Образ иностранца в фольклорном и художественном текстах, литературном анекдоте XVIII-XIX веков и современном анекдоте

Размещено на http://www.allbest.ru/

Образ иностранца в фольклорном и художественном текстах, литературном анекдоте XVIII-XIX веков и современном анекдоте

Панова Е.П.,

Тюменцева Елена Владимировна

Аннотация

Статья посвящена анализу образа иностранца в русском языковом сознании на материале фольклорных текстов (лирических песен), текстов художественной литературы (А. Грибоедов, А.С. Пушкин, П.П. Ершов), литературных анекдотов XVIII-XIX веков и современных анекдотов.

Адрес статьи: www.gramota.net/materials/2/2008/1-2/24.html

Национальный вопрос волновал русского человека с давних времен и оставил заметный след как в менталитете, культуре русского народа, так и в русском языковом сознании. Так, например, уже мифологическое сознание язычника делит окружающее пространство на "свое - чужое". В славянском фольклоре "свое" осмысляется как место, в котором можно чувствовать себя защищенным, "чужое" - это дальняя сторона, где поджидает опасность. Однако, под понятием "чужое" может подразумеваться более широкий смысл, чем "другая страна", "другое государство": переступив границу "своего - чужого", человек становится незащищенным, оказывается во власти темных сил. Следовательно, "чужое" пугает, отталкивает, вызывает недоумение, ужасает, удивляет. Так, в лирических песнях выстраивается параллель "окно - чужое пространство", так как "через окно осуществляется символическая связь с миром мертвых" [Байбурин 1983: 141]. Древние славяне испытывали страх перед "тем" светом, обладающим вредным влиянием на человека. Соответственно "чужое" пространство воспринималось как опасное, границы которого не рекомендовалось преодолевать, предварительно не выполнив магический ритуал:

Сидела б я в новой горнице одна, Белой грудью я на красном окне,

Глядела бы в чисто поле далеко, Я роняла горючи слезы из глаз,

Я бранила бы чужу дальню сторону:

-Ты, злодей, ты, злодей, чужа дальня сторона! Разлучила меня с матерью,

Во-вторых-то, с любезным дружком,

А во-третьих, со родимой стороной [Киреевский 1986: 75].

Внутреннее состояние лирической героини, находящейся на иной территории, находит свое отражение в эпитете "злодей", так как "чужа дальня сторона" разлучила ее с "матерью", с "любезным дружком", "со родимой стороной". Такое постепенное нанизывание образов усиливает эффект одиночества и тоски по родному дому. Итак, значение "окна" в данном контексте воспринимается как отверстие в иной мир, в "чисто поле", однако эту границу переступать запрещено.

В народных сказках "чужая сторона" также полна опасностей и непредвиденных обстоятельств: там живет Кощей Бессмертный, или Змей Горыныч, или … Заморская Царевна неземной красоты. Заметим, что в фольклорном эпосе, как известно, отсутствует психологизм, поэтому критерии красоты никак не обозначены и не выражены в сказочном тексте. Скорее, наоборот, красота царевны дается вне этнических и межкультурных отличий, в фольклоре понятие красоты - интернационально.

В период расцвета романтизма и обострившегося интереса писателей фольклору, в русской литературе начинает активно осваиваться жанр литературной сказки. В.А. Жуковский, А.С. Пушкин, А. Погорельский, В.Ф. Одоевский, П.П. Ершов осваивают сказочные образы и сюжеты, переосмысляя и перерабатывая их с литературно-художественных позиций. Благодаря тому, что литературная сказка - это письменный вид искусства, писатель наполняет сюжеты народных сказок теми литературными приемами, которых не знала народная сказка: литературные портреты, пейзажные зарисовки, описание интерьера, психологизм, лирические отступления, авторские характеристики. С развитием психологизма в литературной сказке, закономерно встает вопрос о критериях русской и заморской красоты в рамках "своего - чужого". Так, у А.С. Пушкина находим образец чисто русской красоты: "Но царевна, молодая, / Тихомолком расцветая, / Между тем росла, росла, / Поднялась - и расцвела, / Белолица, черноброва, / Нрава кроткого такого", и далее: "Дом царевна обошла, / Все порядком убрала, / Засветила богу свечку, / Затопила жарко печку". Царица у Пушкина обладательница не только внешней, но и внутренней красоты: высока, стройна, белолица, хорошая хозяйка, скромна, терпима, богобоязненна. фольклорный литературный анекдот

В данном случае интересно сопоставить пушкинское представление о красоте с описанием заморской красоты, которое создает П.П. Ершов в сказке "Конек-Горбунок": "От гостей же слух идет, / Что девица там живет; / Но девица не простая, / Дочь, вишь, Месяцу родная, / Да и Солнышко ей брат. / Та девица, говорят, / Ездит в красном полушубке, / В золотой, ребята, шлюпке / И серебряным веслом / Самолично правит в нем; / Разны песни попевает / И на гусельницах играет" [Сб. Сказки … 2006: 127]. В данном случае портрет чужеземки близок традиционному портрету красавицы русских народных сказок. Ершов явно опирается на образность, достаточно хорошо разработанную в фольклоре. Однако далее Ершов выступает как мастер психологического портрета: описание царь-девицы дается уже сквозь призму видения ее Иваном, русским мужиком, у которого совсем иные представления о красоте (хорошо известные русскому читателю по тем же сказкам, и достаточно ясно описаны А.С. Пушкиным), явно противоречащие "заморским" канонам: "Царь-девица, так что диво! / Эта вовсе не красива: / И бледна-то, и тонка, / Чай, в обхват-то три вершка; / А ножонка-то, ножонка! / Тьфу ты! Словно у цыпленка! / Пусть полюбится кому, / Я и даром не возьму" [Сб. Сказки … 2006: 132].

Итак, Ершов создает два портрета, принадлежавших одному человеку, но эти портреты явно противоречат друг другу, так как представления о красоте разных народов различны, и именно это различие так сатирически тонко подмечает Ершов в своей сказке: Ивану Царь-девица кажется уродиной, на которой "никак невозможно жениться". Таким образом, иностранная культура воспринимается русским сознанием как нечто инородное, неприемлемое.

Обратимся к комедии А. Грибоедова "Горе от ума", к эпизоду встречи гостей, в котором писатель затрагивает тему иностранцев в России: "Легко ли в 65 лет / Тащится мне к тебе, племянница, - / мученье / час битый ехали с покровки, / силы нет / ночь - светапредставленье. / От скуки я взяла с собой / Арапку-девку, да собачку. / Вели их накормить ужо, дружочек мой, /От ужина сошли подачку. / Княгиня, здравствуйте, / Ну, Софьюшка, мой друг / Какая у меня арапка для услуг / Курчавая! / Горбом лопатки! Сердитая! / Все кошачьи ухватки / Да как черна, да как страшна, / Ведь создал же Господь / Такое племя: / Черт сущий, в девечьей она: / Позвать ли? / Представь: их как зверей выводят на показ! / Я слышала, там… / Город есть Турецкий… / А знаешь ли, кто мне / Припас? / Антон Антоныч Загорецкий". В отрывке в сознании гостьи выстраивается ассоциативный ряд: арапка - черт - звери. При этом данные ассоциации связаны не только с внешними, физиологическими данными, неприемлемыми для российскихкритериев красоты ("Какая у меня арапка для услуг / Курчавая! / Горбом лопатки! Сердитая! / Все кошачьи ухватки / Да как черна, да как страшна, / Ведь создал же Господь / Такое племя"), но и в несовпадении социально-культурной и общественной жизни обеих стран, Турции и России ("Представь: их как зверей выводят на показ! / Я слышала, там… / Город есть Турецкий…"), а также в противоположности религиозных воззрений ("Черт сущий"). Арапка - это "чужое" пространство, для народного сознания - инфернальное, связанное с нечистой силой, так как непонятное и непознанное.

В этом аспекте интересен образ африканца в русском языковом сознании. Так, например, в повести А.С. Пушкина "Арап Петра Великого" представлено восприятие Ибрагима светским обществом Франции и России. Во Франции "обыкновенно смотрели на молодого негра как на чудо" (с. 5). Ибрагим "чувствовал, что он для них (французов) род какого-то редкого зверя, творения особенного, чужого, случайно-перенесенного в мир, не имеющий с ним ничего общего" [Пушкин 1995: 5] Однако, во Франции, хотя также и выстраивается оппозиция "свое-чужое", однако европейская культура более толерантна, поэтому "не одна красавица заглядывалась на него с чувством более лестным нежели простое любопытство" [Пушкин 1995: 5]. Более того, некая графиня D. проявила свою благосклонность к молодому Ибрагиму, а "наблюдательному свету" ее выбор казался "вполне естественен".

Однако, ситуация в России у Ибрагима складывается противоположным образом: с одной стороны, когда Ибрагим приехал в Петербург, Россия была чрезвычайно гостеприимна к нему: "Государь приблизился к нему, обнял его и поцеловал в голову", позже Ибрагим был приглашен на обед Петром I, в ходе которого "государь с ним разговаривал о разных предметах" [Пушкин 1995: 10-11]. С другой стороны, в русской культуре прочно удерживается восприятие иностранца как нехристя. Ассоциативный ряд "чужое-чужестранец-нехристь-антихрист" актуализируется в сцене сватовства. Ибрагим был сосватан Петром I дочери Гаврилы Ржевского, что было воспринято семейством как трагедия: "батюшка-братец, - сказала старушка слезливым голосом, - не погуби ты своего родимого дитяти, не дай ты Наташеньки в когти черному диаволу" [Пушкин 1995: 25]. Наташа же, "когда услышала последние слова, лишилась чувств, и, падая, расшибла голову о кованый сундук, где хранилось ее приданое" [Пушкин 1995: 26].

И далее, когда "бедная девушка" очнулась после долгого беспамятства, "она с усилием приподняла голову и вдруг узнала царского арапа. Тут она вспомнила все, весь ужас будущего представился ей. Но изнуренная природа не получила приметного потрясения. Наташа снова опустила голову на подушку и закрыла глаза" [Пушкин 1995: 31]. Члены семьи Гаврилы Ржевского назвали Ибрагима "диаволом", а свадьбу Наташи восприняли как погибель души.

Если от художественных и фольклорных текстов, в которых однозначно отразилась эпоха, нравы и менталитет русского народа, обратимся к литературным анекдотам XVII-XIX веков, которые более тесно связаны с объективной реальностью, то обнаружим общие интересные закономерности в осмыслении образа иностранца как в художественных текстах, так и в литературных анекдотах. В обоих типах текстов: в художественных произведениях и в литературных анекдотах XVIII-XIX веков - разрабатывается такая общая для них тематика, как хлебосольность и гостеприимство русского народа по отношению к чужестранцам, нетипичность внешности иностранцев, принадлежность их к иной социальной и религиозной культуре, а также сложившаяся в народном мифологическом сознании тема отчужденности русского народа от всего "чужого", так или иначе связываемого с темными инфернальными силами. Добавим, что подобные совпадения не случайны и заключаются в отражении в произведениях цельности и единства народного мифологического сознания, которым обладал русский человек XVIII-XIX веков, в отличие от человека XX века, где мы сталкиваемся с проявлениями множественности картин мира, что приводит к пестроте и разнообразию взглядов, мнений, позиций. Тематика анекдотов становится разнообразнее и противоречивее под влиянием 1) научно-технического прогресса; 2) расширения и углубления экономических и культурных связей между странами; 3) расширения возможностей человека; 4) изменения религиозно-философских взглядов и повсеместного распространения атеистических воззрений на мир; 5) появления больших возможностей познания человеком культур других стран; 6) исторического развития стран и народов. Все эти и другие особенности развития мира способствовали изменению и разъединению цельной картины мира русского человека XVIII-XIX веков, а следовательно, идейно-тематическому разнообразию анекдотов.

Однако, любой анекдот (литературный или народный) является одним из немногочисленных сохранившихся до наших дней воплощений карнавального сознания. Отражая систему ценностей карнавального мира чутко реагирует на изменения в ней. Карнавальное сознание характеризуется стремлением к фамильяризации, снижению, приземлению всего, что воспринимается как значимое и серьезное во внекарнавальной жизни, всех официальных ценностей и фетишей [Бахтин 1963: 210; Слышкин 2000: 22]. Таким образом, карнавализация - это то явление, которое отличает анекдот от художественной литературы. Художественная литература отражает и осмысляет мир, а анекдот - высмеивает. Поэтому образ иностранца, существующий в двух параллельных художественных системах, в жанре анекдота изображается в духе карнавальной смеховой традиции.

Так в одном из анекдотов о Наполеоне находим мотив сопоставления иностранца с нечистой силой. Сопоставление Наполеона с антихристом продолжает обозначенную нами выше тему: нехристь Наполеон однозначно действует заодно с "диаволом", а батюшка царь Александр никак не может водить с ним дружбу. А вот "сперва окрестить Бонапартия в реке, а потом же допустить его пред свои светлые, царские очи" [Русский лит. анекдот … 1990: 255] - с точки зрения народных представлений это достойный поступок русского православного царя, в котором угадываются и восхищение народа царем, и вера в его непоколебимую физическую силу, духовную стойкость, а также глубочайшую религиозность.

Дело идет о первом свидании и первой встрече Александра с Наполеоном на плоту на реке Немане, в 1807 году. В это время ходила в народе следующая легенда. Несчастные наши войны с Наполеоном грустно отозвались во всем государстве, живо еще помнившем победы Суворова при Екатерине и при Павле. От это того уныния до суеверия простонародного, что тут действует нечистая сила, недалеко, и Наполеон прослыл антихристом. Церковные увещания и проповеди распространяли и укрепляли эту молву. Когда узнали в России о свидании императоров, зашла о том речь у двух мужичков. "Как же это, - говорит один, - наш батюшка, православный царь, мог решиться сойтись с этим окаянным, с этим нехристем. Ведь это страшный грех!" - "Да, как же ты, братец, - отвечает другой,- не разумеешь и не смекаешь дела? Разве ты не знаешь, что они встретились на реке? Наш батюшка именно с тем и повелел приготовить плот, чтобы сперва окрестить Бонапартия в реке, а потом уже допустить его пред свои светлые, царские очи" [Русский лит. анекдот … 1990: 255] - т.о. в анекдоте сатирически высмеивается образ Наполеона, но в основе создания данного сатирического образа лежит все тот же мотив сопоставления Наполеона с антихристом, общение с которым, по определению (чужой), может "принести" только беду. И далее, ситуация разворачивается в традициях карнавально-смеховой культуры, в соответствии с народными представлениями о "чужом": "Наш батюшка именно с тем и повелел приготовить плот, чтобы сперва окрестить Бонапартия в реке, а потом уже допустить его пред свои светлые, царские очи".

В литературный анекдот XVIII-XIX веков обращался также к таким темам, как тема путешествия, тема "засилья" иностранцев при русском дворе, тема непрофессионализма и недобросовестного отношения иностранцев к своему труду, тема "засоренности" русского языка иностранными словами. То есть тематика анекдота, с одной стороны, несколько шире и разнообразнее, с другой, злободневнее, так как жанр анекдота диво реагирует на животрепещущие проблемы общества. Поэтому актуальность затрагиваемых тем - это жанрообразующая черта анекдота.

Обратимся к анекдоту XIX века, в котором высмеивается двоякое отношение к иностранцам: Однажды Бирон спросил Куликовского: "Что думают обо мне россияне?" "Ваша светлость, - отвечал он, - одни считают вас Богом, другие сатаною и никто - человеком" [Русский лит. анекдот … 1990: 183], - демонстрирует, с одной стороны, продолжает обозначенную выше тему, а с другой, высмеивает "засилье" иностранцев при русском дворе, неразборчивое, слепое им поклонение и подражание.

Интересны анекдоты, в которых также отразилась двойственность нашей культуры по отношению к иностранцам: русские очень гостеприимны и хлебосольны, Россия всегда с радостью встретит, накормит и приласкает ("государь приял его ласково…"), но с другой стороны русский не прочь и посмеяться над глупостью, невежеством, смешным этикетом или непонятным обычаем и традицией иностранца, а порой даже и обмануть несчастного, ввести в заблуждение какой-нибудь выдумкой. Следующие два анекдота демонстрируют как раз подобные отношения:

Шереметев под Ригою захотел поохотиться. Был тогда в нашей службе какой-то принц с поморья, говорили, из Мекленбургии. Петр Алексеевич ласкал его. Поехал и он за фельдмаршалом (Б.П. Шереметевым). Пока дошли до зверя, принц расспрашивал Шереметева о Мальте; как же не отвязывался и хотел знать, не ездил ли он еще куда из Мальты, то Шереметев провел его кругом всего света: вздумалось-де ему объехать уже всю Европу, взглянуть и на Царьград, и в Египте пожариться, посмотреть и на Америку. Румянцев, Ушаков, принц, обыкновенная беседа государева, воротились к обеду. За столом принц не мог довольно надивиться, как фельдмаршал успел объехать столько земель. "Да, я посылал его в Мальту".- "А оттуда где он ни был!" И рассказал все его путешествие. Молчал Петр Алексеевич, а после стола, уходя отдохнуть, велел Румянцеву и Ушакову остаться; отдавая потом им вопросные пункты, приказал взять по ним ответ от фельдмаршала, между прочим: от кого он имел отпуск в Царьград, в Египет, в Америку? Нашли его в пылу рассказа о собаках и зайцах. "И шутка не в шутку; сам иду с повинною головою",- сказал Шереметев. Когда же Петр Алексеевич стал журить его за то, что так дурачил иностранного принца: "Детина-то он больно плоховатый,- отвечал Шереметев.- Некуда было бежать от спросов. Так слушай же, подумал я, а он и уши развесил" [Русский лит. анекдот … 1990: 50-52].

В данном анекдоте (как и в следующем") высмеивается непонятная русскому человеку "страсть" иностранцев к путешествиям в другие страны (ср. пословицы: Где родился, там и пригодился, Там хорошо, где нас нет, За морем и телушка - полушка, да перевоз семь гривен. Несмотря на "ласковое" отношение русских к гостям, путешествие в русском менталитете часто сравнивается с бесполезным проматыванием времени и денег. Россия - огромная страна, за просторами которой русский человек не всегда видит и понимает полезность путешествий в другие страны, так как в родной стране еще не все познано и открыто. Непонятна русскому человеку и "страсть" иностранцев к путешествиям с целью поиска такой земли, "где власть находится в руках честных людей и заслуги вознаграждаются" - с точки зрения православного сознания занятие совершенно утопичное.

В царствование Петра посетил какой-то чужестранец новопостроенный Петербург. Государь принял его ласково, и, вследствие того, все вельможи взапуски приглашали к себе заезжего гостя, кто на обед, кто на ассамблею.

Чужестранец этот, между прочим, рассказывал, что он беспрестанно ездит по чужим землям и только изредка заглядывает в свою.

- Для чего же ведете вы такую странническую жизнь? - спрашивали его другие.

- И буду вести ее, буду странствовать до тех пор, пока найду такую землю, где власть находится в руках честных людей и заслуги вознаграждаются.

- Ну, батюшка,- возразили ему,- в таком случае вам наверное придется умереть в дороге [Русский лит. анекдот … 1990: 121 - 122].

В Европе XVII-XVIII век прошел под знаком классицизма и эпохи Просвещения. Поиск Высшей Истины на земле разочарованным героем является популярной идеей в европейской философской мысли этого периода. Известно, что в русской культуре идеи классицизма и просвещения были несколько трансформированы под влиянием религиозной мысли. В данном анекдоте высмеивается западно-европейское уныние, возникшее под влиянием эпохи Ренессанса и барочной культуры, а также под влиянием осознания многих несправедливостей, царящих в мире, тогда как для домостроевской России, в XVII-XVIII веке продолжавшей осмыслять мир с религиозно-православных позиций, был очевиден тот факт, что истину невозможно найти на земле.

Массовый приезд иностранцев в петровскую эпоху привел к некоторым не очень положительным последствиям, которые выражались в следующем: среди европейцев, приглашаемых Петром I в Россию, часто приезжали и мошенники, которые себя выдавали за хороших специалистов. Следствием этого явилось создание и бытование серии анекдотов (например, о Кульковском - М.А. Голицыне, М.А. Голицын (1697-1755) - шут Анны Иоанновны; Бирон Эрнест Иоганн (1690-1772), герцог Курляндский (с 1737), фаворит императрицы Анны Иоанновны, регент при императоре Иване IV (1740):

В то время когда Куликовский стоял при Бироне, почти все служебные должности, особенно же медицинские, вверялись только иностранцам, весьма часто вовсе не искусным.

Осмеивая этот обычай, Кульковский однажды сказал своему пуделю:

- Неудача нам с тобой, мой Аспид: родись ты только за морем, быть бы тебе у нас коли не архиатером <главным врачом>, то, верно, фельдмедикусом <главный врач при армии в походе> [Русский лит. анекдот … 1990: 144], - "за морем", т.е. на чужой стороне, даже собака (казалась умнее некоторых представителей европейцев в России) могла занимать должность главного врача.

Герцог Бирон послал однажды Кульковского быть вместо себя восприемником от купели сына одного камер-лакея. Кульковский исполнил это в точности, но когда докладывал о том Бирону, то сей, будучи чем-то недоволен, назвал его ослом.

- Не знаю, похож ли я на осла, - сказал Кульковский, - но знаю, что в этом случае я совершенно представлял вашу особу [Русский лит. анекдот … 1990: 191], - сравнение с ослом - намек на несостоятельность в деловом отношении иностранцев, которые осуждались за то, что в большинстве своём служили не России, себе, своей выгоде.

Серия анекдотов о Клейнмихеле П.А.:

После Венгерского похода кому-то из участвовавших в этой кампании пожалован был орден Андрея Первозванного и в тот же день и тот же орден дан Клейнмихелю.

- За что же Клейнмихелю? - спросил кто-то.

- Очень просто: тому за кампанию, а Клейнмихелю для компании [Русский лит. анекдот … 1990: 13].

Интересны анекдоты, в которых высмеиваются недоразумения в сфере заимствований русским языком новых иностранных слов и непонимания их простым народом. Таким образом, граница между "своим" и "чужим" четко проходит в сознании русских не только в духовной, культурной и социальной жизни, но и в языковой сфере. Например, о "непонятности" русскому человеку "заморских" слов император и оператор, что в нижеследующем анекдоте смешивает ямщик:

Лекарь Вилье, находившийся при великом князе Александре Павловиче, был ошибкою завезен ямщиком на ночлег в избу, где уже находился император Павел, собиравшийся лечь в постель. В дорожном платье входит Вилье и видит пред собою государя. Можно себе представить удивление Павла Петровича и страх, овладевший Вилье. Но все это случилось в добрый час. Император спрашивает его, каким образом он к нему попал. Тот извиняется и ссылается на ямщика, который сказал ему, что тут отведена ему квартира. Посылают за ямщиком. На вопрос императора ямщик отвечал, Вилье сказал про себя, что он анператор. "Врешь, дурак,- смеясь сказал ему Павел Петрович,- император - это я, а он оператор".- "Извините, батюшка,- сказал ямщик, кланяясь царю в ноги,- я не знал, что вас двое" [Русский лит. анекдот … 1990: 73-74]. Здесь Опрератор - устар. Врач-хирург, делающий операции [Макаров В.И. и др. 1993: 199].

Анекдоты XX века значительно отличаются от анекдотов предшествующих столетий. И самое главное отличие заключается в том, что сегодня более популярен анекдот, сложившийся стихийно в народной среде. Литературные анекдоты прошлых столетий сегодня сохранились в качестве литературных памятников. Во-первых, в анекдотах, посвященных иностранцам, не упоминаются, как правило, великие исторические личности. Во-вторых, развернутый сюжет низводится до диалогической миниситуации. В-третьих, синтаксические конструкции более сжаты и приближены к разговорной речи, поэтому мысль развивается стремительно. В-четвертых, современные анекдоты наполнены сатирическим содержанием, мягкий, изящный юмор XVII-XIX веков уходит в прошлое. В-пятых, заметно меняется тематика анекдотов, так как значительно изменились реалии современной жизни. Анекдоты XX века в основном высмеивают американских миллионеров, привыкших покупать все и вся, пьянство иностранца в России, их избалованность комфортом и т.д. Например: Американский миллионер, охнув, хватается за сердце и тревожно говорит своему помощнику:

- Роджер, поскорее купите какую-нибудь больницу. У меня, кажется, инфаркт.

Или еще один пример, построенный на омонимии: Утерян большой дипломат. Нашедшего просят вернуть этого алкоголика в посольство Нигерии за вознаграждение - смеховой эффект строится на характерном для объявления о пропаже чего-либо: утерян большой черный дпломат, - и игре значений в слове дипломат - 1) Должностное лицо, специалист, занимающийся дипломатической деятельностью, работой в области внешних сношений; 2) перен. О человеке, действующем дипломатично, тонко; 3) Плоский чемоданчик для ношения бумаг, тетерадей, книг (разг.) [Ожегов, Шведова 1995: 162]. Китайца спрашивают:

- Ну, как вам Москва?

- Отлично: чисто, тихо и народу мало …- здесь юмористический эффект строится на сопоставлении разности восприятия русских, для которых Москва - самый большой по численности населения и по занимаемой территории город, и китайцев, которые, в сознании русских, у которых самая большая плотность населения в Китае.

В русском сознании существовало понятие родственной души вне зависимости от национальной принадлежности, цвета кожи, границ и сословий. Для родственных душ не является помехой ни незнание языка, ни какие-либо этикетные условности; это - нечто внеземное, иррациональное, запредельное, связанное с сердечной жизнью, что невозможно объяснить словом, а возможно только почувствовать. Это прослеживается в следующем анекдоте:

Граф Платов любил пить с Блюхером. Шампанского Платов не любил, но был пристрастен к цимлянскому, Платонов имел порядочный запас. Бывало, сидят да молча и налижутся. Блюхер в беспамятстве спустится через стол, а адъютанты его поднимут и отнесут в экипаж. Платов, оставшись один, всегда жалел о нем: Как я люблю Блюхера, славный, приятный человек, одно в нем плохо: не выдерживает.

- Ваше Сиятельство,- заметил однажды Николай Федорович Смирной, его адъютант и переводчик, - Блюхер не знает по-русски, а вы по-немецки; вы друг друга не понимаете, какое вы находите удовольствие в знакомстве с ним?

- Э! Как будто надо разговоры; я и без разговоров знаю его душу; он потому и приятен, что сердечный человек [Русский лит. анекдот … 1990: 677].

Таким образом, на основе проанализированных текстов, мы может заключить, что образ иностранца в русском языковом сознании не является отрицательным. Как и в любой культуре, здесь одним из наиболее часто высмеиваемых качеств является невежество, ограниченность, фрагментарность интеллектуального багажа, их "отличие". Вместе с этим, русское сознание, так же как и русский характер - является открытым и позитивно настроенным, готовым вбирать в себя все новое.

Список использованной литературы

1. Байбурин А.К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. - Л.: Наука, 1983. - 188 с.

2. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. - М.: Советский писатель, 1963. - 364 с.

3. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. - М.: Художественная литература, 1965. - 528 с.

4. Ершов П.П. Конек-горбунок // Сказки русских писателей. - М.: ЭКСМО, 2006. - 608 с.

5. Караулов Ю.Н. Роль прецедентных текстов в структуре и функционировании языковой личности // Научные традиции и новые направления в преподавании русского языка и литературы: Доклады советской делегации на VI конгрессе МАПРЯЛ. - М.: Русский язык, 1986. - С. 105-126.

6. Макаров В.И., Матвеева Н.П. От Ромула до наших дней: Словарь лексических трудностей художественной литературы. - М.: Былина, 1993. - 368 с.

7. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка: 80000 слов и фразеологических выражений. - М.: АЗЪ, 1995. - 928 с. - 3-е изд., стереотипное.

8. Пушкин А.С. Арап Петра Великого // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 17 т. - М.: Воскресенье, 1995.

9. Пушкин А.С. Сказка о мертвой царевне и семи богатырях // Сказки русских писателей. - М.: ЭКСМО, 2006 - 608 с.

10. Русский литературный анекдот конца XVIII - XIX века / Вступ.ст. Е. Курганова; Сост. и примеч. Е. Курганова и Н. Охотина; Худож. Г. Клодт. - М.: Худож. лит., 1990. - 270 с.

11. Слышкин Г.Г. От текста к символу: лингвокультурные концепты прецедентных текстов в сознании и дискурсе.

12. Собрание народных песен П.В. Кириевского. - Тула: Приок. кн. изд-во, 1986. - 462 с.

13. Фразеологический словарь русского литературного языка: В 2 т. / Сост. А.И. Федоров. - М.: Цитадель, 1997.

Размещено на Allbest.ru