Размещено на http://www.allbest.ru/

Южный федеральный университет

ДОН КИХОТ КАК ТВОРЧЕСКАЯ ЛИЧНОСТЬ МОЦАРТИАНСКОГО ТИПА В ПЬЕСЕ М. БУЛГАКОВА «ДОН КИХОТ»

Пономарева Дарья Васильевна

Аннотация

дон кихот пьеса образ

В статье анализируется образ Дон Кихота как творческой личности моцартианского типа в малоизвестной третьей редакции пьесы М. Булгакова «Дон Кихот». Образ поэта-рыцаря Дон Кихота гармонично синтезирует комическое и трагическое, театральную стихийность художника-фантазера и безупречную логику, самоиронию и ощущение внутренней свободы творца. Освоение пушкинской традиции осуществляется Булгаковым в форме пародийной трагикомической стилизации травестийного характера.

Ключевые слова и фразы: Булгаков; Пушкин; Дон Кихот; моцартианский тип; творческая личность; героик; романтик.

Основная часть

Цель нашей работы заключается в рассмотрении образа Дон Кихота в малоизвестной третьей редакции пьесы М. Булгакова «Дон Кихот» как творческой личности моцартианского типа, традиция которого была заложена в «Моцарте и Сальери» А. Пушкина.

В амбивалентном образе булгаковского героического романтика Дон Кихота [2, с. 146-148], как нам думается, пародийно преломляется бинарность «богоизбранного» пушкинского Моцарта, синтезирующего в своем творчестве «сиюминутное и вечное, индивидуальное и общечеловеческое, мирское и возвышенное» [5, с. 18], комическое и трагическое. Моцарт, снижая романтический пафос восклицания Сальери «Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь», отвечает: «Ба! право? Может быть... // Но божество мое проголодалось» [3, т. 5, с. 310]. Так и булгаковский Дон Кихот на почтительно-насмешливое предположение Санчо «Впрочем, вы не станете есть моей простой пищи» наставительно замечает: «У тебя неверное представление о рыцарях, мой друг» [1, с. 235]. При этом комичное по форме обсуждение гастрономических предпочтений странствующих рыцарей травестийно оборачивается возвышенно-вдохновенным рассказом Дон Кихота о «золотом веке», в котором «не было золота, которое породило ложь, обман, злобу и корыстолюбие» [Там же]. Необходимо отметить, что звучание комического и драматического доведено драматургом до максимума. В отличие от романа Сервантеса, в котором уже после трапезы с козопасами на мысль о «золотом веке» Дон Кихота наводит пригоршня желудей, герой Булгакова пускается в рассуждения о «сверкающем веке» сразу же после пространного пояснения о привычках романных рыцарей, которые во время странствований «питались чем попало, а большей частью, увы, цветами и мечтами» [Там же]. Длинная речь сервантесовского идальго, которую «он с таким же успехом мог бы и не произносить вовсе», т.к. козопасы «слушали его молча, с вытянутыми лицами, выражавшими совершенное недоумение» [4, т. 1, с. 97], заменена Булгаковым на горячий драматический монолог художника об утраченном идеале. И если сервантесовский Санчо в этот момент «также помалкивал; он поедал желуди и то и дело навещал второй бурдюк, который пастухи, чтобы вино не нагревалось, подвесили к дубу» [Там же], то булгаковский оруженосец, внимательно слушающий рыцаря, проникается словами Дон Кихота:

«Вы ученый человек, сеньор, и знаете множество интересного» [1, с. 236].

Как и пушкинский Моцарт, герой Булгакова «состоит из “вдруг”, из внезапных переключений, стремительных поворотов, состояний и событий, из неожиданностей» [5, с. 18]: «Ага! Увидел ты! А мне хотелось // Тебя нежданной шуткой угостить» (Моцарт) [3, т. 5, с. 308]. - «А! Ты опять появился, неугомонный чародей!»; «Что же нам делать? Ах, я безутешен... Ах, Санчо, гляди! <...> О радость! Трусливый Фристон, убегая, забыл свой шлем!» (Дон Кихот) [1, с. 222, 224]. В этом выражается яркая театральность моцартианского типа мышления, свойственного творчески многоликому художнику-актеру Дон Кихоту Ламанчскому. Кроме того, объединяет героев Пушкина и Булгакова гармоничность соединения «безудержной фантазии и безупречной логики, бьющего ключом потока художественных идей и поразительной дисциплины мышления», которая отражается, с одной стороны, в самоиронии, а с другой - в постоянном ощущении внутренней свободы, «человеческой и творческой в их нерасторжимом единстве» [5, с. 19-20]. Восхищаясь новым произведением Моцарта, Сальери, уже решившийся на убийство, восклицает: «Какая глубина! // Какая смелость, и какая стройность!» [3, т. 5, с. 310]. В пьесе же Герцогиня, сентиментально жалея гостя, признает, что Дон Кихот «рассуждает здраво, мысли его светлы» [1, с. 292], когда его оставляют рыцарские видения. Ярким примером синтеза смелости и стройности мыслей рыцаря служит речь-исповедь (пародийная исповедь, обращенная к чужому Духовнику) о «крутой дороге рыцарства», выстроенная в форме риторического диалога Дон Кихота с «другим» собой согласно строгой формуле «вопрос - ответ». Логичность построений и героико-драматический пафос говорящего гармонично сливаются в единое целое с абсолютно фантастическими выдумками живущего театральной игрой художника: «За кого я мстил, вступая в бой с гигантами, которые вас так раздражили? Я заступался за слабых, обиженных сильными» [Там же, с. 280]. Пародийное удвоение в данном эпизоде подчеркивается тем, что Дон Кихот - художник через «возвышающий обман» травестирования образа культурного героя (книжного рыцаря) утверждает свое моцартианское «я», формулируя вопросы с точки зрения представителя «земли слепой» («Герой» 1830 года) [3, т. 3, с. 188].

Стихийная театральность Дон Кихота как творческой личности амбивалентна, она - исток и результат неразрывного моцартианского единства стройности и смелости. В момент романтического кризиса побежденный Дон Кихот, лишенный смелости фантазии, по сути, поклявшийся не мечтать, остается в пустоте безупречно логичного и стройного настоящего, т.е. теряет в мире «других» свободу как художник и личность. Преодолением сомнений становится возвращение творческой и личностной смелости - беспокойное, но бесстрашное ожидание смерти. Страшнее остаться в духовной пустоте настоящего, т.е. живя (физически существуя), не мечтать, «подвигов более не совершать» [1, с. 296]. Исцелившийся от безумия идальго Сервантеса резко заявлял: «Полно, сеньоры <...> Я был сумасшедшим, а теперь я здоров, я был Дон Кихотом Ламанчским, а ныне, повторяю, я - Алонсо Кихано Добрый» [4, т. 2, с. 600]. Булгаковский же герой, вспоминая о своем прежнем имени от «других», не возвращает его себе, а, прямо не отрицая, все равно отстраняется от него, воспринимая как чужое: «Ведь вы же прекрасно понимаете, что я не Дон Кихот Ламанчский, а тот самый Алонсо Кихано, которого прозвали Добрым…» (курсив наш - Д. П.) [1, с. 303]. «Тот самый» - это кто-то другой, оставшийся далеко позади, возврата к которому быть не может. В романе покаявшийся в своих безумствах Дон Кихот категоричен, он намеревается лишить свою племянницу наследства, если она пожелает выйти замуж за того, кто читал рыцарские романы [4, т. 2, с. 600-601]. А Дон Кихот Булгакова наставляет Антонию: «Ты выйди замуж за того, кто не увлекался рыцарскими книгами, но у кого рыцарская душа...» [1, с. 303]. По мнению Дон Кихота, ценна именно «рыцарская душа», не имеющая отношения к атрибутике рыцарских романов, т.е. истинная рыцарственность как нравственная составляющая, благородство и самопожертвование Рыцаря Печального Образа. Именно от этого прозвища, посланного Санчо «внезапно налетевшей мудростью» [Там же, с. 226] в тот момент, когда Дон Кихот рассказывал ему о своем идеале, булгаковский герой не отрекается. В романе же идальго отказался от него: «Буде же его величество спросит, кто этот подвиг совершил, скажите - что Рыцарь Львов, ибо я хочу, чтобы прежнее мое прозвание, Рыцарь Печального Образа, изменили, переменили, заменили и сменили на это...» [4, т. 2, с. 141]. Герой Булгакова до конца жизни остается художником-актером - Рыцарем Печального Образа. Реплики, адресованные Санчо в финале пьесы, вырастая до монолога о Солнце и свободе, становятся моцартианской театрализацией собственной смерти.

Итак, образ булгаковского Дон Кихота как творческой личности моцартианского типа гармонично синтезирует комическое и трагическое, театральную стихийность художника-фантазера и безупречную логику, самоиронию и ощущение внутренней свободы творца. Освоение классической традиции осуществляется Булгаковым в форме пародийной трагикомической стилизации травестийного характера.

Список литературы

1. Булгаков М. А. Собрание сочинений: в 8-ми т. СПб.: Азбука-классика, 2004. Т. 7. Блаженство. 864 с.

2. Пономарева Д. В. Дон Кихот как героический романтик в пьесе М. Булгакова «Дон Кихот» // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2013. № 1. С. 146-148.

3. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: в 10-ти т. Л.: Наука, 1977-1979.

4. Сервантес Сааведра М. де. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский: в 2-х т. / пер. Н. М. Любимова. М.: АСТ, 2007. Т. 1. 618 с.; Т. 2. 633 с.

5. Цукер А. «Ты, Моцарт, недостоин сам себя...». Маленькая трагедия Пушкина как миф и как художественное исследование // Южно-российский музыкальный альманах. 2006. № 1. С. 14-22.

Размещено на Allbest.ru