Мемуарно-автобиографические источники важны для истории культуры и литературы любой эпохи. По мнению О. Чайковской, "мемуары дают материал для истории духовной культуры - по ним не меньше (а может быть, и больше), чем по философским трактатам и собственно литературным произведениям, можно проследить, как складывались и развивались миропонимание, мироощущение эпохи" Чайковская О. "…И в прозе глас слышен соловьин…" (заметки о документальной литературе XVIII века) // Вопросы литературы. - 1980. - № 11. - С. 210. . Уже в XIX в. мемуары рассматривались как своеобразные "окна в прошлое", источники личного происхождения, воссоздающие неповторимый аромат давно прошедших эпох через повествование о людях, живших в это время: "Безмемуарные эпохи, - справедливо писал А. Гладков, - кажутся нам молчаливыми, наглухо запертыми" Гладков А. Мемуары - окна в прошлое // Вопросы литературы. - 1974. - № 4. - С. 123. . На первый взгляд, советскую эпоху никак нельзя назвать эпохой безмемуарной, особенно, что касается военной мемуаристики. Тем не менее это не делает ее "разговорчивой" по той простой причине, что на протяжении многих десятилетий она подвергалась достаточно жесткому цензурному гнету, порой дополняемому феноменом авторской "самоцензуры". Ещё С. Алексиевич отмечала, что "не раз сталкивалась с …двумя правдами, живущими в одном человеке: собственной правдой, загнанной в подполье, и чужой, вернее нынешней, пропитанной духом времени. Запахом газет. Первая редко могла устоять перед тотальным натиском второй"Алексиевич С. У войны не женское лицо [Электронный ресурс] // Lib.ru: Библиотека Максима Мошкова. URL: http: lib.ru|NEWPROZA|ALEKSIEWICH|zhensk. txt (дата обращения: 18. 05.2012). .

В результате разрушению подвергается важнейшая жанрообразующая черта мемуарного текста - личностное начало (личностность), предполагающее, по словам А.Г. Тартаковского, что "весь рассказ о прошлом строится… чрез призму индивидуального восприятия автора" Тартаковский А.Г. 1812 год и русская мемуаристика. - М., 1980. - С. 27. . В книге С. Грибанова "Заложники времени. Воспоминания летчика-истребителя на свободную тему", вышедшей уже в начале постсоветской эпохи, такое различие между двумя видами памяти у летчиков дается через ироническую фразу: "Говорит правду? Или сразу пойдем в буфет?" Грибанов С. Заложники времени: сочинение летчика-истребителя на свободную тему. - М., 1992. - С. 214. . Именно это обстоятельство заставило М. Веллера в своей традиционной воскресной радиопередаче от 24 августа 2008 г. сказать: советская мемуаристика лжива. Прежде всего, эта ложь ассоциировалась у писателя с фигурой "умолчания": "Умолчание есть фигура лжи, а маленькая ложь рождает большое недоверие" Веллер М. Песнь торжествующего плебея. - М., 2006. - С. 117. .

Разумеется, в советской мемуарной литературе было много табуированных тем, например, тема репрессий, "власовщина" во всех ее проявлениях, бесчинства Красной Армии в Восточной Европе, особенно в Германии, и т.д. Поэтому "умолчания" в той или иной степени присущи всем мемуарным источникам, начиная с воспоминаний самых прославленных военачальников. Так, "Солдатский долг" К. Рокоссовского начинается с фразы: "Весной 1940 года я вместе с семьей побывал в Сочи" Рокоссовский К.К. Солдатский долг. - М., 1968. - С. 3. . Это абсолютно правдивая информация, просто автор умалчивает, где и почему он "отдыхал" до этого времени и что ему стоил этот отдых. Можно сказать, что советские мемуары говорят правду, но не всю правду.

Они написаны в соответствии с неким раз и навсегда установившимся каноном, к созданию которого в значительной степени приложила руку политическая журналистика, использующая все сохранившиеся еще с гражданской войны наработки героико-публицистического стиля. Уже в 50-е годы XX в. в автодокументальной литературе на смену конкретным немцам, с которыми мы воевали, приходят безликие "фашисты", чтобы не обидеть наших немецких товарищей из ГДР. Немецкая армия становится "оголтелой бандой фашистских убийц", немецкие летчики - "фашистскими стервятниками", Берлин - "логовом фашистского зверя" и т.д. Это было тем проще сделать, что значительная часть мемуарных источников представляла собой варианты литературной записи, дающей простор для необходимых идеологических включений в текст мемуарного произведения.

Данное обстоятельство делало мемуарные тексты советской эпохи удивительно похожими друг на друга, что не могло не способствовать нивелированию "личностного начала" мемуарного повествования, в котором, например, неизменно подчеркивалась ведущая и направляющая роль Коммунистической партии. Так, Герой Советского Союза летчик-истребитель В. Исаев в своих мемуарах подчеркивает, что "в самые напряженные, критические минуты воздушного боя…я мысленно советуюсь с коммунистом Пустовойтом <…> И яснее становится моя голова, зорче глаз, тверже рука, сжимающая штурвал боевой машины" Исаев В.В. За чистое небо. - Харьков, 1975. - С. 165. . В подобном идеологическом контексте мемуары даже, безусловно, талантливых и неординарных людей, например, знаменитого аса И. Кожедуба, выполненные в "лучших традициях" литературной записи, производят впечатление идеологической агитки, так как любовь к социалистической родине и верность Коммунистической партии декларируются буквально на каждом шагу. Например, даже рассказывая о работе парашютоукладчиц, мемуарист не забывает подчеркнуть их партийную принадлежность: "Летчик и сам должен проверить парашют, но, если парашют осмотрела коммунистка Мария Раздорская, он уже его не проверял - так все доверяли Марии. Парашют, просмотренный ею, не подводил никогда" Кожедуб И.Н. Верность отчизне. Ищущий боя. - М., 2006. - С. 254. .

Возникает естественный вопрос, возможно ли было в советскую эпоху говорить о "неудобных" темах? Если речь идет о мемуарах, то это было возможно либо на уровне "мемуарных проговорок", либо если эпизод находился в соответствующем "идеологическом" обрамлении, что затушевывало его остроту. Например, в "Воспоминаниях" Г. Жукова среди идеологически выдержанных фраз о наших взаимоотношениях с немецким народом неожиданно встречается свидетельство немецких коммунистов: "В Берлин прибыли В. Ульбрихт и другие руководители немецких коммунистов. Немецкие товарищи подчеркивали, что рабочие, простые люди Германии уже видят в Красной Армии не карателя, а освободителя немецкого народа от фашизма" Жуков Г.К. Воспоминания и размышления: в 2 т. - Т. 1. - М., 2002. - С. 335. . Тогда очевидно - до знаменитого приказа Сталина от 22 апреля 1945 г. карательная функция имела место, это понятно, если учитывать общий характер войны нацистской Германии с Советским Союзом. Что касается комментариев, то их необходимость возникает тогда, когда мемуаристы, а вслед за ними и читатели, сталкиваются с эффектом обманутого ожидания. Например, враг действует не совсем так, как ему положено действовать в соответствии с заданным стандартом.

Так, у Г. Дольникова, честнейшего и храбрейшего человека, воевавшего в дивизии А. Покрышкина, в мемуарах "Летит стальная эскадрилья" есть эпизод, когда герой попадает в плен. Он пишет: "Я ожидал самого худшего: оскорблений, издевательств, как моральных, так и физических. Но на этот раз обошлось. Фашистский летчик, протянув в мою сторону здоровую руку, произнес: ”Поздравляю и немножко завидую вам. Война для вас закончена”. Мы еще встретимся в небе над Германией, - парировал я <…> “Я приглашаю вас пообедать”, - рыцарски предложил сбитый мною ас" Дольников Г.У. Летит стальная эскадрилья. - М., 1983. - С. 85. . Разумеется, подобный эпизод не мог пройти без соответствующих комментариев политико-идеологического толка. Герой размышляет: "Мне хотелось сказать еще стоявшим вокруг фашистским воякам, что, несмотря на все их ухищрения, численное превосходство, мы умеем подавлять их морально <…> Мы любили свою Родину, свой народ <…> Мы готовы были отдать во имя победы все, чем располагали, отдать не задумываясь и не сожалея" Дольников Г.У. Летит стальная эскадрилья. - С. 85-86. . Конечно, обед тоже не состоялся, так как "гестаповцы далеко не почтительно втолкнули меня в машину и повезли дальше" Там же. - С. 86. .

Тем не менее нельзя не признать, что в целом военная мемуаристика советской эпохи все же в значительной степени "отстает" от художественной литературы в силу своей "идеологической зашоренности". В результате "окно в прошлое" порой превращалось в аналог кривого зеркала, где отражались некая идеальная и, главное, предельно идеологизированная действительность, имеющая очень мало общего с мемуарной "правдой голого факта", отражением "истории в человеке, случайно попавшемся на ее дороге" (А. Герцен). В советской военной мемуаристике не было создано аналогов "Письмам русского офицера" Ф. Глинки, "Походным запискам русского офицера" И. Лажечникова, "Военным запискам" Д. Давыдова, посвященных войне 1812 г. без которых невозможно представить себе литературный процесс XIX в.

С 90-х годов прошлого века в России наступает период общей переоценки ценностей, сопровождающийся отменой идеологических стандартов, открытием архивов, что не могло не активизировать важнейшую составляющую любого мемуарного текста, авторскую память. Постепенно мемуарная литература в целом и мемуарная литература о войне в частности становятся одним из самых востребованных видов литературы. Советская и российская мемуаристика издается и переиздается в нескольких литературных сериях: "Свидетели эпохи", "Человек на обочине войны", "На линии фронта. Правда о войне", "Мы были солдатами. Фронтовые приключения", "Война и мы. Солдатские дневники", "Война и мы. Окопная правда", "Сталинские соколы", "В воздушных боях". Большой интерес среди эгодокументов вызывает жанр "глубокого интервью", образцы которого по различным родам войск были представлены на интернет-сайте А. Драбкина "Я помню" (http://www.iremember.ru|.). На их основе были изданы сборники воспоминаний "Я дрался на истребителе. Принявшие первый удар", "Я дрался с асами Люфтваффе", "Я дрался на Ил-2", "Я дрался на У-2", "Я дрался на Т-34", "Я дрался с панцерваффе".

Не менее важным фактором для активизации мемуарного творчества советских/российских ветеранов стало издание в России воспоминаний их противников во Второй мировой войне. Они появляются в сериях "За линией фронта. Мемуары", "Солдат III Рейха", "Жизнь и смерть на Восточном фронте" и отдельными изданиями. Среди этих воспоминаний тексты немецких генералов (Э. фон Манштейн, Х. - В. Гудериан, Ф. фон Бок, В. Кейтель, О. Ляш, Э. Редера, К. Дёница), летчиков (Г. - У. Руделя, А. Галланда, Й. Штейнхофа, Г. Липферта, П. Хенна, Н. Ханнига, В. Ионена, В. Хейлмана, Г. Леске, Х. Кноке, М. Зиглер, Г. Блометца, К. Фритцше), подводников (Г. Прин, Й. Метцлер, Х. Шаффер), танкистов (О. Криниус, Г. фон Люк), снайперов (И. Олленберг), диверсантов (Г. фон Конрат) артиллеристов (Г. Бидеман, Г. Метельман), эсэсовцев (К. Мейер, Э. Керн), врачей (Х. Килиан, П. Бамм), солдат-пехотинцев (Г. Пабст, В. Биркемайер, Г. Сайер, Б. Цизер). Таким образом появились объективные предпосылки для создания мемуарного интертекста, рассказывающего об истории Великой Отечественной и шире, о Второй мировой войне, создающего объективную картину происходящего при личной субъективности каждого из авторов.

Особенно сильно иностранные мемуарные источники повлияли на новое восприятие действительности у бывших летчиков, как наиболее интеллигентной и читающей части ветеранского корпуса. Надо признать, что немецкая мемуарная литература в значительной степени изменила наше представление о "фашистских стервятниках" в лучшую сторону, позволила увидеть человеческое лицо врага. Так, оказалось, что многие немецкие асы, сражавшиеся на Восточном фронте, придерживалось в своем поведении неписаных законов "рыцарей воздуха", созданных "красным бароном" М. фон Рихтгофеном в годы Первой мировой войны. Еще в 1986 г. штурмовик И. Драченко в своих воспоминаниях "На крыльях мужества" писал о фашистских асах как о "бриллиантовых мальчиках" Геринга, "которые пели бравурные песни и расстреливали на дорогах беззащитных женщин и детей, пускали под откосы санитарные поезда, картинно несли на своих боках удавов, черных кошек, пиковых дам" Драченко И.Г. На крыльях мужества. - М., 1986. - С. 163. . Теперь в биографической книге о А.И. Покрышкине, вышедшей в серии ЖЗЛ, А.В. Тимофеев, характеризуя немецких асов-истребителей, замечает: "В истребительных эскадрах собрался цвет молодежи из старинных германских земель" Тимофеев А.В. Покрышкин. - М.: Молодая гвардия, 2005. - С. 255. .

В российской мемуарной литературе, вышедшей в последнее десятилетие, столкновение старой советской традиции изображения врага в соединении с феноменом "нового знания" часто приводит к стилевому эклектизму, когда прежние "гады" и "стервятники" начинают соседствовать с германскими асами, которым светят "счастливые звезды". Так происходит, например, в мемуарах генерал-лейтенанта В. Голубева "Во имя Ленинграда", где "столкновение" двух знаний с неизбежной аберрацией повествования особенно очевидно. Речь идет об эпизоде, где герой рассказывает о своей очередной победе: "”Милая доченька, за твое будущее сегодня уничтожил еще одного гада”. Положив ручку, вслух сказал: “Теперь на твоем фото будут записаны все мои победы над врагом”. Теперь, через много лет, когда ты стала пенсионером, а я имею внуков и правнуков, могу рассказать, что под огонь пушек командира гвардейского истребительного полка, Героя Советского Союза попал и командир лучшего, 2-го полка 54-й эскадры майор Эрих Рудорффер, награжденный за 176 побед высшей наградой Германии - Рыцарским Крестом с дубовыми листьями и мечами <…>. Счастливая звезда светила Рудофферу до конца войны. На его счет было записано 222 победы. Он 19 раз покидал самолет с парашютом, имел ранения. Возможно, не раз скрещивались наши огненные трассы. Но узнать об этом можно было бы только при личной встрече" Голубев В.Ф. Во имя Ленинграда. - М., 2000. - С. 352-353. . Дополнение о Рудорффере возникло у автора в 90-е годы, когда Голубев с опорой на немецкие архивы и воспоминания, уже точно знал, кого же он тогда сбил. Сходную тенденцию можно найти в новом переиздании записок Героя Советского Союза Ф. Архипенко, лично сбившего 32 немецких самолета, где помещен портрет аса № 2 Германии Г. Баркхорна, которого автор предположительно сбил 30 мая 1944 г., тем самым, выведя его из строя почти на полгода. Об этом ветерану сообщил российский историк авиации Н. Бодрихин: "Признаюсь, услышав такое, я потом долго не мог заснуть, пытаясь вспомнить обстоятельства того боя, - к сожалению, безрезультатно" Архипенко Ф.Ф. Я начал войну на "Чайке". Записки летчика-истребителя. - М., 2007. - С. 210. . В воспоминаниях В. Решетникова, генерал-полковника, Заслуженного военного летчика СССР, Героя Советского Союза при рассказе автора о появлении на Южном фронте эскадры известного аса Люфтваффе и командира истребительной авиации В. Мельдерса читаем: "Знаменитый немецкий (не фашистский. - Е. П.) ас привел с собой целую стаю своих “орлов” (не стервятников. - Е. П.), и перевес оказался на их стороне" Решетников В. Обреченные на подвиг. Избранники времени. Все выше, и выше, и выше… - М., 2007. - С. 255. .

Подобная аберрация мемуарного текста, сопряженная с готовностью "примириться" с бывшими противниками, проявляет себя в воспоминаниях известного летчика-испытателя А. Щербакова, Героя Советского Союза, генерала-майора авиации Г. Баевского. В книге Баевского символом этого примирения становится встреча советских ветеранов-летчиков в феврале 1995 г. на военно-исторической конференции "Летчики-истребители в боях за Отечество" с бывшим асом Люфтваффе и генеральным инспектором бундеслюфтваффе генерал-майором Г. Раллем. Ралль, приехавший в подмосковную Кубинку, произвел очень хорошее впечатление на своих бывших врагов. Баевский пишет: "Этого летчика отличали не только выдающиеся профессиональные качества, мужество, но и психологическая устойчивость, стремление до конца выполнить долг" Баевский Г.А. "Сталинские соколы" против асов Люфтваффе. - М., 2009. - С. 283. .

Но, разумеется, было бы ошибкой считать, что все ветераны войны готовы к примирению со своим бывшим противником, согласившись на встречи с ними или на строительство немецких военных кладбищ на территории России. Так, бывший снайпер Ю. Жукова в своих воспоминаниях "Девушка со снайперской винтовкой" видит в подобных акциях "унижение" для советских людей. Она пишет: "У меня нет ненависти к немецкому народу. Но я ненавижу тех, кто зверствовал на нашей земле, не могу и не хочу воздавать почести убийцам и насильникам, у меня рука не поднимется, чтобы возложить цветы на могилу с останками погибших гитлеровских солдат" Жукова Ю.К. Девушка со снайперской винтовкой. - М., 2006. - С. 208. . Чувство непримиримости к немцам даже по истечении десятков лет иногда проявляется даже у представителей самой гуманной профессии, врачей. Так, в интервью с З.П. Степыкиной, помещенном на сайте "Я помню" А. Драбкина, бывшая военная медсестра на вопрос интервьюера: "Как вы к немцам относились", отвечает: "Пусть меня бог не судит, пусть простит, но я недовольна. Столько сделали нам немцы горя, и все же помирились с ними. Не знаю, может, я и не права, и не грамотная, и не понимаю… я не знаю. Враг он и есть враг!" Чунихин А. Интервью с З.П. Степыкиной. [Электронный ресурс] // Я помню. Воспоминания ветеранов ВОВ. URL: http: //iremember.ru/mediki/stepikina-zinaida-petrovna/stranitsa-2.html (дата обращения: 18. 05.2012). . Ей вторит бывший военный врач М.Н. Сусоров: "Какое может быть снисхождение к этим врагам? У меня, например, никакого абсолютно. Я считаю. Наши некоторые ещё заигрывают с этой Меркель, Путин там был" Бровцин А. Интервью с М.Н. Сусоровым. Я помню. Воспоминания ветеранов ВОВ. URL: http: //iremember.ru/mediki/susorov-mikhail-nikolaevich/stranitsa-7.html (дата обращения: 18. 05.2012). . Подобный настрой, проявляющий себя не только в эгодокументах, но и в художественной литературе, заставил Д. Гранина заявить накануне 65-летия Великой Победы: "…Девяносто процентов советской литературы о войне проникнуто ненавистью к немцам <…>. В советской литературе только один автор, Вячеслав Кондратьев, написал рассказ “Сашка”, в котором он показывает немцев под другим углом. Это вызвало большой скандал" Гранин Д. Добровольцы спасли Ленинград // Жоли Е. Победа любой ценой. - М., 2010. - С. 42-43. .

Новые постперестроечные мемуары можно разделить на несколько групп. Первым вариантом являются так называемые "скрытые биографии" из серии "Человек на обочине войны". Это рассказы людей, чей жизненный опыт явно не вписывался в канонический текст советского мемуаротворчества, поэтому их тексты не могли появиться в доперестроечное время. В качестве примера можно рассмотреть воспоминания П. Астахова "Зигзаг судьбы" с подзаголовком - "Из жизни советского военнопленного и советского зэка". Автор - русский интеллигент, родившийся в Иране, проведший детство и юность в Баку. В 1942 г. он попал в плен и стал "специалистом" в лагерях Военного министерства Германии, что и позволило ему выжить. После возвращения на родину он был осужден по статье 58 сначала к 5, а затем, в 1948 г., еще к 15 годам исправительно-трудовых лагерей. Был освобожден досрочно в 1955 г. Астахов стал писать свои записки в 1989 г., а закончил их в 1998, следуя принципу повествовать о себе "честно и бескорыстно, без попыток самооправдания" Астахов П. Зигзаги судьбы. Из жизни советского военнопленного и советского зэка. - М., 2005. - С. 6. Далее ссылки даются по этому изданию с указанием номера страницы в скобках. , руководствуясь "человеческими, гуманистическими мерками", которые мемуарист, сам человек неверующий, называет "Законом Добра и Зла". При этом автор отнюдь не сожалеет о своем возвращении на родину, уверяя, что все перенесенные страдания "не изменили моего отношения к стране и народу" (8). Подобные "нетипичные" мемуары в какой-то мере продолжают традицию, начатую знаменитой "мемуарной библиотекой" А.И. Солженицына в Париже, где в 1987 г. появились воспоминания советских офицеров, по ряду причин оказавшихся в РОА. Речь идет о мемуарах П. Палия "В немецком плену" и Н. Ващенко "Из жизни военнопленного" В современной России подобные мемуары выходят сейчас в серии "Вторая мировая. Взгляд врага": Кромиади К.Г. За землю, за волю. На путях русской освободительной борьбы (1941-1947 гг.). - М., 2011; Хольмстон-Смысловский Б. Первая Русская национальная армия против СССР. Война и политика. - М., 2011. .

Вторым вариантом мемуаров "новой волны" являются тексты, которые "выросли" из жанра "глубокого интервью", представленного на сайте А. Драбкина "Я помню". Феномен "глубокого интервью" интересен тем, что респондентам задаются примерно одни и те же вопросы с учетом их военной профессии, что позволяет применить при анализе эгодокументов принципы контент-анализа. Поскольку респонденты примерно одного возраста - поколение 1924-1926-х гг., "последние участники войны", то они вполне осознают свой долг перед историей и потомками, ведя свое повествование в соответствии с установкой М. Веллера. Веллер писал: "Ты мог давать клятву Гиппократа и присягу, расписываться кровью и лобзать знамена. Но если ты взялся за мемуары - тебе никуда не деться от знания: полная откровенность - Бог мемуаристики" Веллер М. Как писать мемуары // Песнь торжествующего плебея. - М.: Изд-во АСТ, 2006. - С. 111. . В глубоких интервью подобного рода "правда голого факта" порой шокирует, и авторы прекрасно отдают себе в этот отчет, понимая, что если рассказать о войне всю правду, то можно сойти с ума. Как сказал один из участников проекта, командир партизанского отряда Л.Е. Беренштейн: "Есть такая правда, которой можно и подавиться" Койфман Г. Интервью с Л.Е. Беренштейном [Электронный ресурс] // Я помню. Воспоминания ветеранов ВОВ. URL: http: //iremember.ru/partizani/berenshteyn-leonid-efimovich/stranitsa-25.html (дата обращения: 18. 05.2011). . Танкист В.Б. Востров, когда ему был задан вопрос об отношении к немецкому населению в Германии 1945 г., заметил: "Разное было отношение, и всякое случалось в Германии весной сорок пятого <…>. Предельно честно вам на этот вопрос никто не ответит. А если кто и ответит, то вы десять раз подумаете, стоит ли это публиковать" Койфман Г. Интервью с В.Б. Востровым [Электронный ресурс] // Bad News. URL: http: //badnews.org.ru/news/istorija_pobedy_samokhodchiki/2010-04-22-765 (дата обращения: 18. 05.2012). .

Действительно, правда "голого факта", о которой рассказывают авторы, часто очень далека от свидетельств эгодокументов советской эпохи. Это касается и "правды" освобождения Восточной Европы (не только в Венгрии, но и в Польше порой в спину стреляли), и темы насилий в Германии (насилие воспринималось как "священная месть" за нашу поруганную родину" (зенитчик В.А. Цветков)), и темы пленных (многие ветераны вспоминают, что в 1941-1942 гг. во время отступлений, а также с 1944 по весну 1945 г. отдельных немцев и маленькие группы часто не доводили до штабов, "убивали при попытке к бегству", хотя приказа не было).Р.И. Жидков. ("Катюша") на вопрос А. Драбкина "Как относились к немцам?" отвечает: "Когда они в плен сдавались, им главное было пройти первую полосу - километров 5. Потом мародеры могли часы снять, а в первой полосе могли и пристрелить под горячую руку" Драбкин А. Интервью с Р.И. Жидковым [Электронный ресурс] // Я помню. Воспоминания ветеранов ВОВ. URL: http: //elib.org.ua/warcraft/special/remember.ru/artillerymen/zhidkov/zhidkov_r.html (дата обращения: 18. 05.2012). .А.М. Гак (пехота) на вопрос интервьюера Г. Койфмана о пленных признается: "Брать в плен стали только в начале сорок третьего года. И то, направишь из батальона бойцов отконвоировать восемь пленных, дай Бог чтобы троих до штаба полка целыми довели". Правда, далее автор замечает: "И все равно, оценивая события военных дней, я могу смело заявить, что мы были более человечны по отношению к пленным, чем немцы" Койфман Г. Интервью с А.М. Гаком // Я помню. Воспоминания ветеранов ВОВ. URL: http: //iremember.ru/pekhotintsi/gak-aleksandr-mikhaylovich.html (дата обращения: 18. 05.2012). . В данных текстах предстает почти полное отсутствие аберрации личной точки зрения автора. И это не случайно, так как герои сайта встретили начало войны еще подростками, с неокрепшей психикой, и пропаганда ненависти оставила в их душе порой губительные следы. Зато эти авторы в полной мере подтверждают героическую мифологию Советской эпохи. Они верят, что все лучшее в мире им дала Советская власть, относятся с глубокой любовью и уважением к Сталину, идеализируют отношения между бойцами на фронте (одна семья, никаких национальных трений, никакой дедовщины), критикуют современную эпоху за отсутствие высоких идеалов и патриотизма.

Многим респондентам авторы проекта предлагали написать мемуары о прожитой жизни, прежде всего, о войне. Так появились интересные тексты, в которых, с одной стороны, чувствуется дыхание советской эпохи (формульная лексика, идеологический тип мышления), но, с другой - они обладают достаточным "пространством свободы", ярко выраженным "личностным началом". Наконец, они явно не имеют установки на "очернительство" и "фальсификацию" прошлого, так как большинство авторов считают себя искренними патриотами своей родины. Остается только пожалеть, что подобные тексты были невозможны лет 30-40 назад, когда абсолютное большинство фронтовиков было еще живо. К такого рода мемуарам можно отнести "Прямой наводкой по врагу" И. Кобылянского, "Артиллеристы, Сталин дал приказ!" П. Михина, "Хроника рядового разведчика" Е. Фокина, "Записки Минометчика" П. Золотова, "Шашки наголо! Воспоминания кавалериста" И. Якушкина. Практически все авторы этих записок не являются профессиональными литераторами и никак не связаны с миром искусства и науки. Это действительно рядовые Великой войны.

Третий пласт мемуарной литературы современности представляют собой воспоминания, для которых характерно отсутствие жесткой хронологической последовательности повествования, автор руководствуется принципом "как вспомнилось, так и вспомнилось". К подобным произведениям можно отнести "Мой XX век (Стоп-кадры)" Р. Кравченко-Бережного, "Мою войну" Г. Чухрая, "Мою военную юность" И. Орлика. Примечательно наличие в названии воспоминаний местоимения мой - мой век, моя война, что указывает на исключительное личностное начало мемуарного текста. Все авторы подобных воспоминаний связаны с миром искусства или науки. Так, Р. Кравченко-Бережной после войны работал в Кольском филиале Академии наук, И. Орлик, доктор исторических наук, профессор Дипломатической академии МИД РФ. Режиссера Г. Чухрая, автора "Баллады о солдате" и "Сорок первого", представлять нет необходимости. Во время войны он был связным подпольно-партизанской организации, неоднократно прыгал с парашютом в тыл врага.

В произведениях подобного рода всегда присутствуют размышления о жанровой природе мемуарного текста. Например, Р. Кравченко-Бережной в предисловии прямо заявляет, что его книга не мемуары в общепринятом смысле слова: "Эта книга, - пишет автор, - фотоальбом, сборник стоп-кадров памяти <…>. На мемуары…не вытягивает. Разве что так - некоторые воспоминания, некоторые размышления. В общем, с учётом возраста автора - мемуаразм" Кравченко-Бережной Р.А. Мой XX век (Стоп-кадры) [Электронный ресурс] // Военная литература. URL: http: |militera. lib.ru|memo|russian|kravchenko-berezhnoy_ra|index.html (дата обращения: 18. 05.2012). .И. Орлик склонен назвать свои воспоминания очерками, выражая сомнения по поводу самой возможности создания обширного мемуарного текста с четко соблюдаемой системой временных координат. Он замечает: "…Я иногда с сомнением отношусь к тем “беллетризированным" мемуарам и их авторам, которые в мельчайших подробностях, день за днем описывают свое пребывание на фронте <…>. Может, у них своеобразно устроена память. Но я написал только о том, что действительно помню, без “сочинения событий" и без их “художественного обрамления”" Орлик И.И. Моя военная юность. - М.: Наука, 2005. - С. 110. .Г. Чухрай ставит перед собой цель рассказать правду о своей эпохе (суровой, голодной, жестокой, кровавой и одновременно великой) с точки зрения советского гражданина, солдата и режиссера. Он пишет: "Человек не волен выбирать, в какой стране и в какую эпоху ему надлежит родиться. <…> Рождение в Советской России - не заслуга, но и не грех, в котором нужно покаяться. Это судьба" Чухрай Г.Н. Моя война. - М., 2001. - С. 6. Далее ссылки даются по этому изданию с указанием номера страницы в скобках. .

В условиях постперестроечной "демократии" Чухрай стремился сохранить и донести до потомков то лучшее, что было в советскую эпоху. Он пишет: "Жизнь наша состояла не только из ГУЛАГа, как представляют себе современные правдолюбы. Она была полна высоких и честных стремлений, уважения к женщине, к труду, желания сделать людям добро" (283). Для его воспоминаний в высшей степени характерен исповедальный характер повествования, суровый и жесткий критерий оценок собственного поведения, желание взять на себя ответственность за все, что происходило в нашей стране. Начиная от репрессий 1937 г. (расстрел Тухачевского) до бесчинств наших солдат вскоре после окончания войны в венгерском городке Папе на границе с Австрией, где Чухрай после ранения лежал в госпитале.

Автор подчеркивает - война была "самым ярким явлением моей жизни", именно она дала разнообразный опыт, который нашел впоследствии отражение в фильмах. Действительно, этот опыт включает в себя на равных как "правду голого факта" (описание белой лошади, у которой "передние ноги…на уровне щиколоток были перебиты осколком и висели на коже. Она же, стоя на костях, щипала траву" (127)), так и анекдоты ("Подбежал, спрашиваю, задыхаясь от бега: “Ребята, вы саперы? ” “Нет. Мы узбеки”, - серьезно ответили мне" (109)). Диапазон авторских чувств варьируется от искреннего возмущения бессмысленной жестокостью врага (в сцене расправы немецких мотоциклистов с советскими раненым Чухрая больше всего поражает, что "немцы не мстили - они просто выполняли привычную работу" (144)) до не менее искреннего возмущения феноменом советского "профессионального героизма" на примере судьбы сержанта Павлова, героя Сталинграда, которого попросту споили его почитатели: "Было обидно, противно и жалко на него смотреть" (106-107).

Что касается организации материала в военных воспоминаниях, то на смену хронологической последовательности в изложении материала приходит ассоциативная связь текстовых элементов, появляется монтаж описываемых ситуаций через метатекстовые конструкции, выполняющие функции скреп, фиксирующие переход от одной темы к другой. У того же Г. Чухрая читаем: "Однако я слишком увлекся и потерял нить повествования. Обо всем этом я расскажу во второй книге в разделе “Ликбез”, а сейчас вернемся в тридцатые годы в школу, в которой я учился" (18-19). В результате создается впечатление полной авторской свободы повествования. Эта "свобода повествования" может проявлять себя в специфике построения, названия глав произведений, напоминающую традицию художественной лирической прозы. Так, у Р. Кравченко-Бережного глава "Нашествие" состоит из "стоп-кадров": "Фрида", "Тот Новый год", "Трудовой дебют", "Кровавый август", "Последний привет от Ромки!" и т.д. В целом нельзя не признать, что в мемуарной литературе подобного рода проявляется как раз то "толстовское начало" в изображении войны, на отсутствие которого в советской литературе пенял Д. Гранин накануне 60-летия Великой Победы. Писатель с сожалением замечал: "Ненависть к фашизму ослепила и нашу литературу <…>. Нам… не хватает толстовского понимания войны, французы для Толстого были не только оккупантами, но и людьми, которые страдали, боялись, такая же кровь текла у них из ран, они так же мучились, умирая" Гранин Д. Не многое сбылось [Электронный ресурс] // Новая газета. - 2005. - №32. - 5-8 мая. - URL: http: //www.novayagazeta. spb.ru/2005/32/1 (дата обращения: 18. 05.2012) .

В "Моей военной юности" И. Орлик называет одним из самых запомнившихся эпизодов конца войны - бессмысленное убийство "высоким и здоровым" штабным ординарцем Андреем на дороге ведущей в Прагу саперной лопаткой молоденького немецкого солдата ("маленькая худенькая фигура в немецкой форме"), который пытался спрятаться в канаве с водой. Убийство происходит на глазах штабного начальства и пленных немцев. Автор пишет: "Сам Андрей, находясь постоянно при штабе, не был известен какими-то боевыми заслугами. Зачем ему понадобилось это совершенно бессмысленное жестокое убийство, не пойму. Может, чувствуя, что война подходит к концу, захотелось и ему “внести свой вклад”. Но это нужно было делать в бою, а не губить поверженного противника, тем более мальчишку. Не помню, такие ли мысли приходили тогда мне в голову. Знаю только, что этот поступок осудили и те, кто в бою убивал врага. Мне не известно, как отнеслось к такой выходке Андрея его начальство, но почему-то после взятия Праги я его в полку больше не встречал" Орлик И.И. Моя военная юность. - М., 2005. - С. 103. .

Четвертый пласт автодокументальной литературы составляют произведения исповедальной мемуарной прозы. Элементы исповедальности, порой доходящей до покаяния, можно обнаружить в "Людях одного варианта" Д. Самойлова, "Записках гадкого утенка" Г. Померанца, "Воспоминаниях о войне" Н. Никулина, мемуарах Л. Рабичева под названием. "Война все спишет". В последнем произведении автор с предельной откровенностью рассказывает о событиях осени 1944 г. в Восточной Пруссии. Тем самым Рабичев продолжает линию, начатую еще Л. Копелевым в его знаменитом произведении "Хранить вечно", прекрасно понимая при этом, что о подобных вещах художественная литература никогда не напишет, не осмелится написать. По словам автора, его книга - "это не игра и не самоутверждение, это совсем из других измерений, это покаяние. Как заноза, сидит это внутри не только меня, а всего моего поколения, но, вероятно, и всего человечества. Это частный случай, фрагмент преступного века, и с этим, как с раскулачиванием тридцатых годов, как с Гулагом, как с гибелью десятков миллионов безвинных людей, как с оккупацией в 1939 г. Польши - нельзя достойно жить, без этого покаяния нельзя достойно уйти из жизни" Рабичев Л. Война все спишет. - М., 2008. - С. 204. . Такая же тенденция проявляется в "Воспоминаниях о войне" Н. Никулина, профессора, историка искусств, более 60 лет проработавшего в Эрмитаже хранителем нидерландской и немецкой живописи. В новелле XIX, посвященной взаимоотношениям автора с прекрасной немецкой девушкой Эрикой, дочерью аптекаря, тема военного насилия станет одной из причин, заставившей автора признать свое "поражение во Второй мировой войне" Никулин Н.Н. Воспоминания о войне. - СПб., 2008. - С. 177. .

После празднования 60-летия победы в российском обществе стала все более и более крепнуть идея о необходимости возрождения национального величия России, неразрывно связанного с гордостью россиян за победу в Великой Отечественной войне. В этих условиях быть патриотом стало модным, а слово демократ стало постепенно получать устойчиво уничижительный оттенок. Это не могло не сказаться на литературном процессе. Большими тиражами выходят ура-патриотические книги публициста Ю. Мухина, в которых он борется, чаще с опорой на мемуарные тексты, с демократическими мифами о Великой войне. Российские историки в своей борьбе с "суворовщиной" порой реставрируют многие устоявшиеся культурно-исторические мифы о Великой Войне советской эпохи. Достаточно назвать книгу А. Исаева "Антисуворов. Десять мифов второй мировой", А. Исаева и М. Морозова "Мифы Великой Отечественной", И. Пыхалова, А. Дюкова "Великая оболганная война. Нам не за что каяться". В таких условиях безусловной регероизации подвергается сталинская эпоха и ее основные деятели, включая Л.П. Берию (книжная серия "Сталин - великая эпоха). При этом часто опора идет на мемуарные источники, вроде воспоминаний сына Берии Серго "Мой отец - Лаврентий Берия". В этой серии вышли книги С. Кремлева "Берия. Лучший менеджер XX века", "Самый человечный человек. Правда об Иосифе Сталине" Е. Прудниковой, "Великая война Сталина. Триумф Верховного Главнокомандующего" Е. Романенко, "Сталин перед судом пигмеев" Ю. Емельянова.

советский военный мемуарный автобиографический

Как следствие, мемуарная литература становится полем ожесточенной политической борьбы. Так, после появления фильма А. Атанесяна "Сволочи" выходит сборник мемуарных текстов, авторами которых были военные подростки, с полемическим названием "До свидания, мальчики. Мы не были сволочами!" (2006). Авторы - Н. Овсянников "Анапа в огне", В. Беликов - "Война. Впечатления деревенского подростка", А. Утенков - "Я был мальчишкой в огне Сталинграда". Примечательно, что ни один автор не был связан с разведшколами и диверсионной работой. Но, конечно, больше всего возмущений патриотов вызвал фильм "Штрафбат" по сценарию Э. Володарского с зэками и заградотрядами. Ответом на это фильм стали мемуары А. Пыльцына "Правда о штрафбатах", которые за 3 года (с 2003 г.) были дважды переизданы - редчайший случай для мемуарного текста. За свою книгу автор избран действительным членом Российской академии проблем безопасности, закона и правопорядка, а также награжден орденами "Петра Великого" III степени и "Святого князя Александра Невского" I степени. Книга вызвала восторженный отклик литераторов (Ю. Бондарев) и историков (докторов исторических наук М.В. Ежов, М.И. Фролов). Причем если в первом издании книги 2003 г. доминировал личный взгляд автора на эту проблему, были чисто "военные мемуары" новой волны, то во втором издании книга увеличилась почти вдвое за счет исторического контекста, "официальной памяти": документы из ЦАМО, рассказ об истории штрафбатов вообще, полемика автора с очернителями отечественной истории. Кстати, в своей работе Пыльцын критикует не только Э. Володарского, по книге которого был поставлен известный фильм, но и другие фильмы и романы на эту тему. Например, документальный фильм "Штрафники" Л. Данилова или роман А. Белого "Штрафбат. Кровь Серого".

Основные идеи автора заключаются в следующем: штрафбаты состояли только из проштрафившихся офицеров. Неофицерских штрафбатов просто не было. И за штрафбатами, как и за штрафными ротами, никогда не выставлялись заградотряды, создаваемые в соответствии с тем же приказом № 227. Выступая против современных фальсификаторов истории, автор хвалит книгу И. Пыхалова "Великая Оболганная война" за тот "зубодробительный отпор", который "дан в ней новоявленным клеветникам России!", "предателям прошлого", мечтающим "затуманить мозги всех, приходящим нам на смену поколениям" Пыльцын А. Правда о штрафбатах. Как офицерский штрафбат дошел до Берлина. - М., 2007. - С. 12. Далее все цитаты даются по этому изданию с указанием номера страниц в скобках. . Но, несмотря на подобные патриотические декларации, книга Пыльцына написана очень честно, не имеет ничего общего с лакированной мемуарной продукцией 50-70-х гг. XX века. Не обходит автор "острых" тем. Не скрывает, что штрафники-офицеры обычно немцев в плен не брали, говорит о вреде "жалости" на войне в условиях боя, рассказывает о последствиях "науки ненависти" для советских солдат, которые оказались на территории "проклятой" Германии: "Неправильно это, сегодня понимаю, но ненависть к врагам сидела в нашем сознании тогда крепко <…>. Понимали, конечно, что убивать надо тех, кто с огнем и мечом пришел на землю нашей Родины, но вопреки логике ненависть наша распространялась на всех немцев, на все немецкое, враждебное" (334). Тем не менее, приведя далее ужасный эпизод о "мести" одного нашего танкиста, который положил на дороге и раздавил танком всю немецкую семью, включая детей, автор комментирует это так: "В танкисте этом, совершившем такое злодеяние, подумал я, говорила, наверное, не просто ненависть, а злоба нечеловеческая, которую понять еще можно, но оправдать - нельзя!" (338).

Как и большинство мемуаристов постперестроечной эпохи, автор не обольщается идеей интернационализма с немецким народом, хотя после войны ему и пришлось несколько лет проработать в Германии в советских комендатурах. В его книге достаточно сильна культурная мифология "чужого", при определении ментальных различий двух народов, русского и немецкого. Вот только один эпизод конца войны: "Иногда попадались и большие колонны монотонно шаркавших ногами, понуро шагавших пленных немцев под конвоем советских солдат. Скорбно глядели на эти толпы местные жители. Я почему-то не заметил ни одного случая, чтобы какая-нибудь сердобольная “фрау" попыталась передать краюху хлеба или картофелину пленному, как это бывало, даже под угрозой конвоиров, когда фашисты гнали по украинским или белорусским селам наших солдат, попавших в плен. Ну, что же, у каждой нации, как теперь принято говорить, свой менталитет, своя широта души" (386). В данном случае в мемуарном тексте проявляются элементы, составляющие объект исследования для дисциплины "Историческая имагология", изучением которой в нашей стране занимается доктор исторических наук, профессор РГГУ Е.С. Сенявская. Говоря о специфике восприятия Чужого, исследователь пишет: "При восприятии “чужого”, с которым был или, тем более, сохраняется негативный контакт, и особенно когда чужое угрожает “своему”… отношение к нему преимущественно или полностью негативное" Сенявская Е.С. Противники России в войнах XX века. Эволюция "образа врага" в сознании армии и общества. - М., 2006. - С. 9. .

И все же закончить разговор хочется идеей примирения. Весной 2008 г. в Москве состоялась презентация нового романа-экшна Ю. Костина "Немец". От "экшна" в тексте - поиск спрятанных в России эсэсовских сокровищ Аненербе, который предпринимают в настоящее время русские и немецкие герои романа. От исторического прошлого - судьба немецкого ефрейтора Ральфа Мюллера, глазами которого показана часть событий 60-летней давности. При создании книги автор опирался на воспоминания своих родственников, переживших оккупацию, в качестве основного немецкого консультанта выступил бывший немецкий военнопленный К. Фритцше, автор вышедших в России мемуаров "Вынужденная посадка", в которой описывается шестилетний опыт пребывания немца в советских лагерях Фритцше К. Вынужденная посадка. Записки немецкого военнопленного. - М., 2006. . Говоря о замысле своей книги, автор пишет: "…мое поколение (автор родился в 1965 г.) очень четко прошло через раздел: до и после. До: немцы - это нацисты, нелюди, это концлагеря и геноцид. Наши же - благородные воины Красной армии, освободившие Европу <…>. После - это времена перестройки, когда стереотипы сломались и можно было открыть глаза и свободно рассуждать о том, что и черное, и белое имеет оттенки <…>. То, что именно в России появилась книга, часть которой написана от имени немца, то, что это попытка встать на сторону противника, говорит о нашей силе. Мы - сильный народ. А сила, как говорится, в правде" Иоч К. Русский "Немец": интервью с Ю. Костиным [Электронный ресурс] // Российская газета. - 2008. - №4621. - 26 марта. - URL: http: //www.rg.ru/2008/03/26/kostin.html (дата обращения: 28. 05.2012). . В послесловии к роману Ю. Костин отмечал: "Мы должны научиться понимать друг друга. Мы должны больше знать друг о друге. Мы должны сделать все, чтобы в истории взаимоотношений между русскими и немцами не осталось белых пятен" Костин Ю. Немец: Роман. - М., 2008. - С. 446. .

Только в этом случае существует возможность преодоления "памяти строго режима", о которой писал Н. Копосов Копосов Н. Память строгого режима: История и политика в России. - М., 2011. , и "войн памяти", об опасности которых предупреждает Г.А. Бордюгов Бордюгов Г.А. "Война памяти" на постсоветском пространстве. - М., 2011. .

Размещено на Allbest.ru