Размещено на http://www.allbest.ru/

УДК 008

Волгоградский государственный технический университет

ВЛИЯНИЕ ПРИРОДНО-ЭКОЛОГИЧЕСКОГО ПОЛЯ НА ФОРМИРОВАНИЕ ПРОСТРАНСТВА КАЗАЧЬЕЙ СКАЗКИ

Естрина Ольга Владимировна, к. филос. н., доцент

Любая культура существует в рамках конкретного пространства, реальных природных обстоятельств, в границах так называемого природно-экологического поля. Бытование культуры в пространстве ставит ее в зависимость от характеристик местности, особенностей ландшафта, специфики климата. И это природное пространство не только корректирует развитие культуры, но и является одним из важнейших объектов рефлексии культуры, отражаясь в тексте, искусстве, фольклоре. В рамках данных феноменов происходит осмысление культурой природного пространства посредством механизма образной интериоризации, преобразовывающего внешние природные объекты в символические образы [2, c. 8]. Механизм интериоризации не есть копирование или воспроизведение природной среды, он намного сложнее. Его сложность, по мнению Ю. М. Лотмана, обусловлена тем, что образы пространства, созданные культурой, всегда целостны и универсальны, тогда как мир реального опыта, мир природного пространства - нет [5, c. 335]. Чтобы не нарушить единства символической картины мира, необходимо сосредоточится на наиболее значимых и содержательных объектах, выбрав их из реального природно-экологического поля [1, с. 79]. То есть, в природном пространстве существует множество мест и объектов, оказавшихся незначимыми для культуры, а потому не получившими никакого культурного осмысления, тогда как другие природные объекты переполняются смыслами и значениями и становятся конструктами символического пространства, воссоздаваемого культурой. Чем определяется символическая значимость того или иного природного объекта и каким образом формируется символическое пространство, попытаемся выяснить на основе анализа казачьего сказочного фольклора.

На первый взгляд, пространство казачьей сказки создается по универсальным канонам мифопоэтического пространства, выявленным В. Н. Топоровым и В. Я. Проппом. Центральной мифологемой, формирующей и организующей пространство казачьей сказки, является мифологема дороги, пути - одна из важнейших универсалий мировой культуры [10, c. 229]. Именно дорога, путь становится тем инструментом, который создает сказочное пространство и ранжирует его, а по большому счету организует всю сказочную действительность. Любая казачья сказка начинается именно с дороги, пути, с которым герой сталкивается по различным причинам, решает сам: чтобы найти суженую (или суженого), «определить» судьбу [3, c. 80, 131, 157]; в силу изначальных обстоятельств - возвращается со службы, с войны, из плена [Там же, c. 107, 147]; отправляется на заработки, на охоту [Там же, c. 63, 117], или вынужденно покидает родной дом, так как нет в нем счастья или потому что не может там больше жить, как Минька, которого колдун превратил в волка [Там же, c. 43]. Герой казачьей сказки - это герой второго типа по классификации Ю. М. Лотмана, который совершает свой подвиг вне дома, в пути-дороге, перемещаясь в пространстве, преодолевая его структурные границы и разрушая запреты [5, c. 276].

Все путешествия героя соотнесены с мифологической топографией, элементы которой качественно маркированы. Однако морфология пространства казачьей сказки не укладывается в классическую схему соотнесения с сакральным центром, предложенную В. Н. Топоровым, напротив, оно не упорядоченно, а неорганизованно. Существующие в нем профанные и сакральные зоны достаточно сумбурно перемешаны, а их значение и степень ценности представлены неоднозначно. Далекие турецкие земли или загадочный «Капказ», наполненные опасностями и приключениями, вызывают у героев более позитивные эмоции, чем близкая, но такая чужая Волга. А мир иной с легкостью проникает в реальное пространство: колдун Жогша живет с Минькой в одной станице, именно в родном селении одолело Кузю Горе-Злосчастье, а Страх или дьявол появляются в доме героев, нарушая целостность защищенного, сакрального центра [3, c. 8, 16, 23, 33]. Казачий сказочный фольклор однозначно демонстрирует высокую степень положительной коннотации пространства степи, в котором герой чувствует себя свободно, легко, привычно [Там же, c. 59, 81, 122, 131, 140]. Но даже в этом «своем» пространстве его могут ждать опасности, такие как встреча с дикой Лобастой, заводящей охотника в гиблое место. символический сказка мифопоэтический фольклор

Существовать в таком хаотизированном пространстве без сакральных ориентиров невозможно, и функцию такого сакрального центра в казачьей сказке выполняет Дон. В сказках Дон выступает в роли высшей ипостаси, жизнедавца, способного помочь герою выпутаться из самой безнадежной ситуации, поддержать, наделить силой. Это архетипический образ прародителя с четко выраженными гендерными признаками, это и особое чудесное место, конец пути, к которому стремится герой, и живая вода, разрушающая чары [Там же, c. 20]. Однако количество сюжетов, связанных в сказках с Доном, серьезно ограниченно, если не сказать мало, особенно если сравнивать его упоминания в песенном фольклоре, где образ Дона превалирует не только количественно, но и сюжетно. Сложно дать объяснение этой ситуации, можно лишь предположить, что коннотативная нагрузка образа Дона несоизмеримо более значима, чем большинство сюжетов сказочного фольклора, явно тяготеющего к бытописанию, а потому не создающих необходимого фона для столь сакрального объекта. Вероятно, именно в силу этих причин, количество коннотаций Дона в сказках весьма ограниченно и сводится в основном к архетипическому образу прародителя-жизнедавца, исключая даже столь востребованный для сказки образ Дона-дороги, Дона-пути, сформировавшийся в песенном фольклоре [9, c. 17]. Все сказочные пути-дороги - это сухопутные перемещения, в рамках которых существует герой, а Дон, как правило, подразумевается как последняя точка путешествия, как эквивалент возвращения домой, в сакральный центр.

Сама путь-дорога казачьей сказки значительно сложнее, чем перемещение из одной точки пространства в другую, пусть даже это пространство неоднородно и хаотично. Дорога часто представляется как движение к цели, которая не всегда осознается героем. От этого он совершает ошибки, часто непоправимые. Гордый Ларька уходит из станицы на Волгу, в бурлаки и теряет навсегда свою любовь; казак Евлоха, отправившийся на поиски невесты только в конце пути признает в попутчице-грязнухе свою суженую; бесстрашный Митяй, отправившийся искать себе ровню в чужих краях, теряет все: родителей, жену, детей. И счастье, если в конце пути с героем происходит осознание смысла пути, обретение себя. То есть, движение по горизонтали, от одной точки пространства к другой становится ментальным испытанием, с которым не всякому суждено справиться. Казачья сказка беспристрастно повествует и о человеческих поражениях на этом пути, о том, как непутевый Ларька, потерявший любимую, топится в озере, а Митяй умирает у дороги, так и не завершив своего пути.

Такое сложное, неоднозначное восприятие дороги характерно русской социокультурной традиции, частью которой является казачий фольклор. С образом дороги традиционно связаны поиски судьбы, счастья, доли, а дополненная религиозно-философскими традициями христианства «дорожная символика» обогащается идеей страдания, неустроенности, жертвенности, крестного пути, восходящих к иконографии Христа и агиографии [7, c. 126]. Поэтому дорога казачьей сказки часто воспринимается героем как наказание, мучительное испытание, а главное препятствие - это преодоление себя. Ларьку дорога заводит на Волгу, где его ждут тяжелый труд, неприкаянность и потеря любимой [3, c. 78]; непутевого Кузю дорога тянет «в кущи непролазные, где только смерть искать, чтоб прибрало его поскорее»; [Там же, c. 15], а желая сбить спесь с Митяя, Судьба «потаскала его… только одному ему ведомо, какие дороги исходил» [Там же, c. 29-30]. Часто дорога «заводит» в лес, в кабак, к беде, к смерти, а такой тяжелый путь часто сопровождается знаком встречи, опасной или сулящей удачу. Все эти характеристики дороги хрестоматийны и соответствуют общекультурной мифопоэтической символике: «Трудность пути, - замечает В. Н. Топоров, - постоянное и неотъемлемое свойство; двигаться по пути, преодолевать его уже есть подвиг, подвижничество со стороны идущего» [10, c. 258].

Таким образом, можно сказать, что сложившаяся в казачьем сказочном фольклоре мифологема дороги (пути) существует в рамках как общерусской, так и всеобщей культурной традиции. Дорога предстает в своем прямом назначении, как расстояние от места к месту, как сам процесс движения в пространстве, становясь простейшим способом описания модели мира, выделение в нем особых зон и границ с определенными качественными характеристиками. Такими зонами казачьей сказки становятся Дон, степь, лес, «Капказ», турецкая земля, Волга. С другой стороны, образ дороги в казачьей сказке несет очень мощную коннотацию выбора жизненного пути, доли, судьбы, осознания своего предназначения, смысла существования. И данное ментальное движение не всегда завершается благополучно. В этом, на наш взгляд, содержится одна из своеобразных черт казачьего сказочного фольклора - некая реалистичность и жизненность в изложении сюжетных поворотов, такое своеобразное отступление от общесказочных канонов, обещающих разрешение всех проблем и счастливый конец.

Но этим не ограничивается своеобразие казачьей фольклорной традиции. Помимо реалистичности и даже драматичности при описании конца путешествия героя своеобразие проявляется в неупорядоченности сказочного пространства, которое хаотизировано, а его элементы способны трансформироваться, меняя свой знак на противоположный. Такая подвижность, нестабильность в определении качества пространства казачьей сказки сформировалась, как нам представляется, благодаря реальным социально-политическим условиям бытия казачьего этноса. Долгое существование на границы государства, необходимость несения воинской службы, готовности к перманентной опасности - все это создавало в ментальности казаков постоянное ожидание беды, которая случается ни где-то далеко, а здесь, в твоем обжитом пространстве. Кроме того, особенности казачьей колонизации строились на включении некогда чужих земель в состав собственной территории. Чужое становилось своим, но в любой момент снова могло стать чужим. Реальное пространство не давало казаку твердых ориентиров, а было подвижно и обманчиво. Таким же получается и пространство казачьей сказки: сложным, меняющимся, хаотично наслоенным, содержащим взаимоисключающие характеристики. В этом открытом пространстве сложно ориентироваться, поэтому герой ничему не удивляется и предпочитает действовать по обстоятельствам: его не пугает ни встреча с собственной Смертью, ни с дьяволом, ни с Каменной девкой.

Такое же влияние реального пространства, природно-экологического поля донского региона проявляется при выделении неких символических объектов - реперных точек, выполняющих роль пространственных координат, без которых, по мнению Е. М. Мелетинского, невозможно описание мира и повествование о его элементах [6, c. 13]. Эти координаты выбираются этническим сознанием также из реального пространства в соответствии с представлениями о значимости и красоте природных объектов. Для казаков, живущих в открытом пространстве степи, таковыми будут одиночные, выделяющиеся объекты: дерево, камень, возвышенность. Более того, Т. С. Рудниченко настаивает, что подобные обособленные объекты наделялись еще и эстетическими характеристиками, считались «украшением» ландшафта [9, c. 20]. Поэтому все значимые для героя сказки точки пространства отмечены такими координатами: одиноким дубом, огромным пнем, белгорюч камнем, горочкой, перекрестком трех дорог [3, с. 18, 20, 42, 58, 157].

Еще в большей степени конкретное природно-экологическое поле и его характеристики проявляют себя в процессе качественного восприятия пространства. Выход из затруднительного положения, разрешение задачи, победа над злыми силами обязательно происходит на фоне перемещения из чужого, недоброго пространства, как правило, леса, реже - чужих земель (Кавказ, Турция, Волга) в свое, родное, обжитое пространство, роль которого чаще всего выполняет степь, реже - станица. Это перемещение случается очень быстро, иногда даже моментально и всегда сопровождается усиливающими эмоциональность восприятия подробностями: «и… расступился лес. А вдали степь завиднелась вся лазоревая, в цветах перед ними разлеглась» [Там же, c. 59]; «степь, раздолье. На душе птицы поют…» [Там же, c. 131], «потом все враз прошло. Солнышко засветило, небо очистилось. Облегчение» [Там же, c. 140]. Перемещение в свое пространство часто сопровождается упоминанием активного звукоряда: «песни запеснячили», «кочеты закричали, да все разом, в один голос», «погода играет, птицы поют», а также ссылкой на позитивные погодные обстоятельства: «солнышко блескучее», «небо голубое», «дождик заморосил, тихий да теплый».

Пребывание в чужом, опасном пространстве также сопровождается упоминанием дополнительных обстоятельств, содержащих негативную нагрузку. К их числу относится ухудшение погоды: «дождь с градом, ветер страшенный» [Там же, c. 51], «вдруг тень занялась ужастенная. Треск начался, вихрь песок поднял до небес» [Там же, c. 140], «темная туча с горизонта идет, по земле стелется» [Там же, c. 121], «жара нестерпимая» [Там же, c. 117], «солнце в зените. От такой жары камни лопаются» [Там же, c. 140]. Причем к числу наиболее часто упоминаемых негативных изменений погоды относятся не дожди и грозы, а столь мучительные для степной местности жара и пыльные бури. Дождь, особенно тихий, или появление ручейка - всегда является признаком благополучного разрешения ситуации.

Все эти ремарки и уточнения, которыми переполнены казачьи сказки, очень четко соотносят символическое пространство с реальными природными характеристиками. В этом случае общие, усредненные абстрактные характеристики заменяются осознанными и оформленными репрезентациями конкретного физического пространства, переведенного в образы и символы. То есть конкретный природный ландшафт, словами О. А. Лавреновой, превращается в «питательный субстрат», из которого конструируется ментальное пространство в соответствии с семиотическими моделирующими кодами культуры [4, c. 268]. Реальные объекты конкретного природно-экологического поля, не утрачивая своей материальной идентичности и функциональной значимости, в контексте культуры становятся знаками, символами, метафорами, архетипическими образами. Так произошло с конкретными географическими объектами - реками Дон и Волга, Царицыном, Кавказом, Турцией, семантическая плотность которых оказалась настолько высокой, что сделала их смысловыми константами символического пространства, а самому этому пространству придало четкую локализованность.

В заключение можно сказать, что сказочное пространство формируется в соответствии с семиотическими моделирующими кодами культуры, но при активном влиянии природно-экологического поля. Причем это влияние настолько активно, что зачастую корректирует и даже нарушает мифопоэтическую традицию. Под этим влиянием четкая структура сказочного пространства становится хаотизированной и неустойчивой, а ее зоны даже изменяют свой знак на противоположный. Под этим влиянием зоной «своего» пространства становится степь, которая в общерусской земледельческой традиции всегда трактовалась как оппозиция обжитой, «прирученной» территории [9, c. 19]. Под этим влиянием конкретный географический объект - Дон - становится сакральным центром сказочного пространства, наполненного сложной суммой символических коннотаций. Таким образом, природно-экологическое поле является не просто территорией разворачивания культуры, и не суммой географических образов, используемых культурой в соответствии с мифопоэтической традицией, а активным создателем образно-символического пространства.

Список литературы

1. Естрина О. В., Ситникова О. И. Природно-экологическое поле как основание формирования социокультурного пространства региона // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2012. № 6 (20). Ч. 2. С. 78-81.

2. Замятин Д. Н. Культура и пространство: моделирование географических образов. М.: Знак, 2006. 488 с.

3. Когитин В. В. Казачьи сказки. Волгоград: Ведо, 1992. 160 с.

4. Лавренова О. А. Пространство и смыслы: семантика культурного ландшафта. М.: Ин-т наследия, 2010. 330 с.

5. Лотман Ю. М. Семиосфера. СПб.: Искусство-СПб, 2010. 704 с.

6. Мелетинский Е. М. О литературных архетипах. М.: РГГУ, 1994. 136 с.

7. Млечко Л. Е. Мифологема дороги в русских литературных сказках // Фольклор: традиции и современность: материалы III международной конференции. Таганрог: Изд-во Таганрог. гос. пед. ин-та, 2005. С. 125-130.

8. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. СПб.: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 1996. 365 с.

9. Рудиченко Т. С. Донская казачья песня в историческом развитии. Ростов н/Д: Изд-во Ростовской государственной консерватории им. С. В. Рахманинова, 2004. 512 с.

10. Топоров В. Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. М.: Наука, 1983. С. 227-284.

Аннотация

В статье рассматривается процесс формирования символического пространства казачьей сказки и предпринимается попытка выяснить, в какой степени при этом трансформируется мифопоэтическая традиция под влиянием реального природно-экологического поля. Автор обосновывает положение о том, что мифопоэтическая традиция воссоздания символического пространства сказки не только изменяется, но и зачастую нарушается под влиянием реального природно-экологического поля.

Ключевые слова и фразы: природно-экологическое поле; пространство казачьей сказки; сказочная топография; мифологема пути; свое-чужое пространство.

Размещено на Allbest.ru