское время поэзия Ю. Жадовской практически не изучалась, так как совершенно не вписывалась в сложившийся стереотип "настоящей" литературы, которая призвана была ставить и решать насущные проблемы большой социальной значимости. Однако сегодня попытка униженной и измученной (в том числе и физически) женщины "достучаться" до людей и до небес, преодолев испытания и страдания, вновь оказывается услышанной. Таким образом, стихи Ю. Жадовской представляют не только историко-литературный интерес, но и способны находить живой отклик у современного читателя. В этом смысле поэзия Ю. Жадовской предвосхищает художественные открытия гениальных поэтесс ХХ века.

Во втором параграфе - Мария Башкирцева - трагедия недовоплощенности - анализируется лирический дневник Марии Башкирцевой, оказавший огромное влияние и на культуру Серебряного века вообще, и на поэтов - женщин в особенности.Е. Ростопчина, К. Павлова, Ю. Жадовская - их творчество и судьбы показывают нам сложный и противоречивый путь становления самосознания женщин. Но, несмотря на мощные творческие интенции, говорить об их претензиях на высшие роли в искусстве еще не приходилось. Возможно, впервые эти претензии сформулировала женщина, чья судьба часто воспринимается как трагедия недовоплощенности, - Мария Башкирцева.

Башкирцева не была поэтом, однако ее лирический дневник - характернейший документ эпохи, игнорировать который при нашей теме невозможно. Мы пытаемся осмыслить феномен Марии Башкирцевой в контексте культуры Серебряного века и шире - в контексте культуры конца ХIХ - начала ХХ веков. Во многом её судьба стала знаковой для сознания рубежа веков, в ней наиболее отчетливо отразились многие черты того времени. Дневник Марии Башкирцевой поразил читателей тем, что это, как пишет автор, "…жизнь женщины, записанная изо дня в день, без всякой рисовки, как будто бы никто в мире не должен был читать написанного, и в то же время с страстным желанием, чтобы оно было прочитано; потому что я вполне уверена, что меня найдут симпатичной…". Уже в этих словах чувствуется характерная для женщины нового типа особенность - стремление писать для себя и в то же время быть прочитанной. В связи с этим, нам показалось очень интересным поставить и по мере возможности решить проблему стилевых особенностей "женского" письма, проблему адресата текста а, кроме того, сравнить проблематику "женского" дневника и дневника поэта-мужчины (Александра Блока). Бросаются в глаза разительные отличия, связанные не столько с масштабом дарования, сколько с гендерными предпочтениями. Характерными чертами "женского" дневника являются самоанализ и желание через других понять себя. Кроме того, для стиля характерен повышенный лиризм и эмоциональность. А, как видно из дневника А. Блока, для него важнейшей проблемой является не самоанализ, а самореализация и проникновение в космические тайны бытия. Если женщина стремится понять себя через мир, то мужчина - мир через себя. Особенностью дневника Марии Башкирцевой является его "предельность" - стремление к абсолютной свободе и полноте самовыражения, в котором М. Башкирцева доходила до исступления. М. Башкирцевой не удалось в полной мере воплотить свой творческий потенциал. Не случайно ее судьбу называют "трагедией недовоплощенности". Однако сам порыв был столь силен, а черты эпохи проявились в дневнике М. Башкирцевой столь отчетливо, что мы вправе назвать Марию Башкирцеву первой женщиной нового времени.

В третьем параграфе - Мирра Лохвицкая в зеркале оценок: полярные взгляды и их причины - акцент сознательно ставится не столько на исследовании образно - тематических рядов или поэтики стихов Лохвицкой, сколько на восприятии ее творчества современниками. Такая модель анализа в свете нашей темы представляется более интересной, поскольку в последние годы поэзия Мирры Лохвицкой стала предметом пристального анализа, написаны несколько диссертаций по ее творчеству, и в пределах относительно небольшого раздела нашего исследования, претендовать на новизну прочтения было бы трудно. А анализ противоречивых оценок Мирры Лохвицкой с точки зрения темы нашей диссертации представляется гораздо более перспективным. Сравнивая полярные точки зрения, мы стремимся объяснить их сложной переломной эпохой, когда еще очень сильны инерции гендерных стереотипов, но уже отчетливо заметны приметы нового сознания. В частности, крайне интересным представляется тот факт, что многие критики (П. Краснов, П.Ф. Гриневич и др.) обвиняли Лохвицкую в бесстыдной чувственности. При этом открыто утверждалось, что изображение чувственной женской красоты поэтом-мужчиной этично и эстетично, но противоположная ситуация безвкусна и аморальна. Здесь явно сказывается инерция традиционного шаблона мышления, преодолеть который до конца не удалось до сих пор. Творчество М. Лохвицкой стало знамением времени. Она, как никто из современных ей поэтесс, сумела выразить в поэтической рифме сущность женской натуры и сделала это с такой откровенностью и искренностью, как никто ранее. В то же время, многие мотивы ее поэзии вписываются в контекст раннего символизма, но приобретают свой, индивидуальный характер.

То есть, мы с полным правом можем сказать о том, что в поэзии М. Лохвицкой нашли отражение темы и вопросы, которые были актуальны для эпохи, но они по-своему трансформируются, приобретают черты "женского взгляда".

В четвертом параграфе - Зинаида Гиппиус - пути самовыражения: поиски и парадоксы - мы стремимся доказать, что общественное сознание - сложная структура, предоставляющая в каждую конкретную эпоху различные каналы для творческой самореализации. Было бы упрощением считать, что механизм эмансипации в сфере творчества подчиняется закону " все или ничего". На самом деле различные каналы открываются постепенно, это сложный и противоречивый процесс. Так, например, в XVIII веке канал поэтического самовыражения для женщины был вообще практически закрыт (что не исключало иных способов творческой реализации), в середине XIX века за женщиной признавалось право быть поэтом "чувства нежного", а к концу XIX века ситуация изменилась настолько, что поэтическое самовыражение женщин, допускало уже достаточно широкие сферы (хотя пример Мирры Лохвицкой наглядно показывает что и здесь было немало сложностей). Однако это вовсе не означало, что не существовало полузакрытых или даже полностью закрытых сфер. На наш взгляд, многие парадоксы творчества и поведения Гиппиус (мужские псевдонимы, значительная часть ролевой лирики, написанной от лица героя мужчины, разные формы экстравагантного поведения, "проговаривание" многих своих философских идей в трудах Д.С. Мережковского и т.д.) свидетельствуют о том, что поэтесса, тонко чувствовавшая эпоху, учитывала сложившуюся систему ценностей и горизонты ожидания и стремилась добиться наибольшей степени самореализации в сложной и амбивалентной социокультурной ситуации.

Вторая глава - Женщины-адресаты блоковских лирических циклов (к проблеме несовпадения гендерных стереотипов) - состоит из четырех параграфов.

Эта глава посвящена исследованию "оборотной стороны" проблемы, связанной с поисками путей художественной самореализации женщин. Если в первой главе акцент исследования был сделан на том, каким сложным и неоднозначным был процесс становления женской лирики, как приходилось женщинам-поэтам преодолевать сложившуюся систему приоритетов, то во второй главе проблема решается "зеркально": мы пытаемся исследовать вопрос о том, насколько тип новой женщины отраженный в творчестве одного из самых ярких художников Серебряного века Александра Блока, совпадает с собственно женскими представлениями и чаяниями. В качестве инструмента анализа мы взяли отношения "прототип - образ", акцентировав внимание на механизмах трансформации реального образа в художественной системе А. Блока. Новизна подхода заключается в том, что обычно исследовательские акценты ставятся именно на блоковских образах, мы же со своей стороны пытаемся увидеть отношения "прототип - образ" именно как проблему, в которой оба компонента равнозначны.

В первом параграфе - Постановка проблемы - анализируется сложившаяся в науке система представлений об особенностях и закономерностях трансформации реальности в художественном мире А. Блока. В частности показывается, как формировалось до сих пор доминирующее в блоковедении мнение о том, что источником вдохновения поэта становилось реальное чувство, но это реальное чувство напрямую не соотносилось с характерами женщин, встречи с которыми оказали огромное влияние на А. Блока: Л.Д. Менделеевой, Н.Н. Волоховой, Л.А. Дельмас. В основе такого взгляда лежат, как нам представляется, изначально неверные представления и установки исследователей. Ясно, что гений А. Блока в какой-то мере затмевает живые характеры избранниц поэта, и возникает искушение видеть в них отсветы блоковского мира и оценивать их по той роли, которую они сыграли в судьбе "трагического тенора эпохи". Но они были живые, и именно живые они интересовали и вдохновляли А. Блока.

Проблема, на наш взгляд, заключается не в том, что поэт "выдумывал" своих избранниц в соответствии со своими представлениями о мире и символистским мифом, а в том, какие реальные черты своих избранниц он угадывал и усиливал. При такой постановке вопроса гораздо отчетливее будет заметен и момент несовпадения представлений, и драматизм реальных отношений Блока с женщинами, которых он любил.

Некоторую незавершенность сложившейся исследовательской модели чувствовал, что для нас принципиально важно, и такой авторитетный блоковед, как Д.Е. Максимов. Исследователь понимал, что сформированный в науке миф о роли и характере близких поэту женщин, особенно Л.Д. Менделеевой, не в полной мере отражает реальность, что еще не подобран ключ к решению этой загадки. Как нам кажется, предложенная нами методика позволила хоть в какой-то степени приблизиться к более точному пониманию проблемы.

Параграф второй - "Прекрасная Дама" - Л.Д. Менделеева. В богатейшей литературе о Блоке этот вопрос, если и затрагивался, то лишь мимолетно, все сводилось к более или менее полному набору фактов. Постановка данной темы казалась многим "вторичной" по отношению к творчеству поэта. Сама личность Любови Дмитриевны Менделеевой оказалась за пределами внимания блоковедов. Тщательно сопоставляя различные факты, некоторые из которых общеизвестны, некоторые стали известны лишь в последние годы, мы убеждаемся, что сложившийся стереотип представления об отношениях А.А. Блока с Л.Д. Менделеевой, который можно было бы выразить афоризмом "земная женщина - небесный поэт", нуждается, мягко говоря, в поправках. Во-первых, как-то совершенно игнорируется тот факт, что А. Блок полюбил Л.Д. Менделееву еще до своего знакомства с мистицизмом и символизмом, когда сам он, по его собственным словам, был чужд всякой мистике. Во-вторых, воспоминания Л.Д. Менделеевой и многочисленные отзывы очень разных людей убеждают в том, что она понимала сущность своих отношений с А. Блоком и грозившие ей опасности гораздо глубже и тоньше, чем это принято считать. Почти с самого начала их романа стала складываться ситуация, которую Л.Д. Менделеева не могла ни отторгнуть, ни принять. Она ясно осознавала, что становится участницей драмы гениального художника, что ей помимо ее воли суждено играть роль, причем эта роль далеко не во всем отвечает ее чаяниям. Ее собственный творческий импульс и характер этой неизбежной роли не совпадают. В этом, как нам кажется, одна из причин жизненной драмы Блоков, но в этом же и высота и величие личности Л.Д. Менделеевой, всегда признававшей два права: право себя как человека и как женщины быть самой собой, искать те способы художественного самовыражения, которые отвечали ее интересам, и право блоковского гения на трансформацию ее жизни. В конечном счете, Л.Д. Менделеева признавала право А. Блока более весомым. Это и определяло как драматизм и множество напряженных моментов в их отношениях, так и невозможность обоих существовать друг без друга. В связи с этим нет никаких оснований говорить, что Блок "выдумывает" свою героиню, речь может идти лишь о том, что реальный человек оказывается вопреки своей воли вовлеченным в не совсем родное ему пространство. Однако нельзя говорить о том, что это пространство было ему чуждо, более того, многие стороны личности Л.Д. Менделеевой как раз органично вписывались в тот мир, который построил гений А. Блока. В доказательство этого можно привести хотя бы тот факт, что стихи самой Л.Д. Менделеевой, в которых чувствуется жалоба на свою судьбу, стилистически напоминают произведения А. Блока, то есть саму себя и свою трагедию Л.Д. Менделеева осмысливает в блоковских образах. Достаточно вспомнить стихотворение "Святая": "О, к чему, к чему теснят напевы / Наболевшую от власяницы грудь. / О, куда же ты ведешь, мой верный, / Мой лазурный, усмиренный путь?"

Параграф третий - "Снежная маска" - Н.Н. Волохова. В отличие от Л.Д. Менделеевой, чьи отношения с Блоком более или менее хорошо известны - есть много источников, которым в той или иной степени можно доверять, героиня "Снежной маски" Н.Н. Волохова и сегодня представляется таинственной и непонятной. Она всякий раз кажется новой и неожиданной, оценки ее образа противоречивы, глубинная связь этой женщины с блоковской героиней то подтверждается, то ставится под сомнение. Фигура Натальи Николаевны Волоховой и сегодня является загадкой для блоковедов. По-настоящему достоверных источников не так уж много, поэтому анализ личности Н.Н. Волоховой и степени блоковской трансформации образа поневоле носит более вероятностный характер. Нам кажется, что здесь мы встречаемся с той же ситуацией, в какую попала Л.Д. Менделеева. "Оттолкнувшись" от реальности, от характера живой женщины, гений А. Блока начинает трансформировать ситуацию уже по своим законам, вовлекая в эту жизненную игру и Волохову. Опять мы видим "поединок роковой" (Ф.И. Тютчев) двух любящих людей. Но, в отличие от Л.Д. Менделеевой, Н.Н. Волохова своей роли не приняла, точнее, играла ее недолго. В чем здесь дело: в силе характера этой женщины? В особенностях ее чувства к Блоку? В специфике самой роли? - точный ответ на эти вопросы, очевидно, невозможен.

Можно считать доказанным, что очень многие мотивы и образы "Снежной маски" имеют вполне реальное происхождение. Кроме того, интересен тот факт, что образ Н.Н. Волоховой (уже в контексте блоковского цикла) начинает резонировать в культуре Серебряного века как самостоятельный (Г. Чулков, Л.Д. Зиновьева-Аннибал и др.). Этого, кстати, не наблюдается в случае с Л.Д. Менделеевой. В какой - то степени это может свидетельствовать о том, что после "Снежной маски" Н.Н. Волохову начали воспринимать "через Блока". И все-таки, как нам кажется, говорить о "выдуманности" Блоком своей героини нельзя. В Н.Н. Волоховой было много такого, что органично сливалось с образом таинственной героини "Снежной маски".

Блок, кроме всего прочего, что-то открыл в этой женщине. Не случайно многие стали воспринимать ее по - блоковски. Речь должна идти, как нам кажется, не о гипнозе блоковского мира, а о том, что в самой Волоховой было многое от его прекрасной героини, и это многое помогло ей преодолеть чары блоковского мира и вырваться за его пределы.

В четвертом параграфе - "Кармен" - Л.А. Дельмас - мы рассматриваем еще одну "вариацию" на тему. Эта часть работы менее всего ставит перед исследователем неразрешимые задачи. История отношений Блок - Дельмас достаточно хорошо известна, общая логика анализа в целом такая же, как и в предыдущих параграфах. Принципиальным отличием здесь является то, что Л.А. Дельмас в какой-то степени согласилась играть предложенную ей роль " блоковской Кармен". В то же время, нельзя говорить ни о "выдуманности" Блоком образа, ни о том, что в реальной Л.А. Дельмас не было черт блоковской героини. А. Блок слишком доверял жизни, чтобы поверить "просто искусству". Литературный (или оперный) образ как таковой не мог его устроить. Не случайно в программном стихотворении 1910 года поэт сформулирует задачу литературы так: "Чтобы по бледным заревам искусства / Узнали жизни гибельный пожар!"

Этой "живой Кармен" и становится Л.А. Дельмас. Она вовсе не была "выдумана" Блоком, она была им найдена. Блок любил не роль, а человека в этой роли.