Маргерит Юрсенар

Купцы, прибывшие из Европы, сидели на палубе корабля, окруженные морской синевой, в тени цвета индиго под парусами, сплошь покрытыми серыми заплатами. Солнце беспрестанно двигалось за переплетением снастей - качка заставляла его подпрыгивать, словно мяч за огромной сеткой. Корабль менял курс, обходя рифы, и лоцман сосредоточенно поглаживал синий подбородок.

В сумерках купцы сошли на облицованную белым мрамором набережную. Синеватые прожилки разбегались по поверхности огромных каменных плит, когда-то покрывавших стены храмов. Вечерние тени тянулись за купцами по дороге, длинные, узкие и не такие черные, как в полдень. Их бледная синева напоминала веки больной женщины. Синие письмена вились по белым куполам мечетей, словно татуировки по нежной коже, и время от времени, не выдержав тяжести собственного веса, с тихим шорохом падала со стен бирюза, рассыпаясь мягким поблекшим ковром синевы.

Вскоре взошла луна и принялась, будто вампир, бродить среди остроконечных надгробий кладбища. Небо было синим, как чешуйчатый хвост сирены, и голые скалы на горизонте казались греческому купцу похожими на синие гладкие спины кентавров.

Все звезды соединили свои лучи над дворцом женщин, чтобы осветить его покои. Прячась от морского ветра, купцы проникли в парадный двор, но испуганные женщины отказались принять их, и купцы изранили руки, стуча в стальную дверь, сверкающую, словно лезвие сабли. Холод был таким жестоким, что голландский купец отморозил пальцы левой ноги, а итальянцу два пальца правой руки откусила черепаха, которую он в темноте принял за статуэтку из ляпис-лазури. Наконец, огромный негр вышел из дворца, рыдая, и рассказал купцам, что каждую ночь фрейлины отвергают его любовь, потому что кожа его недостаточно темна. Чтобы заручиться его расположением, грек подарил ему талисман из сухой крови, смешанной с кладбищенской землей, и Нубиец провел их в огромный зал цвета ультрамарина, посоветовав женщинам говорить тише, чтобы не разбудить верблюдов в стойлах и не потревожить змей, пьющих молоко лунного света.

Под изумленными взглядами служанок, в клубах синего ароматного дыма купцы открыли свои сундуки, но ни одна из фрейлин не ответила на их вопросы, а принцессы не приняли их даров.

В зале, где стены были покрыты позолотой, китаянка в оранжевом платье назвала их обманщиками, потому что преподнесенные ей кольца стали невидимыми на ее желтой коже. Не заметив женщину в черных одеждах, сидевшую в глубине коридора, они прошли, рассеянно наступая на подол ее платья, и та прокляла их именем синего неба на языке Преисподней, именем солнца на языке тюрков и именем песков на языке пустыни. В зале, затянутом коврами паутины, они не смогли привлечь внимания женщины в сером платье, беспрерывно ощупывающей себя, чтобы увериться в том, что она действительно существует. Купцы бросились бежать из зала цвета марены при виде женщины в красном наряде. Из разверстой раны на ее груди текла кровь, а она не обращала на это внимания, потому что платье оставалось незапятнанным.

Укрывшись на половине дворцовых кухонь, купцы обсуждали наилучший способ проникнуть в пещеру сапфиров. Им постоянно мешали водоносы, а собака, покрытая лишаями, принялась облизывать изуродованную посиневшую руку итальянца, потерявшего пальцы.

Наконец, на лестнице, что вела в пещеру, они увидели юную рабыню с кувшином мутного стекла, наполненным колотым льдом. Не глядя, она поставила кувшин на незримую воздушную опору, и, освободив руки, прикоснулась в приветственном жесте к магической звездочке на лбу. Ее иссиня-черные волосы струились вдоль лица и падали на плечи, в ясных глазах стояли слезы, губы же были мертвенно синими. Подол ее платья цвета лаванды, полинявшего от частых стирок, истерся в лохмотья, из-за привычки часто опускаться на колени в молитве.

Рабыня оказалась глухонемой, и потому неважно было, понимает ли она их язык. Девушка серьезно кивнула, когда купцы указали сначала на цвет ее глаз, отраженных в зеркале, а затем на следы ее ног в пыли прохода. Греческий купец предложил ей свои талисманы - она отвергла их жестом счастливой женщины, но в улыбке ее была безнадежность. Голландский купец протянул ей мешок, полный драгоценностей, она ответила реверансом, взявшись за подол рваного платья, и купцы не поняли, считала ли она себя слишком бедной, или же слишком богатой, чтобы принять эти украшения.

Приподняв травинкой щеколду замка, рабыня отворила двери, и купцы проникли во двор, круглый, словно дно сосуда, доверху наполненного холодным утренним светом. Вторую дверь, выходящую на равнину, девушка отворила, коснувшись ее мизинцем и, один за другим пройдя через нее, купцы оказались в самом сердце острова, на дороге, заросшей по краям кустами алоэ. Тени купцов впивались им в пятки, маленькие и черные, как гадюки. У девушки тени не было совсем, и это наводило на мысли о том, что она, быть может, призрак.

Холмы, синие на расстоянии, вблизи становились черными, коричневыми и серыми, но купец из Тура не падал духом и, ободряя себя, напевал песни родины. Кастилийца дважды ужалил скорпион. Ноги его распухли до колен и приобрели оттенок зрелого баклажана, однако он нисколько не чувствовал боли и шагал даже уверенней и тверже других, словно опорой ему служили две тяжелые колонны из синего базальта. Ирландец плакал, видя капли крови на подошвах девушки, ступавшей босыми ногами по осколкам фарфора и битому стеклу.

Нужно было опуститься на колени, чтобы пробраться внутрь пещеры, единственный вход в которую приоткрывался словно узкий и потрескавшийся рот. Но горловина оказалась более просторной, чем можно было предположить, и лишь только глаза свыклись с темнотой, повсюду сквозь трещины в скале стали видны кусочки неба. Прозрачное озеро занимало центр пещеры, и когда итальянский купец, измеряя глубину, бросил в него монету, никто не услышал звука падения, но на поверхности возникли пузыри, как будто внезапно разбуженная Сирена выдохнула воздух, наполнявший ее синие легкие. Греческий купец погрузил жадные руки в воду, и она окрасила их по локти, как та жидкость, что кипит в чане красильщика, однако он не смог достать сапфиры, плавающие, подобно флотилиям наутилусов в этой воде, более плотной, чем воды моря.

Тогда девушка расплела длинные косы, опустила их в воду, и сапфиры запутались в ее волосах, словно в ячейках сети из черного шелка.

Первым она подозвала к себе голландца, набившего сапфирами карманы штанов, и туринца, насыпавшего их в шапку. Греческий купец наполнил сапфирами бурдюк и перекинул его через плечо, а кастилиец сорвал с влажных от пота рук кожаные перчатки и нес их потом, повесив на шею, словно отрубленные руки. Пришел черед ирландского купца, но сапфиров в озере больше не было. Тогда девушка сняла свою стеклянную подвеску и знаками приказала ему носить ее у сердца.

Ползком они выбрались из пещеры, и рабыня попросила ирландца закрыть отверстие большим камнем, а затем, взяв немного глины и волосок из косы, запечатала вход.

Дорога показалась им длиннее, чем утром, и купец из Кастилии, чьи отравленные ноги начала терзать боль, шел, качаясь и проклиная Матерь Божью. Голландец, проголодавшись, попытался сорвать подернутые синеватой изморозью спелые смоквы, но сотни пчел, затаившихся среди сладких плодов, впились ему в шею и руки.

У городской стены они повернули, чтобы избежать встречи со стражей. Купцы направились к Воротам Сирены, где всегда было безлюдно, ведь рыбаки давно уже не ловили сирен в этих краях. Корабль плавно покачивался на волнах, пришвартованный к пальцу огромной бронзовой ноги, единственному, что осталось от статуи, воздвигнутой в честь какого-то давно забытого божества.

На пристани рабыня жестами, прижимая руки к сердцу, просила отпустить ее, но грек схватил девушку за руки и втащил на корабль. Он собирался продать ее знатному венецианцу в Негропонте, которому нравились женщины больные и увечные. Глухонемая не сопротивлялась, но слезы ее, падая на палубу, превращались в аквамарины, так что мучители стали изощряться в различных способах заставить девушку плакать.

Сорвав одежду, они привязали ее к грот-мачте. Белизна ее тела могла бы служить маяком для кораблей, освещая им путь в ночи среди островов. Натешившись ею, купцы отправились спать. На заре разбуженный вожделением голландец поднялся на палубу, но пленница исчезла. Пустые узы висели вокруг черного ствола мачты, как слишком широкий пояс. И там, где касались палубы ее маленькие нежные ступни, синеватым дымом курилась охапка душистых трав.

В последующие дни на море воцарился штиль, и солнечные лучи вонзались в зеленоватую гладь моря со звуком, похожим на шипение раскаленного до бела железа, коснувшегося холодной воды. У кастилийца началась гангрена, ноги его стали синими, как горы на горизонте, и гной ручейками стекал сквозь настил палубы в море. Когда страдания стали нестерпимыми, он вынул из-за пояса широкий треугольный нож и отсек себе пропитанные ядом ноги по колени. Измученный, он умер на рассвете, завещав свои сапфиры купцу из Базеля, своему смертельному врагу. Через неделю они достигли Смирны, и купец из Тура, боявшийся моря, сошел на берег, намереваясь продолжить путешествие на спине послушного мула. Армянский меняла дал ему за сапфиры десять тысяч золотых монет с изображением Пресвитера Иоанна. Они были совершено круглыми, и туринец радостно нагрузил ими тринадцать мулов. Но, прибыв в Анже после семи лет странствий, он узнал, что такие монеты больше не имеют хождения на его родине.

В Рагузе голландец отдал свои сапфиры за кружку пива, которым торговали на пристани, но, едва взяв в рот эту пресную выдохшуюся жидкость, он тут же выплюнул ее - она ничем не отличалась от той, что подают в тавернах Амстердама. В Венеции сошел на берег итальянец, пожелавший стать дожем, но на другой день он был убит после кутежа и брошен в канал. Что же до грека, то он свои сапфиры завязал в льняную ткань и повесил узелок за бортом корабля, чтобы волны придали синеве камней более красивый оттенок. Намокнув, сапфиры растворились, ничего не добавив к сокровищам моря кроме нескольких капель прозрачной влаги, однако грек утешился, наловив рыбы и изжарив ее на углях.

На исходе двадцать седьмого дня их атаковали морские разбойники. Опасаясь алчности пиратов, купец из Базеля проглотил свои сапфиры и умер от разрыва внутренностей. Грек бросился в море и был спасен дельфином, вынесшим его на Тинос. Ирландца избили и бросили умирать на корабле среди трупов и пустых сундуков, но стеклянной подвески пираты у него не отняли.

Через месяц, плывший по воле волн, корабль вошел в порт Дублина, и ирландец спустился на берег, чтобы просить хлеба.

Шел дождь. Покатые крыши низких домов походили на огромные зеркала, предназначенные для того, чтобы в них отражались тени умерших. Разбитую мостовую покрывали лужи, а бурое небо было таким грязным, что ангелы не решались спуститься на землю. Улицы были совершенно пустынными. Покинутый хозяином лоток бродячего галантерейщика, увешанный шнурками для башмаков и бежевыми носками, стоял на краю тротуара под открытым зонтиком. Изваяния королей и епископов на портале собора не могли укрыться от ливня, падавшего на их короны и тиары, а святая Магдалина подставляла дождю обнаженную грудь.

В унынии купец присел на паперть рядом с молодой нищенкой. Она была так бедна, что посиневшее от холода тело просвечивало сквозь серые лохмотья, и колени била легкая дрожь. Купец попросил "ради Бога" корку хлеба, которую она держала в закоченевших руках. Девушка тут же протянула ему хлеб.

Купец хотел подарить ей синюю стеклянную бусину, потому что ничего другого дать в обмен он не мог. Но напрасно рылся он в карманах, шарил вокруг шеи, искал между зернами четок. И тогда ирландец заплакал, ведь ничего больше не осталось у него на память о цвете неба и моря, где гибель едва не настигла его.

Он горестно вздыхал, и когда сумерки и холодный туман сгустились вокруг, девушка придвинулась ближе, согревая его. Купец стал расспрашивать о новостях, она отвечала на языке жителей той деревни, которую он покинул еще ребенком. Тогда ирландец отвел растрепанные волосы, закрывавшие ее лицо. Оно было таким грязным, что дождь оставил на нем светлые полосы. Купец содрогнулся - девушка была слепа, и ее левый глаз полностью закрывало отвратительное бельмо.

Все же он не убрал головы с ее коленей, прикрытых лохмотьями, и спокойно уснул, потому что ее правый невидящий глаз был волшебно синим.