О метаморфозе жанра voyage pittoresque во французской путевой прозе

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

О метаморфозе жанра voyage pittoresque во французской путевой прозе

путешествие проза композиция жанр

Путешествия <здесь и далее: курсив мой - Е.О.> в Европе XVII-XIX вв. были жанром весьма популярным; думается, что Жорж Санд вполне всерьез утверждала, что чтение путешествий представляется ей более интересным, чем романов или исторических сочинений, так как в путешествиях нет столько идеального, сколько в романах, которые слишком хорошо выдуманы - и столько страданий, сколько в истории, которая почти не имеет логической организации: «Je ne sais si vous кtes de mon avis; mais la plus agrйable lecture qu'il y ait, me semble кtre celle des voyages. Il'y a la plus d `intйrкt que dans les romans, et moins de souffrance que dans l'histoire. En gйnйral, tout s'arrange trop bien le roman, et, dans l'histoire, tout s'arrange trop mal. Le roman nous leurre de trop d'idйal: l'histoire nous abreuve de trop de rйalitй».

Начиная с XVII в. чрезвычайно распространенной разновидностью путевой прозы были путешествия, которые содержали описания многочисленных ландшафтов, архитектурных памятников, разнообразного этнографического материала, представителей экзотической флоры и фауны - и которые часто сопровождались иллюстрациями, где все это было представлено воочию; к текстам порой прилагались карты местностей и схемы знаменитых сражений. Если говорить о весьма многочисленных примерах такого рода путешествий, изданных во Франции, то значительная часть из них имела подзаголовок voyage pittoresque. Слово pittoresque в данном случае означало не только и не столько живописный, т.е. относящийся к изобразительному искусству, но и - применительно к литературному слогу, живой, красочный, выразительный, образный.

В конце XVIII в. с этим традиционным жанром литературы путешествий под влиянием идей сентиментализма начали происходить метаморфозы, чему весьма способствовал знаменитый Лоренс Стерн; можно, наверно, утверждать, что новую эпоху возвестило путешествие на Иль-де-Франс (1768-1770 гг.) молодого офицера по имени Бернарден де Сент-Пьер, будущего автора шедевра сентиментализма, романа «Поль и Виргиния». Как пишет его биограф, Ив Бено (Yves Bйnot), в этом первом своем литературном опыте писатель, хотя и отдал дань традициям просветительского voyage pittoresque, подробно описывая ветра, течения, животных и растения, но также с непосредственностью представил читателю свои открытия, тревоги и восторги; такая искренность, как замечает Ив Бено, более гармонирует с современным вкусом, нежели с обыкновением эпохи Просвещения. Ранее природа у путешественников представала в виде ландшафта, который следовало более или менее подробно охарактеризовать для удовлетворения любознательных читателей - примером здесь могут служить сделанные как бы с помощью камеры-обскуры описания Индии, которые приводит в своих письмах Франсуа Бернье, знаменитый путешественник XVII в., последователь Гассенди и Декарта.

Метафизическая тоска путешественников-романтиков

Писатели первой половины XIX в., проникнутые романтической раздвоенностью, уже не могли сохранять тот энтузиазм, которым были исполнены путешественники эпохи Просвещения. XIX в. распространял поле совершенно иных идей; к тому же, новых путешественников порой отягощало знание о тех странах, куда они направлялись - настолько значительное, что оно позволяло осознать абсолютную невозможность подлинного постижения чужих стран за то краткое время, которое авторы путевых заметок могли им уделить. Непостижимость вызывала тоску.

Следует отметить этот характерный симптом кризиса жанра voyage pittoresque в середине XIX в. - скуку, граничащую порой с раздражением, в которую выливалась метафизическая тоска, бывшая отнюдь не романтическим шаблоном или неким литературный приемом: так, совершенно независимо друг от друга, отчаянно скучали в конце своих странствий Алексей Салтыков в Индии (1841 г.). Гюстав Флобер в Египте (1850 г.) и Теофиль Готье в Константинополе (1852 г.).

Разочарование Алексея Салтыкова

Русский писатель и художник, князь Алексей Дмитриевич Салтыков издал в Париже в 1847 г. книгу, «Письма об Индии». Путевые заметки Салтыкова находятся в русле традиции восточных путешествий писателей-романтиков. Они стали довольно заметным событием во французской литературе того времени, в русском переводе были они изданы позднее.

«Письма» содержали большой иллюстративный материал. Алексей Салтыков был художником с определенным литературным даром, с профессионально натренированным глазом, со страстью к изображению всего необычного и экзотичного, что проходит перед глазами. В своих «Письмах» он сообщает обо всех подробностях окружающей действительности, попадающихся ему на глаза - перед нами все время пестрый калейдоскоп случайных событий, связанных между собой только логикой путешествия, добросовестно отраженные как в дневнике, так и в рисунках. Салтыкова развлекает - до поры до времени - вся эта мозаика странствий, ощущений, впечатлений, и он старается запечатлеть на бумаге все те удивительные картины, которые разворачиваются у него перед глазами; как видно из текста «Писем», русский путешественник полагал в том свою миссию. Рисунки его добросовестны и статичны, а сообщения достоверны - насколько это возможно для человека, не знающего языка той страны, по которой он проезжает.

Алексея Салтыкова манила непроницаемая тайна Индии - он так писал об этом в начале путешествия своему родственнику Петру Салтыкову: «Теперь меня занимает одно предположение, хотя это еще только воздушный замок: хочется по прибытии в Дели отправится в Лагор <…> и еще далее в Кашемир <…> Это верх моих желаний. День и ночь преследует меня мысль - разоблачить непроницаемую тайну, покрывающую эту страну, так мало исследованную». Алексей Салтыков прилагал немало усилий, дабы запечатлеть те феерические картины, которые представали перед ним. Путешествие во второй раз по уже пройденному маршруту не вызывало в нем особого интереса, к нему вернулась та скука, от которой он надеялся найти исцеление в Индии, и он не видел в своих рисунках особой необходимости; после того, как он - в целом - осуществил свои намерения, увидел и запечатлел очень многое из того, что намеревался, Индия потеряла для него былую притягательность. «<…>Индия не имеет для меня своего прежнего очарования».

Скука Гюстава Флобера

В начале своего путешествия Флобер еще мог вызвать в себе восторг перед знаменитыми египетскими памятниками, даже строение тел местных жителей напоминало ему об египетских архитектурных сооружениях; он записывает в своем дневнике: «В Египте все архитектурно: и формы земной поверхности, и растительность, и строение человеческого тела, и линии горизонта». Но во второй половине путешествия туристический вояж с осмотром достопримечательностей Флоберу становится неинтересным, восторг сменяется тоской, даже раздражением. Ему становится скучно восторгаться храмами, ничего не прибавляющими к тому знанию Востока, которое ему необходимо.

После посещения загородных садов - загородных дач Пастре и Аббаса-Паши - Флобер записывает: «Сады выглядят до крайности уныло, можно сдохнуть от скуки: деревья хотят сделать вид, что позади них нет пустыни, а она подступает повсюду, расстилается вдоль горизонта. В саду Аббаса-паши флигель с колоннами; на переднем плане зелень, на заднем - пустыня. Здесь некогда, сидя у окна, султанша видела вдали мчащегося во весь опор верблюда и с тоской смотрела на бескрайние пространства…». В Филе около Асуана: «С утра никуда не выезжаю, одолевает тоска. Господи, боже мой, отчего она преследует меня повсюду! Во все время моих странствий она шла за мной по пятам и вместе со мной возвратилась домой!. В понедельник отчаянный хамсин, красные облака, небо потемнело, песок наполнился горячим ветром; сжимается грудь, на душе печаль; как жутко, должно быть, сейчас в пустыне». После посещения древней части города Ибрим: «Внутри крепостных стен заключен целый город, нагромождение разрушенных домов, один подле другого, вплотную; между ними извиваются улочки, в центре большая площадь <…> От крепостных стен веет тропической лихорадкой, представляется смертельно скучная, замкнутая, однообразная жизнь варварского средневекового Востока».

Флобер повсюду видит только приметы скуки и тоски, не осознавая даже, что это лишь его настроение, а отнюдь не свойство той страны, в которой он находится.

Теофиль Готье: грустное завершение путешествия

В статье, предпосланной путешествиям на Восток Теофиля Готье, С. Зенкин отмечает, что, начавшись с энтузиастического утверждения «лазурной болезни», романтической ностальгии по чужбине, странствия Готье заканчиваются на печальной ноте. Заключая свое повествование, Готье замечает: «Семьдесят два дня гулял я по Константинополю и уже знал в нем каждый закоулок. Разумеется, этого мало, чтобы основательно изучить характер и нравы народа, но вполне достаточно, чтобы уловить живописное своеобразие города, а моя единственная цель была именно эта. Жизнь на Востоке течет за стенами домов, куда религиозные предрассудки и обычаи не позволяют проникнуть. Язык для понимания недоступен, если не заниматься им специально лет семь-восемь, так что волей-неволей приходится довольствоваться внешними впечатлениями. Оттого, что я провел бы здесь еще неделю-другую, я все равно не узнал бы ничего нового, к тому же соскучился по картинам, статуям и вообще по искусству. Вечный маскарад на улице начал меня раздражать. Мне надоели маски, я истосковался по лицам.

Все эти тайны, которые поначалу занимают воображение, течением времени делаются утомительными, ибо понимаешь, что нет надежды их разгадать. Вы рассеянно скользите взглядом по нескончаемой череде призраков, и вас охватывает непреодолимая скука, тем более, что франкское общество Перы, состоящее из негоциантов, - разумеется, людей весьма достоянных, - совсем не интересно для поэта…

В мечтах я уже видел, как сверкает на Акрополе белая колоннада Парфенона с лазурными просветами, и минареты Святой Софии больше не радовали меня. Мои мысли были теперь далеко, и ничто вокруг их не занимало. Наконец настал час отплытия, и, хотя оно было для меня радостным, я смотрел на Константинополь, таявшей на горизонте, с той неизъяснимой грустью, которая сжимает вам сердце, когда вы покидаете город, куда, скорее всего, больше не вернетесь».

Созерцательные путешествия

Метаморфоза voyage pittoresque на основе идей сентиментализма и романтизма, о которой говорилось выше, привела в первой половине XIX в. к появлению новой разновидности литературы путешествий, которую можно назвать созерцательным путешествием. Своего рода манифестом, возвестившим о возникновении этого феномена, можно считать печатный проспект несостоявшейся книги Теофиля Готье «Живописное путешествие по Алжиру», если и не написанный самим Готье, то, по крайней мере, созданный под влиянием его идей; в тексте проспекта выражалось сожаление о пренебрежении авторами книг и статей об Алжире живой и живописной стороной жизни этой страны.

Идея постижения литературой живой жизни путем использования достижений визуальных искусств - а также и музыки - была разлита в самом воздухе романтической эпохи. Прежняя структура путешествий voyage pittoresque, привязанная к признанным достопримечательностям, этнографическим диковинкам, экзотическим деталям, историческим хроникам Востока часто оказывалась совершенно неактуальной и подчас вызывала насмешки критиков - путешествия же, основанные на новых идеях, получали широкий общественный резонанс; ярким примером здесь может служить издание в 1856-59 гг. алжирских дневников Эжена Фромантена, «Лето в Сахаре» («Un йtй dans le Sahara», 1856) и «Год в Сахеле» («Une annйe dans le Sahel», 1858), в которых автор сознательно разорвал связь с традицией voyage pittoresque. Дневники, являющиеся скорее имитацией путешествия, чем настоящей путевой прозой, были восприняты современниками именно как подлинное путешествие - и в таком качестве эти первые литературные произведения признанного художника-ориенталиста имели большой успех среди читающей публики, особенно среди французской писательской элиты.

О разрыве автора с традицией описательного, иллюстрированного путешествия свидетельствует, в частности, постоянно подчеркиваемое отношение главного героя дневников Фромантена к знаменитым достопримечательностям; отсутствие отчетов о посещении известных мест неслучайно. Путешественник мало интересуется знаменитыми местами, даже оказываясь рядом, он почти не обращает на них внимания, он открыто декларирует отсутствие к ним интереса. И, хотя сам Фромантен нигде в своих художественных и документальных текстах не обнаруживает прямого влияния Лоренса Стерна, для него также является принципиальным явленное человеку вечное бытие красоты мира, а подверженные разрушению памятники человеческой деятельности имеют лишь третьестепенное значение. В начале книги «Год в Сахеле» Фромантен замечает: «Внешний мир подобен словарю, полному повторов и синонимов, а также равноценных слов для выражения единственной мысли. Мысли просты, формы их выражения многообразны; мы должны отобрать и выделить главное. Знаменитые места, что редкие языковые обороты - бесполезная роскошь, лишившись которой человеческая речь не понесет утраты».

В связи с вопросом о достопримечательностях интересен диалог в книге «Год в Сахеле», где главный герой и его друг, француз по имени Вандель, путешественник по натуре, обмениваются впечатлениями о посещении одного и того же места. Путешественник Фромантена передает импрессионистическое впечатление вечера в оазисе среди пустыни, занимающее страницу. Вандель видел там знаменитый мавзолей, которого не заметил герой Фромантена; для Ванделя это единственное, что представляет интерес в данной местности, и он не понимает, как может быть иначе. Герой Фромантена описывает живописные картины, представшие пред ним в селении Сиди Окба: раскаленное добела небо, угощение в тени смоковницы, взмыленные усталые кони, гонец-араб, привезший известия из Франции о политических событиях, беспокойный шелест пальм, листья который были покрыты черной пылью, стая птиц, взмывшая в небо от ружейного выстрела. «Точная дата политических волнений, неожиданно слившихся с африканской пасторалью, и букет пальмовых ветвей навеки отпечатались в моей памяти - вот все, что осталось от посещения Сиди Окба. «Милая прогулка - сказал Вандель, едва выслушав первые десять слов моего рассказа. В сотый раз со времени моего знакомства прирожденный путешественник осудил художника».

Интертектуальность созерцательных путешествий

Характерной приметой созерцательных путешествий XIX в. - да и вообще текстов путешествий этого периода - становится их интертекстуальность. Можно проследить, насколько путевые заметки Теофиля Готье, Гюстава Флобера, «Путешествие на Восток» Жерара де Нерваля, а также алжирские дневники Эжена Фромантена основаны на предшествующей культурной традиции - вне зависимости от степени документальности этих текстов. К началу эпохи романтизма существовал круг традиционных, можно сказать, стереотипных представлений о Востоке - так, Восток казался европейским литераторам воплощением какой-то особой, непостижимой для европейца, мудрости. Эжен Фромантен, также как и Жерар де Нерваль, весьма успешно пользовались материалом сказочного цикла «Тысячи и одной ночи» как структурообразующей основы сюжетов своих книг.

Умозрительный Восток

Восток для Флобера - как и для Готье - явление умозрительное, будоражащее воображение, имеющее в своей основе литературные реминисценции. Также и для Алексея Салтыкова - волнение, которое он испытывал, направляясь в Индию, охватывало все его существо.

Гюстав Флобер был чрезвычайно увлечен своим путешествием на Восток; после погружения в мир античного Востока - Б.Г. Реизов отмечал, что уже та, первоначальная, редакция этой повести поражала обилием задействованного исторического материала - Флобер чувствовал настоятельную потребность окунуться в атмосферу современной жизни этого региона. Восточная тема разрабатывалась Флобером с 1845 г. в связи с идеей «восточного рассказа» - так именовал Флобер в письмах к друзьям первый вариант «Искушения святого Антония».

Отнюдь не все восточные диковины вызывают волнение молодого писателя. Ему свойственна какая-то особая избирательность - например, увиденные в первый день прибытия в Александрию знаменитые обелиски, так называемые «иглы Клеопатры», колонна Помпея и восточные бани, постоянно служившие объектом описания, не вызывают особого интереса путешественника.

Страстное желание лицезреть сфинкса приводит Флобера и его спутника Максима Дю Канна в состояние крайней экзальтации, захватывающей даже их проводников: «В половине четвертого добираемся до края пустыни, посреди которой возвышаются три пирамиды. Не в силах сдерживать себя долее, я пришпориваю лошадь, и она пускается в галоп, шлепая по заболоченным низинам. Две минуты спустя Максим устремляется вслед за мной. Из моей груди вырываются какие-то непроизвольные возгласы; укутанные облаком песка, добираемся до сфинкса. Поначалу и арабы наши скакали за нами с криками: «уцйго!, уцйго! (Сфинкс, Сфинкс!) О! о! о!» Изваяние все росло и росло, выступало из земли, точно собака, которая лежала, а теперь поднималась на лапы.

Сфинкс Абу-эль-Худ («Отец ужаса»). - Песок, пирамиды, сфинкс - все это серое, подернутое розовым светом; небо ярко голубое, над вершинами пирамид парят орлы. Останавливаемся перед сфинксом, взгляд его ужасен; Максим очень бледен, у меня, кажется, вот-вот голова пойдет кругом, стараюсь превозмочь себя. Обезумев, несемся прочь среди камней. Затем уже шагом объезжаем пирамиды у самого основания».

Аллюзии на литературные и исторические сочинения, на художественные произведения, возможность увидеть воочию разнообразные реалии, известные по книгам, держат Флобера первую половину его египетского путешествия в состоянии крайнего возбуждения. Порой самые незначительные поводы вызывают у Флобера весьма сложные ассоциации: так, например, при виде осла писатель вспоминает сразу несколько культурных феноменов - Парфенон, предание о въезде Иисуса Христа в Иерусалим, а также фреску в Сен-Жермен-де-Пре: «Осел в классической позе, точно из Парфенона, одна нога выставлена вперед, чинное выражение на морде, как у Иисусова осла на фреске Фландрена в Сен-Жермен-де-Пре» . Гроздья фиников на пальмах, замеченные путешественником по дороге в Розетту, вызывает в его воображении воспоминание о герое Сервантеса, верном спутнике Дон Кихота, Санчо Панса: «лиловые облака, широкая дорога, загородные дома, гроздья фиников на пальмах. Вспоминается речь Санчо на свадьбе Каманчо: «О прекрасная девушка с тяжелыми серьгами в ушах - ни дать ни взять пальма, увешенная финиками» - сравнение поражает меня своей точностью».

Кажется, что даже галантные похождения занимают Флобера лишь постольку, поскольку он имеет дело с представительницами восточной цивилизации. Так, после любовного свидания с Рюшук-Ханем Флобер записывает: «нервы мои были перевозбуждены потоком реминисценций» .

Междисциплинарный семинар на берегу Нила

Познания Флобера и его спутника весьма обширны, их интересы лежат в области развития литературы; путешествуя по Нилу, они обсуждают пути ее развития, их вечерние беседы подчас достойны междисциплинарного научного семинара. В городах почта, помимо писем родственников и друзей, приносит издания новых романов - например, в Александрии Флобер читает романы Жорж Санд, Мишеля Масона и Огюста Люше, в Асуане новую пьесу Эмиля Ожье «Габриэль». Литературная деятельность не прекращалась Флобером ни на минуту. Именно для новых идей Флоберу и был необходим Восток с его необычной жизнью, стереотипные представления могли служить ему лишь некоей отправной точкой для работы, но в процессе развития темы они отбрасывались. Путешествие на Восток было весьма плодотворно для Флобера, оно дало ему импульс для его произведений - и не только восточной тематики; именно во время путешествия, как известно, у Флобера складывается основа для концепции «Мадам Бовари».

Интертекстуальность «Путешествия на Восток» Жерара де Нерваля

Роман Жерара де Нерваля «Путешествие на Восток» относится к жанру художественной литературы, но он создан в рамках богатой французской литературной традиции описаний восточных путешествий и неразрывно с нею связан - настолько, что до сих пор исследователи стремятся обнаружить следы спутников героя «Путешествия на Восток». При этом роман Нерваля основан, большей частью, на английских литературных источниках. Известно, что большое влияние на Нерваля оказал роман Томаса Мура «Эпикуреец» (1827 г.), а Стамбул Нерваль воспринимал через призму остроумных и изящных путевых заметок леди Монтегью (1713 г.). Также исследователи (в частности, В.А Никитин в статье, предваряющей первое издание романа Нерваля на русском языке 1986 г.) отмечают, что длительные матримониальные злоключения главного персонажа являются развитием краткого рассказа из книги английского автора XIX в. Э.У. Лейна «Нравы и обычаи египтян в первой половине XIX века» (первое издание 1836 г.).

Страницы романа «Путешествие на Восток» содержат большое количество реминисценций на произведения английской классики: например, в Каире, салоне мадам Боном, актрисы в любительских спектаклях, содержательницы библиотеки для чтения и владелицы магазина туалетных принадлежностей, главный герой романа вспоминает о Йорике, персонаже «Сентиментального путешествия» Лоренса Стерна. В главе «Карантин», поскольку карантинное строение расположено на берегу моря, и оно похоже на монастырь, герой вспоминает Метюрэна, пьесу которого, «Бертрам», он знает в переложении Ш. Нодье. Часть II главы «Ночи рамадана» завершается стихотворением Байрона, а зрелище праздничного парада в Стамбуле вызывает у главного персонажа практически ничем не мотивированную (разве только большой начитанностью автора романа - кажется, здесь его персонаж становится самим Нервалем), ассоциацию со знаменитым движением леса в «Макбете».

Временность жанра созерцательного путешествия

Жанр путешествия вечен, как вечно само путешествие, но жанры и типы этой литературы подвержены временным трансформациям. Есть жанры, так сказать, инвариантные - например, путевые заметки с иллюстрациями и красочными описаниями, но есть и те, чье существование ограничено рамками конкретной эпохи. Таковыми были, например, произведения, подобные «Книге» Марко Поло, это же относится и жанру созерцательного путешествия.

Жанр созерцательного путешествия, возникнув под влиянием идей сентиментализма, художественной прозы Лоренса Стерна и путешествий Бернардена де Сент-Пьера и Ламартина, имел оглушительный успех в эпоху романтизма, чему примером может служить знаменитое творение Шатобриана, достиг апогея своего развития в алжирских дневниках Фромантена и произведениях Лоти, с упадком эпохи модерна и возникновением кинематографа, хотя и не прекратил своего существования, но, несомненно, утратил свою былую актуальность

Размещено на Allbest.ru