В статье представлен анализ наполеоновского мифа в российской словесной культуре начала 1810-х гг. на материале поэзии двухтомника "Собрание стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году" (М., 1814) под редакцией Н.М. Кутушева. Выявлены ключевые клише, реализации анималистических и националистических мотивов образа Наполеона-безбожника и врага христиан; установлен их генезис.

Ключевые слова: издание, Отечественная война 1812 г., Наполеон, поэзия.

Основное содержание исследования

Эпоха наполеоновских войн является одной из самых непростых в русской истории и культуре: с одной стороны, период перемен и активных военно-политических событий, небывалой сплоченности армии и народа, церкви и государства; с другой - время великих мифов, которые создавались, чтобы укреплять и поддерживать чувство национального достоинства. По замечанию Н.А. Троицкого, "”Отечественная война 1812 года” как историографическая проблема остается столь же дискуссионной, сколь и актуальной" [1]. Литература первой половины 1810-х гг. была неотделимым продолжением правительственной политики в сфере общественного мнения.

Художественная литература военного и послевоенного времени несет на себе отпечаток идеологии и служит в той или иной степени патриотической пропаганде, превращаясь в историческую публицистику. Философско-эстетические проблемы отступают на второй план перед насущными задачами культуры, естественной необходимостью осмыслить недавнее прошлое и настоящее в контексте изменившихся реалий. По верному замечанию А.С. Янушкевича, поэзия этой эпохи отличалась "безличностью, безындивидуальностью", поскольку представляла собой "набор повторяющихся оборотов, образов, эпитетов" [2. С.18]; похожая картина наблюдалась и в патриотической прозе [3.С.3]. Однако, думается, эта общая специфика времени не может оправдать пробелы в истории культуры и нивелирование литературных фактов, значительных как для своей эпохи, так и для общей картины развития отечественной словесности. Поэтому спустя почти два века поэтическая антология в двух частях, изданная в честь российской победы над наполеоновской армией, вновь заслуживает специального внимания.

"Собрание стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году" уникально своим масштабом: издание объединило более ста авторов, как знаменитых (таких как Н.М. Карамзин, Г.Р. Державин, В.А. Жуковский и др.), так и анонимных, подписавшихся лишь топонимами (к примеру, "село Старорусино"). Двухтомный сборник составили уже известные тексты и впервые публикуемые стихотворения разных стилей (от классицистического до фольклорных стилизаций) и жанров (от оды до плача), что заставляет воспринимать его вне критериев высокой художественности, но соответственно важнейшему синхроническому контексту, в котором определяющую роль играли народность, массовость, т.е. простота, незамысловатость и потенциальная способность выразить общее настроение и суждение россиян, отпраздновавших победу. Современные антологии, посвященные памяти войны с Наполеоном, обращались к стихотворениям, вошедшим в "Собрание…" (см., например, "1812 год в русской поэзии и воспоминаниях современников". М., 1987; "1812 год. Воспоминания воинов русской армии". М., 1991), но сборник представляет особый интерес как самостоятельный издательский проект начала 1810-х гг.

За две сотни лет "Собрание" удостоилось специального внимания исследователей единственный раз. В посвященном столетию войны 1812 г. юбилейном семитомном издании "Отечественная война и русское общество" была опубликована обстоятельная работа Н.П. Сидорова "Отечественная война в русской лирике", материалом для которой послужила главным образом поэзия, вошедшая в "Собрание…" [4]. Под русской лирикой автор статьи подразумевает исключительно поэзию, эстетически полноценную, считая таковой известные басни Крылова и "Певца во стане русских воинов" В.А. Жуковского. Остальные же сочинения, "неудержимым потоком хлынувшие вдогонку врагу", все эти "оды, гимны, песни, гласы, дифирамбы, поэмы", а затем "панегирики в честь “героев севера”", созданные "повылезавшими из щелей мошками да букашками", только оживили "державинскую помпу и поддерживались главным мотивом - "жаждой мести", "завязанной в один узел с мотивами националистическими и религиозными" [4. С.164]. Первый поэт, по мнению Н.П. Сидорова, который сумел "благородно осмыслить" войну 1812 г., - это А.С. Пушкин. Несмотря на резко критическое отношение к массовой поэзии, понятное с эстетической точки зрения, автор замечает, что "за искусственно-героической позой и звонким лирным бряцанием, за крикливой и вычурной патриотической риторикой, за мглистым фимиамом славословий, за всей этой условной поэтической бравадой можно усмотреть некоторые живые черты подлинных настроений русского общества того времени", и "даже крайне приподнятый тон тогдашнего стихотворства может объясняться не только готовым литературным шаблоном" [4. C.162]. Однако эти утверждения историка никак не комментируются далее и не получают развития.

Этим словам вторит исследователь фольклора военного времени, коллега Н.П. Сидорова, историк В.В. Каллаш, замечая в народных и псевдонародных творениях первой половины 1810-х гг. "анахронистическую комбинацию мотивов", "очевидный налет искусственных оборотов", "мотивы предшествующей исторической песни, кое-как, на живую нитку, прилаженные к новым событиям" [5] и т.п.

На этом история специального изучения поэзии эпохи наполеоновских войн по причине отсутствия у нее самостоятельной роли практически исчерпывается. В силу промежуточного положения этого высокого жанра в военное время свое значение имеют выводы исследователей русской публицистики, истории церкви и Российского государства. Думается, спад художественно-эстетического уровня лирики связан именно с небывалым усилением государственной пропаганды и господством централизованной общественной политики, проникновением основных ее постулатов во все социальные сферы. В результате вероятность какой-либо оригинальности и самостоятельности суждений теряла смысл, как и шанс на существование.

Главным жанром начала XIX в. являлась публицистика, которая "представляла собой одновременно и способ формирования, и возможность выражения общественного мнения"; "в условиях жесткой цензуры проблемы внутренней жизни страны не то что не критиковались, но и не появлялись на страницах печатных изданий, и вся политическая тематика, представленная в них, относилась к истории других стран и международной ситуации. Естественно, что наиболее популярным персонажем в русских журналах и публицистических сочинениях становился Наполеон Бонапарт" [3. С.5]. И "Собрание стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году" должно рассматриваться именно в этом контексте, а не в ряду явлений элитарной культуры, что было бы более подобающим в случае с крупной поэтической антологией, созданной в иную эпоху.

Проект по изданию двух частей "Собрания" представляет самый репрезентативный материал для выявления характера образов, господствовавших в культуре важнейшей эпохи в истории Российской империи. Ярчайшими из них являются, конечно, представления о "своем" и "чужом", о враге Наполеоне и защитниках родного Отечества. При этом изначально вполне понятны магистральные коннотации восприятия обеих сторон, интересен сам механизм формирования и особенности функционирования этих образов в поэтических текстах.

Согласно наблюдениям целого ряда литературоведов художественное отражение личности Бонапарта в русской литературной классике XIX в. при всем многообразии воплощений в поэзии А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова, прозе Н.В. Гоголя, Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского обнаруживает четкое развитие: от идеализации и преклонения перед личностью Наполеона в конце XVIII в. к ее отрицанию в начале XIX в., от романтического восхищения 1820 - 1830-х гг. к простому человеческому соучастию и пародированию наполеонизма [7-11]. Как бы ни изменялась художественная интерпретация образа Наполеона, неизменным оставалась сама серьезность проблемы, не оставлявшей равнодушными поэтов, писателей и просто "думающих" людей в России и в Европе. Образ Наполеона выступал в роли мировоззренческого ориентира. Они не ориентированы на сообщение нового, но интересны с точки зрения информации об авторесоздателе повествования, поскольку выявляют именно его понимание мира. Так, декабристы в своем восприятии Бонапарта пришли от "резкого неприятия" к "мифопоэтической трактовке" и "проекции судьбы Наполеона на собственную судьбу" [12]. В результате апология Наполеона стала "неотъемлемой частью декабристской рефлексии над историей своего движения" [12].

В современном литературоведении для обозначения этого явления используется понятие мифологического сознания, или мифа. По замечанию Л.И. Вольперт, культурный миф "помогает осмыслить современность" [10. C.294]. "Анонимность, повторяемость, цикличность, тенденциозность", по наблюдению исследователя, становятся постоянными характеристиками такой мифологической структуры, разновидностью которой является и наполеоновский миф.

В случае с интересующим нас "Собранием…" речь идет не об индивидуальном "мифе", но о живом коллективном мифотворчестве, о превращении мифа о Наполеоне, господствовавшего на захваченных им территориях, в слово. В российском массовом сознании в начале 1810-х гг. сформировалась четкая антибонапартистская установка.

Массовая проза - многочисленные памфлеты и брошюры, журнальные статьи, выпущенные в начале 1810-х гг., - имела в большинстве своем подражательный или переводной характер, вторила централизованной установке и так же была наполнена резкой критикой Наполеона. Авторы памфлетов творили самые неимоверные легенды о лидере французов, а чаще пересказывали и приукрашивали правдивые и выдуманные истории и ставшие бродячими анекдоты. В результате легко определились основные устойчивые черты и сюжеты интернационального антибонапартистского мифа. Так, памфлетисты с удовольствием эксплуатировали штампы о Бонапарте - лицемере и "обольстителе народов", безнравственном властителе, развращающем подданных, продолжателе дела Французской революции.

Русская лирика первой половины 1810-х гг. не могла оставаться в стороне от литературных и историко-политических процессов, она была частью ориентирована на общенациональную идею, на поддержание патриотического духа, и потому поэтическая образность сама по себе имела второстепенное значение, подчиненное наполеоновской идее, которую авторы произведений стремились выразить в ярких, часто повторяющихся образах.

При изображении образа Наполеона-губителя критерий объективности и историческая достоверность, конечно, играли подчиненную роль. Такому положению вещей способствовали в первую очередь государственная идеология и пропаганда. Антинаполеоновские высочайшие манифесты, приказы и воззвания, исходившие непосредственно от монарха и верховной власти, имели законодательную силу и были призваны пробудить в народе и войске патриотический дух, мобилизовать все сословия на борьбу с врагом. Не последнюю роль в создании этого мифа играла церковь. Целый ряд стихотворений "Собрания…" созданы в ответ на правительственные манифесты, рескрипты и обращения церкви к российским подданным, что отражено непосредственно в заглавиях: "Отголосок лиры на случай изданного Манифеста"; "Военная песнь при получении Высочайшего Манифеста в Нижегородской губернии"; "Стихи, написанные по прочтении Рескрипта"; "На Манифест, данный в Москве 18 июля 1812 года"; "Стихи, написанные по прочтении письма Преосвященнейшего Платона".

Пожалуй, самым популярным, ключевым клише стал образ Наполеона-безбожника, врага христиан. Его внедрение в общественное сознание организовывало одно из основных направлений деятельности православного духовенства - антинаполеоновскую церковную проповедь. Православие служило без преувеличения духовной основой государства и народного самосознания. Русская церковь практически провозгласила войну 1812 г. священной, следуя указу Александра I, сделанному в декабре 1806 г. в связи с созывом народного ополчения. На местах - в тылу и в действующих войсках - священники в своих проповедях объясняли всю значимость воинского долга, необходимость защищать Веру, Отечество и Государя от противного Христу Наполеона. Такой образ Бонапарт получил из-за своего разрыва с Папой, случившегося перед началом войны против России, все предшествовавшие этому разрыву попытки упорядочить конфессиональную анархию во Франции, как и союз с Римско-католической церковью, при формировании общественных представлений о Наполеоне российской государственной пропагандой во внимание, конечно, не принимались.

Второе "доказательство" дьявольской сущности Наполеона - споспешествование в разграблении и надругательство над православными храмами и монастырями - отыскалось после его изгнания из Москвы, оно в отличие от первого является бесспорным. "После освобождения Москвы по распоряжению Александра I во всех церквах России было прочитано составленное по достоверным данным особое "Известие" о состоянии Москвы (от 17 октября 1812 г.), в котором не только сообщалось об оставленных оккупантами "следах зверства и лютости" (разграблении и осквернении храмов), но делался также ряд выводов, касающихся сущности противника и характера предыдущих и последующих взаимоотношений с Францией" [13]. Так взгляд на французского вождя как на антихриста в той или иной форме доводился до прихожан.

"Собрание стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году" как часть общей политики в области общественного мнения открывает антинаполеоновский миф во всем многообразии вербальных воплощений. Основная поэтическая фигура авторов-стихотворцев при введении характеристик французского главнокомандующего - это сравнение. Победное шествие Наполеона по Европе инициировало историческую доминанту, в коллективной памяти всплыли образы мифологизированных узурпаторов власти и поработителей народов. Древнеримские императоры Нерон и Калигула, вождь гуннов Аттила, император Запада Карл Великий, ассирийский царь Синаххериб и другие известные правители, полагавшиеся в своей политике исключительно на грубую силу, ставятся в один ряд с Наполеоном, который "Нерона злобнее, Калигулы гнуснее"; "Как злейший Нерон, жаждет крови". Сопоставление Наполеона с тиранами было излюбленным приемом памфлетистов, одно из таких творений, широко известных читающей публике, имело заглавие "Аттила XIX века". Авторы стихотворений заимствуют и также активно эксплуатируют этот популярный ход. Ср.: Калигула, Нерон, Филипп ожесточенный, И Цезарь, и Алкид, и дерзновенный Карл, Не так в крови людей невинных обагренны, Как Франции глава, который c силой пал.

В ореол сравнений по понятным причинам входят и вожди времен татаро-монгольского ига Тамерлан и Мамай, Чингисхан и Батый: "…избавлена вселена // От новых Тамерлана орд!"; "Падет второй Мамай, свирепый, кровожадный"; "Ничто Аттилы, ЧингисХаны; // Ничто Батыи, Тамерланы // Пред ним в свирепости своей".

Часто авторы "Собрания" прибегают к весьма неожиданным с точки зрения современного читателя аналогиям. Так, Бонапарт выступает в поэтических текстах антологии и как "новый Герострат" ("славу Герострата // Затмил всех прав гоненьем злым"); и как кичливый Голиаф ("Уже в Cионские пределы // Сей новый Голиаф вступил"), и как "смешной и глупый неудачник" Дон-Кихот ("Как в дурь себя ты потопил? // И Дон-Кишот умнее был!"; "Изчезнул Геркулес… И видим Дон-Кишота"). Собственное имя Наполеона употребляется только с негативными по коннотации эпитетами: "Неприятель наш - Бонапарт лихой!"; "Бонапарт злодей", "Поведи полки исполинские // На разбойника Бонапартия".

Поэзия любого, даже не самого высокого, уровня предполагает "сгущение мысли" (А.А. Потебня), уплотнение образности. Взятая в совокупности лирика "Собрания" напоминает на первый взгляд беспорядочное деструктивное накопление памфлетных образовшаблонов. Несоответствие неупорядоченной формы, нагромождения образов вполне серьезному, патетическому содержанию вызывает ощущение эстетического диссонанса. Такое положение является результатом активного и в то же время "сырого" (неосмысленного в силу отсутствия временной дистанции) межкультурного и внутрикультурного смешения дискурсов. В результате быстрого сближения русского и немецкого (большинство памфлетов было переведено с немецкого языка), дворянского и народного, армии и церкви содержание захлестнуло форму, равнопротяженность текста и смысла, определяющая художественную полноценность, отошла на второй план.

Приобретя утилитарное общественное значение, поэтическая речь (как и любая другая на этом месте) естественным образом трансформировалась в соответствии с потребностью в функциональности, в минимализации коммуникативных усилий автора и читателя, стремясь к облегчению воспроизводимости оборотов. В результате этого поэтическая образность практически перестает быть свободной и сужается до ограниченного набора готовых формул, клише, общепонятных стереотипов, которые в совокупности составляют целую "русскую версию “черной легенды" о Наполеоне" [14]. Действительной территорией творчества в военное время становится агитационная, идеологически маркированная проза. Авторы переводных и оригинальных памфлетов и мемуаров, информационных листков и проповедей и выступают создателями тех сравнений, которые мы встречаем в лирике "Собрания". Значение и экспрессивность этих выражений не тускнеет с течением времени, семантика и выразительность образа Наполеона-врага нарастает по мере движения к победе.

Череду злодеев в ряду определений Наполеона венчает воплощение зла с точки зрения религии. Сатана, дьявол, антихрист - эти имена становятся неотъемлемой частью антибонапартистского мифа. "Собрание стихотворений" открывается сочинением Державина, полное заглавие которого гласит: "Гимн лиро-эпический на прогнание французов из Отечества 1812 года, во славу всемогущего Бога, великого государя, верного народа, мудрого вождя и храброго воинства российского". "Гимн" представляет собой полное воплощение истории о победе над Наполеоном-антихристом и продолжается распространенным списком из полусотни примечаний, подробно объясняющих и доказывающих мифопоэтическую образность стихотворения. Из них мы узнаем о том, что Бонапарт есть предсказанный Апокалипсисом "змий древний, нарицаемый Диавол"; который "исходит от бездны". В подтверждение приводятся неопровержимые, с точки зрения автора, факты из многочисленных легенд и памфлетов. Наполеон, как антихрист, дает своим подданным "начертание на руце или на челах их", "оставляя клеймо или печать с собственным именем на теле своих воинов"; "имеет седмь глав и рогов десять" - "семь Королей" и "десять народов, ему подвластных". Образ французов, согласно примечаниям Державина, соответствует их правителю, поскольку "разврат, соблазн, нечестие и само безбожие французского народа, не упоминая о бывших в последнюю революцию, видны в Истории самых давних веков Христианства".

В "апокалиптический" сюжет вписывается и М.И. Кутузов, который, по версии поэта, "как бы нарочно пожалован Князем, чтобы сблизиться с Священным Писанием; впрочем он избран был общим голосом в начальники всеобщего ополчения". Подразумеваются в данном случае слова пророка Даниила: "Восстанет Михаил Князь Великий". Русско-французская война предстает как предначертанная Апокалипсисом "брань змия с агнцем"; тут же автор разъясняет еще более конкретно: "…под видом агнца представляется Христианская кротость и имеет отношение к тому, что царствующий император вступил на Престол под знаком Овна".

"Гимн" Державина не только задает высокий архаично-классицистический тон, открывая "Собрание", но и предоставляет необходимый ключ для прочтения образов "своего" и "чужого", озвучивает "официальную версию", от которой следует отталкиваться. В продолжающих антологию стихотворениях этот кодовый набор образов ширится и развивается. В унисон державинским строкам и рассуждениям в примечании звучат поэтические сравнения и "красноречивые" эпитеты в адрес Бонапарта в стихотворениях многих других. Ср.: "ада выродок", "истребитель вселенной", "адский владыка, дерзнувший против небес", "Исчадие вражды, крамолы, // Виновник зла, несметных бед", "злодей, в злодействиях всегда ненасытим", "адский сын гордыни", "Царств земных злодей" и т.п.

Отдельным мотивным комплексом антинаполеоновского мифа выступают анималистические образы, проистекающие главным образом из представления о звериной сущности антихриста. Так, французский император изображается русскими стихотворцами как "алчный, лютый зверь", "хищник инороден"; "гидра смертоносна яда"; "тьмоглавый сей дракон". Легенда о добром предзнаменовании, увиденном в появлении орла, воспарившего над головой главнокомандующего Кутузова накануне Бородинского сражения, породила "птичий" сюжет образности Наполеона. Эта история была общеизвестной в кругу современников, воспоминания о нем можно встретить, например, в мемуарах И.Р. Дрейлинга, М.И. Муравьева-Апостола, Ф.Н. Глинки [15. C.373; 16. C.331; 17. C.171]. Под пером одного из авторов "Собрания…" она превращается в распространенное поэтическое сравнение с участием более десятка различных птиц:

Уж как слышно нам: Бонапарт злодей

Не одних скворцов на Москву пустил;

А привел он с собой и гусей, и грачей,

И чижей, и синиц, воробьев, журавлей,

И сорок, и ворон, коршунов и сычей,

Вислоухих сов и ночных филинов,

Да и теx дураков - полевых дудаков…

Так возможно ли могучим Орлам,

Могучим Орлам, Орлам Северным,

Таковую дрянь на себя пустить? <…>

Будь ты проклят от нас враг ощипанной сыч! Не из рода Орлов - Корсиканской петух! <…>

Да и кто же видал, да кто же слыхал, Чтоб ободранной сыч мог сразиться с Орлом?

образ миф наполеон собрание стихотворение

Орел всем птицам Царь, всему cветy судья!. А ощипанной сыч всему свету - смех!

В другом шутливом стихотворении образ Наполеона определяется в сопоставлении с целым рядом обитателей русских лесов:

Как заяц, уплелся домой.

Как тигр, он злобой распалился,

Несытый ястреб сам падет;

Отличен зверством был, в веках блистать мечтая:

Черный гад на Русь Святую Наглу лапу потянул:

Зубы волчьи навострил!

Карикатурные образы, с точки зрения современного читателя доходящие до комизма, отражают лишь попытку выразить официальную версию антибонапартистского мифа. Нужно понимать, что тождество Наполеон - антихрист воспринималось обществом не как сравнение, но как аксиома, и эпитеты, выдуманные авторами стихотворений, призваны иллюстрировать прямую аналогию, не подлежащую сомнению. Эффект карикатуры возникает в данном случае из-за усиления и без того надуманного, утвержденного государством образа врага.

Третья ипостась антибонапартистской образности "Собрания…" связана с национальным мотивом. Сама по себе характеристика особенностей менталитета той или иной нации в начале XIX в., века литературных путешествий и травелогов, не считалась предосудительной, скорее наоборот - только входила в моду, обозначая оживление межкультурного взаимодействия и интерес к инонациональному. Корсика - родина Наполеона - славилась гордостью, суровостью нрава и непримиримостью своих обитателей. Авторы памфлетов подхватили это наблюдение и превратили в легенду, выставляя определение национальной принадлежности "корсиканец" синонимом к слову "разбойник" и подразумевая при этом фигуру Наполеона. Так, например, по убеждению одного из сочинителей памфлетов, корсиканцы "горды, наглы, много о себе думают и чрезвычайно мстительны. Варварская их ненависть к неприятелям беспредельна. Они весьма склонны к возмущению и не должно полагаться на их клятвы в договорах" [18. C.10]. В этом контексте следует понимать выражения авторов стихотворений из антологии 1812 г.: "Шут-Корсиканец повалился"; "Корсиканец злой, ада выродок"; "Не из рода Орлов - Корсиканской петух!" и др.

Сходное переосмысление получает характеристика всего французского. Именование "галл" под пером стихотворцев превращается в ругательство: "Ты гидру низложил богопротивных галлов"; "сей хитрый галл"; "Галл - злодей вселенной"; "Сей вихрь, - се смертоносный галл!"; "Галл // Трепещет, видя бурь сих грозных приближенье"; "Что если б был твой нос отрублен козаком, // В минуту бы тебя сочли мы калмыком" и т.п.

Структура любой мифопоэтики основывается на оппозициях, и антибонапартистский миф не является исключеним. В стихотворных сочинениях авторов антологии галлу-антихристу противопоставлены "святые россы" - весь российский народ, "славный богатырями", армия во главе с героями-военачальниками и самим "великим Монархом" Александром I. Ср.: "Ликуй и радуйся, Россия! // В тебе прославился Господь"; "Ты, Боже, двигнулся за нас"; "О росс! Сам Бог твой щит!"; "О витязи! Славянска кровь! // России щит надежный!"; "Ликуй, священная Российская держава! // Питайся вечностью, паряща к небу слава!"; "Не устрашимся… Россы! C вами Бог!"; "Россия верностью и веpoй возрожденна!" и т.п.

Организующая метатекст "Собрания" патриотическая тема подчеркивается непосредственно в названиях стихотворений сборника, содержащих указания на национальную принадлежность автора: "Песнь русского воина перед сражением"; "Чувствования русского в Кремле"; "Песнь россиянина на новый 1815 год"; "Чувствования россиянки"; "На незабвенные подвиги россиян для освобождения народов". Статус всенародной патриотичность обретает в широком спектре обращений к различным социальным слоям и областям России. Ср.: "Песнь русских поселян русским воинам"; "К российскому дворянству"; "Стихи, по случаю собрания дворянства и купечества"; "К жителям Нижнего Новгорода"; "Песнь донскому воинству"; "Чувствования калужских жителей по приезде генерала Милорадовича" и т.п. Впечатление всеохватности антинаполеоновского дискурса достигается благодаря сочетанию под одной обложкой произведений знаменитых поэтов, столичных журналистов, участников военных действий и простых сочинителей из российских деревень.

В результате этих коллективных стараний образ Наполеонагероя оказывается тотально развенчанным и диаметрально противопосталенным всем русским гражданам и каждому из них. "Собрание стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году", заключая в себе многократные повторения одних и тех же мотивов и выражений, достигает главных коммуникативных, связанных с идеологией целей - прославление воинского подвига погибших и оставшихся в живых соотечественников и уничтожение страшного врага. Эта поэтическая антология обозначает, пожалуй, ту "точку невозврата", с которой началась переориентация русской культуры с франкофилии на "германофильство".

Литература