Феномен двойничества в русской прозе 1990-2000-х годов как составляющая Петербургского мифа

Размещено на http://www.allbest.ru/

УДК 823

Феномен двойничества в русской прозе 1990-2000-х годов как составляющая Петербургского мифа

Юлия Александровна Повх

Астраханский государственный университет

Двойничество принадлежит к числу основных феноменов петербургского литературного мифа. Патриархом темы двойничества принято считать Н. Гоголя. От Гоголя эту тему унаследовал Ф. Достоевский, ставший её классиком. «Безумная идея раздвоения столицы перенести (чего нельзя вырвать и перенести) её в призрачные болота и воздвигать там парадиз» [5] легла в основу феномена петербургского двойничества.

В научной литературе существует несколько традиций в изучении этого феномена. Ряд серьёзных исследований посвящён историческому становлению двойничества. Это работы Л. А. Абрамяна («Особенности отражения дуальной организации в праздничной мифологии», «Человек и его двойник: к вопросу об истоках близнечного культа», «Об идее двойничества по некоторым этнографическим данным»), В. Л. Махлина («К проблеме двойника (прозаика и поэма)»), Дж. Фрезера («Золотая ветвь», глава «Опасности, угрожающие душе»), О. М. Фрейденберг («Поэтика сюжета и жанра»), К. Г. Юнга («Психология бессознательного»), Е. М. Мелетинского («О литературных архетипах»), М. М. Бахтина («Проблемы поэтики Достоевского», «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса»), П. К. Суздалева («Врубель и Лермонтов»), С. Г. Бочарова («Загадка “Носа” и тайна лица»), Д. С. Лихачёва (в соавторстве с А. М. Панченко и Н. В. Понырко «Смех в древней Руси»), А. М. Панченко («Русская культура в канун петровских реформ») и других исследователей. Несомненной представляется тесная связь двойничества с дуальной структурой древних обществ и близнечными мифами.

Многие исследователи обращались к изучению феномена двойничества, но чаще всего такие попытки предпринимались в контексте творчества того или иного деятеля культуры. Теоретическое обоснование феномена двойничества представлено в работах М. М. Бахтина и В. Л. Махлина. Опираясь на концепцию «Другого» М. М. Бахтина, В. Л. Махлин интерпретирует двойничество следующим образом: Двойник это такой «другой», который в то же время и я сам, и наоборот: это такое «я», которое само собой же не совпадает, сталкиваясь в какойто момент с собой как «другим» вне себя. Двойник это узнаваемый образ себя самого, который с собою никогда вполне не совпадает, как личина не совпадает с лицом [4].

Именно с позиций такого подхода проблема двойничества будет рассмотрена в настоящем исследовании: это самоотчуждение личности, расщепление её сознания на две противоположные сферы, отрицающие друг друга, внутренний разлад со своей сущностью, который персонифицируется в образе двойника, который осознаётся как реально существующий. Тот, в ком герой видит самого себя, кого он признаёт своим двойником, и определяет глубинную сущность человека. Беря за основу и сохраняя данный инвариант, петербургская проза 19902000х годов существенно обогащает его многообразными значениями.

Феномен двойничества проявляется в связи с обращением современных прозаиков к внутреннему миру своих героев, к глубокому познанию их психики. Наиболее яркий и показательный в этом плане пример роман Д. Вересова «Третья тетрадь». Неслучайно это произведение обозначено писателем как романотражение. Интересные отношения двойничества устанавливаются в романе между обычной петербургской девушкой Катей и Аполлинарией Сусловой, роковой возлюбленной Ф. М. Достоевского. В романе связь между Сусловой и её современным воплощением Катей названа связью между жертвой и посредником. Аполлинария Суслова жертва для петербургского антиквара Даниила Даха: одна из сюжетных линий романа поиск неизвестной биографам Достоевского тетрадь с записками Аполлинарии. Катя играет роль посредника между охотником (Дахом) и жертвой (Сусловой). Попытка Кати (впоследствии сменившей имя на Аполлинария) утопиться в Неве становится отправной точкой её полного преображения. В момент нахождения в воде Катя погружается в прошлое: «На мгновение ей вдруг увиделся другой город, на другой реке, от воды которого пахло не острой свежестью, а почемуто затхлой рыбой и прогорклой мукой» [1, с. 26]. Другой город, который был явлен Кате в её видении, это Нижний Новгород, где до конца 1850х годов жила Аполлинария Суслова. С этой женщиной отныне фантастическим образом будет связана жизнь Кати, и девушка, не в силах ни понять, ни объяснить множество мистических совпадений, обречена будет проживать не свою жизнь. двойничество самоотчуждение сознание проза

В отличие от ряда образов, созданных в литературе ранее, Аполлинария Суслова не персонифицируется для Кати в образе реально существующего обособленного от неё двойника. Скорее, речь идёт об инкарнации возлюбленной русского классика, о духовном двойнике. Раздвоению сознания главной героини способствует влияние дисгармонической действительности, бездушного общества, которое её окружает. Компания приятелей, в которой Катя всегда была чужой, и молодой человек, оскорбивший девушку, толкают её на попытку самоубийства. После неудавшейся попытки суицида Катя по совету гадалки меняет имя на Аполлинария, и с этого момента начинается её полное слияние со своим «двойником» Сусловой. Заметим, что толчком к стремлению Кати кардинально изменить свою жизнь, отказу от собственной личности и самоотчуждению (смена имени) является ситуация её крайнего унижения, неприятия её окружением. Вспомним

Повх Ю. А., 2011

ISSN 19935552 Альманах современной науки и образования, № 9 (52) 2011 135

героя повести Ф. М. Достоевского «Двойник»: Голядкин встречает своего двойника, возвращаясь ночью с бала, откуда его прогнали.

Основная причина раздвоения сознания Кати неизбежность влияния прошлого на настоящее и будущее, особенно если оно зафиксировано творчески, в данном случае литературой. «Призрачный мир прошлого, не отпускающий из своих цепких объятий настоящее» расставляет перед героиней романа множество ловушек. Встреча с антикваром Дахом только усугубляет сомнения и противоречия Аполлинарии. Дома, где когдато жил, работал, встречался с Сусловой Достоевский, мистическим образом заставляют героиню переживать, чувствовать то же, что много лет назад волновало душу Аполлинарии Сусловой. В поисках третьей тетради с записками возлюбленной писателя Даниил Дах фиксирует все реакции и впечатления Аполлинарии / Кати во время их прогулок по маршрутам Достоевского и Сусловой. Эмоции девушки, которые она выражает словесно, удивительно точно совпадают с дневниковыми записями Сусловой и фактами её биографии.

Двойственность самоощущения Аполлинарии переживается ею очень болезненно: «А жить разорванной, вернее, постоянно рвущейся пополам оказалось мучительно и невозможно» [Там же, с. 233]. Корень страданий Аполлинарии и её духовного двойника Сусловой в метаниях между «высокими требованиями и их низким воплощением». Возлюбленная Достоевского безуспешно пыталась стать писательницей, а её современная инкарнация Аполлинария всей душой стремится к славе и известности в театре, но сценический дебют девушки оказывается провальным: «Нет, творчество это всётаки не её планида. Из неё такая же актриса, какая из Сусловой писательница» [Там же, с. 178]. Неудачи Аполлинарии на актёрском поприще объясняются в романе неизбежным влиянием на судьбу девушки фактов биографии её знаменитой тёзки: «Неужели, идя сюда, он ещё на чтото надеялся? На блеск, на триумф, на то, что обычные правила игры окажутся вдруг нарушенными, и Аполлинария явится своеобразной даровитой писательницей, то бишь в данном случае актрисой?» [Там же].

И. Д. Ермаков, исследовавший мотивы раздвоения личности героев Ф. М. Достоевского, находит причину двойственности их самоощущения в противоречии между чувством собственной недостаточности, малой ценности и желаниями, фантазиями о собственной значимости [3]. Аполлинария в романе Д. Вересова так же жаждет обрести стабильное, устраивающее её положение в обществе, но не находит с ним гармонии. Духовный двойник, так называемый внутренний близнец, возникает у девушки вследствие психологической раздвоенности личности. Она постоянно говорит о чужом голосе, звучащем в её голове: «<…> и тут вдруг я поняла, что это не моя мысль, что будто это ктото другой за меня подумал и даже произнёс» [1, с. 145].

Говоря о теме двойничества в русской прозе, условно можно обозначить два способа её представления в художественных произведениях, намеченные Н. Гоголем и Ф. Достоевским. Двойничество в произведениях Н. Гоголя это нарушение привычной окружающей героев обстановки, разлад во внешнем мире, смешение фантастического и реального планов повествования («Нос», «Шинель», «Невский проспект», «Портрет» и др.), тогда как у Ф. Достоевского вещественная действительность двоится только в сознании героев («Братья Карамазовы», «Бесы», «Подросток», «Двойник» и др.).

В романе Д. Вересова «Третья тетрадь» мы наблюдаем синтетическое единство двух названных тенденций. С одной стороны, раздваивается сознание главной героини (линия Достоевского), с другой стороны, всё происходящее с Аполлинарией лишь следствие, тогда как причины извне названы вполне отчётливо: «<…> как такое могло произойти с ней самой? Она не поймёт ни тайных прихотей рока, ни внутренних закономерностей жизни, ни, вообще, всего этого столкнувшегося вихря вечно живущих обстоятельств» [Там же, с. 175].

Косвенно двойничество в романе Д. Вересова затрагивает и Даниила Даха; в этом случае мы сталкиваемся с гоголевской линией двойничества в литературе. Прошлое Петербурга, заманивающее его в свои лабиринты, рассыпающее на пути множество новых загадок и необъяснимых совпадений, не даёт антиквару ощущения цельности своей личности. Мотив зыбкости, фантасмагоричности, нечёткости петербургского пространства неоднократно повторяется в романе Д. Вересова. Именно в таком городе возможно существование двойников: «Город в эти пустынные утренние часы возвращался к своей первооснове пустому пространству, поскольку всегда площади и улицы появлялись здесь раньше домов и людей. Жизни не было было только воспоминание о ней.

Они шли обратно всем этим мёртвым пространством, и, <…> взглядывая на Григория, он невольно думал о том, что, быть может, идёт рядом со своим двойником не сейчас, так в будущем» [Там же, с. 270].

Кроме того, поглощённый поисками дневников Сусловой Дах, втянув в свою опасную игру Апу, ощущает на себе влияние петербургского безвременья, когда тени прошлого проявляются в жизни настоящей: «И Дах ничуть бы не удивился, вдруг встретив на углу господина невысокого роста, худого и небрежно одетого, с портфелем дрезденской кожи, который, нервно куря толстую вонючую папиросу, стоял бы здесь и не то со сладострастьем, не то с ненавистью смотрел на непотушенный свет в его, даховской, комнате…

“Шёл бы лучше редактировать свое „Время“”, беззлобно бросил ему Дах мысленно, помня, как сам недавно тоже стоял напротив дома на Канаве.

Или встретилась бы ему уже на Фонтанке компания, на двух лихачах возвращающаяся откудато с Линий, когда угар сомнительного развлечения уже прошёл, и остались только досада и стыд. И мелькнула бы во втором возке толькотолько начавшая входить в моду высокая меховая шапка певца крестьянских страданий, а с первого сверкнули бы лукавые глазки публичной девки российской словесности» [Там же, с. 186].

136 Издательство «Грамота» www.gramota.net

«Певец крестьянских страданий» намёк на Некрасова, а под «публичной девкой российской словесности» подразумевается Панаев (эпиграмма Н. Ф. Щербины на Панаева).

Мотив зыбкости и нечёткости городского пространства («Петербург создан из сновидений» [6]) вкупе с психологической раздвоенностью личности предопределяют появление двойника главного героя и в романе А. Столярова «Не знает заката». Со своим двойником геройрассказчик встречается в кафе. В данном случае двойник героя это он сам много лет назад. В кафе, бывшей булочной, где рассказчик бывал в студенческие годы, он видит своего двойника с приятелем, пьющими кофе из гранёных стаканов. Этот анахронизм сразу бросается ему в глаза и заставляет наблюдать за странными молодыми людьми: «Парень, сидящий ко мне лицом, повернул голову и посмотрел в мою сторону. Меня, могу поручиться, он в данную минуту не видел, но под этим взглядом, казалось, протянувшимся из невероятного прошлого, я, как во сне, поднялся, взялся за ручку двери и очутился на улице. <…>

Этим парнем со смешными реденькими усиками на губе был я сам» [Там же].

Ситуация встречи с двойником обусловлена в романе актуализацией в сознании героя воспоминаний о прошлом: он вернулся из Москвы в Петербург, где он родился и вырос. Воспоминания о людях и местах вкупе с «тёмными петербургскими галлюцинациями», тревогой героя, оказавшегося на пороге Сумеречной страны, невидимой части Петербурга, порождают в его представлении двойника, который воспринимается им как необходимый этап расставания с прошлым: «…дань прошлому, тревожившему меня, теперь отдана, брошен прощальный взгляд, совершён обряд расставания. Более оно не будет заслонять настоящее. <…> Ностальгия полезна лишь малыми дозами, гомеопатически, иногда чтобы дымка ретроспективы оттеняла сегодняшние реалии. Это правильно. Это придаёт жизни большую глубину» [Там же].

Мистика Петербурга порождает двойников и в романе Н. Галкиной «Архипелаг Святого Петра», в котором двойничество названо «одной из любимых игр архипелага»: «Встречались в нём по два, а то и по три острова с одним и тем же названием; давались одни и те же имена также разным рекам, дабы топонимами запутать всё окончательно и сбить с толку противника» [2].

Двойничество может развиваться по двум линиям раздвоение или удвоение существа. В данном случае мы наблюдаем линию удвоения. Предостережение от нежелательной встречи с таким пугающим аспектом петербургской метафизики обретает форму чёткой рекомендации петербуржцам:

«Есть некие дни в году, когда архипелаг святого Петра наводняется двойниками.

Не смотритесь в зеркала лишний раз в подобный день, ваше изображение готово пуститься в автономное плавание, стоит вам зазеваться» [Там же].

Настасью встреча с её двойником не встревожила:

«Мы имеем дело с архипелагом двойников, мэм. <…> Не встречался ли вам когданибудь на эспланаде, в Летнем саде, на Кокушкином мосту либо в автобусной давке, не говоря уже об очереди за капустой или за осенними баретками, ваш собственный двойник? Ваша незарегистрированная близняшка?

Да, да! Конечно! Однажды в метро на эскалаторе в другую сторону она мне и попалась. Мы даже загляделись друг на друга и ручками помахали. Она была повыше, вся покрупнее, нос другой, но очень похожи, очень! Она покрасивее, и, представь себе, тоже в мужской шляпе» [Там же].

Здесь вновь наблюдается совмещение гоголевской и достоевской традиций представления двойничества.

С одной стороны, этот феномен обусловлен петербургской топонимикой и мистикой городского пространства (Гоголь), с другой стороны, в романе звучит мотив избранности, необычности главных героев Настасьи и Валерия, обладающих даром видеть, замечать и слышать то, что неведомо другим людям, то есть дело в обострённом восприятии героев (Достоевский).

Таким образом, можно заключить, что двойничество как один из феноменов петербургского литературного мифа в русской прозе 19902000х годов сохраняет принципиальные особенности своего воплощения в художественных произведениях, намеченные Н. Гоголем и Ф. Достоевским. Характерной чертой произведений современной русской прозы о Петербурге является синтетическое единство в рамках одного произведения гоголевской и достоевской линий в представлении темы двойничества.

Список литературы

1. Вересов Д. Третья тетрадь: романотражение. М.: АСТ; СПб.: АстрельСПб, 2010. 315 с.

2. Галкина Н. Архипелаг Святого Петра [Электронный ресурс] // Нева. 1999. № 4. URL: http://www.litru.ru/?book=36029&description=1

3. Ермаков И. Д. Двойственность: глава из неопубликованной работы «Ф. М. Достоевский. Он и его время» // Советская библиография. 1990. № 6. С. 100110.

4. Махлин В. Л. К проблеме двойника (прозаика и поэма) // Философия М. М. Бахтина и этика современного мира. Саранск, 1992. С. 88100.

5. Солженицын А. «Русский вопрос» к концу ХХ века // Новый мир. 1994. № 7. С. 135176.

6. Столяров А. Не знает заката [Электронный ресурс] // Нева. 2005. № 1011. URL: http://magazines.russ.ru/neva/2005/10/sto2.html

Размещено на Allbest.ru