Архетип матери в романе "Бесы" Ф.М. Достоевского

Размещено на http://www.allbest.ru/

Архетип матери в романе «Бесы» Ф. М. Достоевского

Макаричева Н. А.

Институт специальной педагогики и психологии, г. Санкт-Петербург

Для русской литературы, особенно XIX в., изображение семьи и семейных отношений было традиционным и одним из наиболее важных приемов характеристики эпохи, общества, личности. Роман «Бесы» Ф. М. Достоевского вполне вписывается в эту традицию. Подобно роману Тургенева «Отцы и дети», в нем можно выделить конфликт «отцов» и «детей» на философском, нравственном, ценностном, социальнополитическом уровне (Степан Трофимович - Петр Степанович Верховенские). Как и у Л. Н. Толстого, роман Достоевского можно рассмотреть как «историю семейств» (Ставрогиных, Верховенских, Шатовых…). И помимо социально-политического содержания произведения, которое обычно ставят во главу угла, обращаясь к «Бесам», нетрудно рассмотреть и «мысль семейную», и тонкое психологическое изображение женскомужских отношений, и отношений «отец сын», «мать - дочь» и т.д.

Представленные в романе женские характеры весьма разнообразны, и каждый по-своему значим в раскрытии концепции романа. Но почти все образы объединяет нечто общее. Анализируя проявление женской активности в художественном мире Достоевского, Е. Г. Постникова обозначила так эту общую черту: «В «Бесах» женщина - прежде всего мать» [Постникова 2004: 152], причем это утверждение верно независимо от того, является ли женщина «физиологически» матерью, и кто ее «ребенок»: мужчина, который рядом с ней по жизни, муж, реальный младенец или воображаемое дитя. И, на наш взгляд, возможно говорить об архетипе Матери, который получил художественное воплощение в женских образах романа.

Мотив материнства Хромоножки рассматривался литературоведами достаточно часто и получил прочную связь с фольклором в частности, с образами Матери-Земли, Богородицы [Михнюкевич 1994] и нечистой силы [Сараскина 1995]. Но архетипические черты Великой Матери можно обнаружить и в других героинях. Например, они ярко выражены в образе Варвары Петровны Ставрогиной. С одной стороны, она - реальная, «физическая» мать Николая Всеволодовича Ставрогина. С другой, ее нереализованный до конца в отношениях с кровным сыном инстинкт материнства переносится на отношения с другими людьми, прежде всего, со Степаном Трофимовичем Верховенским. И дело не только в том, что она представляет собой «активный» женский тип, а его пассивность делает его «женственным» [Постникова 2004], но и в том, что их союз держится на сложном комплексе отношений «мать - сын», «мужчина - женщина», «творец-творение» и т.д. Причем каждая «пара» определений не отменяет, а дополняет другую, не исчерпывая, впрочем, всю сложность характеров и их взаимодействия до конца.

Итак, Степан Трофимович - не просто «женственен» в своей пассивности («Он - баба - но ведь тебе же лучше», - характеризует его Варвара Петровна Даше [Достоевский 1974: 10, 57]). Он - ее «сын»: «…но он одного только не приметил до самого конца, того, что стал для нее сыном, ее созданием, даже, если можно сказать, ее изобретением, стал плоть от плоти ее… <…>. В ней таилась какая-то нестерпимая любовь к нему, среди беспрерывной ненависти, ревности и презрения» [Достоевский 1974: 10, 16]. Причем в Варваре Петровне сочетаются черты как «доброжелательной», «светлой» ипостаси Матери («Она охраняла его от каждой пылинки, нянчилась с ним двадцать два года, не спала бы целых ночей от заботы, если бы дело коснулось до его репутации поэта, ученого, гражданского деятеля», так и «темной», «демонической»: «Но она требовала от него за это действительно многого, иногда даже рабства. Злопамятна же была до невероятности» [Достоевский 1974: 10, 16]. Юнг, говоря о негативном аспекте архетипа Матери отмечал, что он может означать «нечто тайное, загадочное, темное: бездну, мир мертвых, все поглощающее, отравляющее, то есть то, что вселяет ужас и что неизбежно, как судьба» [Юнг 1996: 183].

Для Степана Трофимовича варвара Петровна, действительно, «неизбежна, как судьба»: он не может вырваться из-под ее власти, а она - отпустить его («Есть дружбы странные: оба друга один другого почти съесть хотят, всю жизнь так живут, а между тем расстаться не могут» [Достоевский 1974: 10, 12]). Степан Трофимович, не раз «колотивший кулаками в стену» после очередной встречи с Варварой Петровной, не раз порывавшийся уйти, на самом деле боится разрыва с ней в той же степени, что и подчас ее саму. «У него пресекся голос, и он ничего не мог вымолвить, а только смотрел, вытаращив глаза от ужаса» [Достоевский 1974: 10, 500], - так он встречает своего «друга» после бегства из Скворешников. Варвара Петровна - и его «заботливая Мать», и охранительница, и спасительница, и тиранка, владычица, его мучение и ужас. «…Господи, господи! За негодяйку меня почитаешь? <…> За негодяйку, за тиранку? Его жизнь сгубившую?» [Достоевский 1974: 10, 500], - обращается Варвара Петровна к Софье Матвеевне, которая вряд ли могла узнать и понять характер непростых многолетних отношений Варвары Петровны со Степаном Трофимовичем. Эти характеристики, скорее, результат самооценки, раздумий самой Варвары Петровны.

Несомненно, такому мягкому, «пассивному» человеку, как Степан Трофимович, действительно, нужна рядом женщина, которая бы о нем заботилась как мать (Софья Матвеевна, Даша или Варвара Петровна). Он - вечный приживальщик при женщине - «матери» и не скрывает этого: «Я не могу не жить подле женщины, но только подле» [Достоевский 1974: 10, 491]. Но не всегда же он «женственен» и всего лишь «баба»: был женат он два раза и даже имел сына - «плод первой, радостной и еще не омраченной любви» [Достоевский 1974: 10, 11].

Временами в нем проявляется чисто «мужское» начало, как и в самой Варваре Петровне - типично «женское», другое дело, насколько этот тип взаимоотношений оказывается «перспективен» для героев. Для Варвары Петровны памятным был один случай после смерти ее мужа: «Май был в полном расцвете; вечера стояли удивительные. Зацвела черемуха. Оба друга сходились каждый вечер в саду и просиживали в беседке, изливая друг перед другом свои чувства и мысли. Минуты бывали поэтические. Варвара Петровна под впечатлением перемены в судьбе своей говорила больше обыкновенного. Она как бы льнула к сердцу своего друга, и так продолжалось несколько вечеров. Одна странная мысль вдруг осенила Степана Трофимовича: «Не рассчитывает ли неутешная вдова на него и не ждет ли, в конце траурного года, предложения с его стороны?» <…>. По вечерам же, то есть в беседке, лицо его как-то невольно стало выражать нечто капризное и насмешливое, нечто кокетливое и в то же время высокомерное» [Достоевский 1974: 10, 18]. Что было на душе у Варвары Петровны, чем объяснялась ее вдруг проступившая женственность и откровенность, вряд ли кто смог бы сказать, даже герой-повествователь делает осторожные замечания на этот счет: «Бог знает, как тут судить, но вероятнее, что ничего и не начиналось в сердце Варвары Петровны такого, что могло бы оправдать вполне подозрения Степана Трофимовича. Да и не променяла бы она своего имени Ставрогиной на его имя, хотя бы и столь славное. Может быть, была всего только одна лишь женская игра с ее стороны, проявление бессознательной женской потребности, столь натуральной в иных чрезвычайных женских случаях. Впрочем, не поручусь; неисследима глубина женского сердца даже и сегодня!» [Достоевский 1974: 10, 18]. Поэтому чего именно не простила Варвара Петровна во всю жизнь потом Степану Трофимовичу - его мужской нерешительности [Постникова 2004], мужского невнимания к ней как к женщине, «презрения» ли к ее женским чувствам или того, что он заподозрил ее в чисто «женской игре» по отношению к нему как к мужчине, оскорбив в ней «мать» - наверное, нельзя определить наверняка.

Как нельзя с абсолютной точностью сказать, чего же больше - «материнской» ли ревности или ревности любящей женщины звучит в ее упреках в другой сцене, уже у постели смертельно больного друга.

«- Je vous aimais! («Я вас любил!» (фр.) - Н.М.) - вырвалось у него наконец. Никогда не слыхала она от него такого слова, так выговоренного.

- Гм, - промычала она в ответ.

- Je vous aimais toute ma vie… vingt ans! («Я вас любил всю жизнь… двадцать лет!» (фр. - Н.М.). <…>.

- А как к Даше готовился, духами опрыскался… - проговорила она вдруг страшным шепотом. Степан Трофимович так и обомлел.

- Новый галстук надел… Опять молчание минуты на две.

-Сигарку помните?

- Друг мой, - прошамкал было он в ужасе.

- Сигарку, вечером, у окна…месяц светил… после беседки… в Скворешниках?» [Достоевский 1974: 10, 502].

Скорее всего, психология семейной жизни подсказывает, что не только Степану Трофимовичу нужна была рядом сильная «женщина - мать», подобная Варваре Петровне, но и ей необходим был именно такой тип мужчины, только с таким человеком она и могла реализовать себя как женщина. Ведь и первый ее муж, видимо, относился к этому же типу («старец легкомысленный», с которым она в последние четыре года «жила в совершенной разлуке, по несходству характеров, и производила ему пенсион» [Достоевский 1974: 10, 17]. Более того, черты архетипа «Великой Матери» простираются и дальше, на отношения с другими людьми, а не только со Степаном Трофимовичем. Характер сильной, волевой женщины, подавляющей, жесткой, требующей безусловного подчинения сказываются и в отношениях с подругой - Прасковьей Ивановной Дроздовой, и в соперничестве с Юлией Михайловной Лембке за влияние в обществе, и в покровительстве Софье Матвеевне и т.д.

Рядом с Варварой Петровной чертами архетипа Матери, как «положительными», «светлыми», так и «демоническими», «темными» наделена и Юлия Михайловна Лембке. По сути, разные героини романа могут быть рассмотрены как воплощение разных ипостасей архетипа Матери: Девы или Матери-Земли (Хромоножка), Софии (божественной мудрости - Софья-книгоноша), демонической (Варвара Петровна).

Причем почти всех этих героинь связывает еще один мотив - сыноотречения или утраты ребенка. Варвара Петровна утрачивает обоих своих «сыновей» - сначала хоронит Степана Трофимовича, а потом, после его смерти произносит двусмысленную фразу: «Нет у меня теперь никого на свете! <…>. Нет у меня сына!» [Достоевский 1974: 10, 507]. Кого имела она в виду: Степана Трофимовича или Николая Всеволодовича? Так или иначе, но, отрекаясь от сына, она теряет обоих - и кровного, и «приемного». В родовых муках проклинает своего ребенка и Мария Шатова: «Будь он заранее проклят, этот ребенок!» [Достоевский 1974: 10, 443], момент рождения которого почти совпадает со смертью Ивана Шатова. Да и сама мать, и младенец оказываются обречены - сначала умирает от простуды младенец, а потом и сама Мария. Мария Лебядкина тоже тоскует и грезит о своем ребенке, которого якобы «в пруд снесла», и сама умирает страшной смертью - от ножа и огня. Появляется еще один мотив, очень яркий в контексте романа - мотив жертвоприношения. Но он заставляет заново вспомнить не только Новозаветный миф, но и добавляет трагичности в и без того мрачный роман: в жертву приносится и «материнское» начало, которое изначально должно давать жизнь и хранить ее; жертвы «младенцев», «детей» становятся жертвами страшными, неоправданными, обличающими разрушительную силу идей и дел «бесноватых».

Список использованной литературы

1. Достоевский Ф. М. ПСС в 30-ти тт. - Л.: Наука, 1974. - Т. 10.

2. Михнюкевич В. А. Русский фольклор в художественной системе Ф. М. Достоевского. - Челябинск, 1994.

3. Постникова Е. Г. Женская активность в художественном мире Ф. Достоевского // Достоевский и современность: Матер. XVII Междунар. старорусских чтений 2003 г. - Великий Новгород, 2004 г.

4. Сараскина Л. «Противоречия вместе живут…» (Хромоножка в «Бесах» Ф. М. Достоевского) // Вопросы литературы. - 1995. - № 1.

5. Юнг Карл Густав. Душа и миф. Шесть архетипов. - Киев, 1996.

Размещено на Allbest.ru