Трагедия как исток поэтической речи в философии М. Хайдеггера и П. Рикера

Размещено на http://www.allbest.ru/

ТРАГЕДИЯ КАК ИСТОК ПОЭТИЧЕСКОЙ РЕЧИ В ФИЛОСОФИИ М. ХАЙДЕГГЕРА И П. РИКЕРА

Чернова Яна Сергеевна, к. филос. н.

Талалаева Екатерина Юрьевна

Тамбовский государственный университет

имени Г. Р. Державина

В статье представлен сравнительный анализ понимания трагедии в философии двух мыслителей XX века М. Хайдеггера и П. Рикера. При анализе поэтической речи философы опирались на античные представления о трагедии, метафоре. Хайдеггер выделял сакральную сторону данных понятий. Рикер апеллировал к аристотелевскому мимесису и изучил метафорическое использование языка, помещая его в диалектический процесс. На теоретическом уровне мыслитель переходит от семиотики к семантике и, наконец, к герменевтике.

Ключевые слова и фразы: Хайдеггер; Рикер; трагедия; поэзия; метафора; бытие.

хайдеггер рикер трагедия

TRAGEDY AS A SOURCE OF POETIC SPEECH IN PHILOSOPHY OF M. HEIDEGGER AND P. RICOEUR

Tambov State University named after

G. R. Derzhavin

The article presents a comparative analysis of understanding the tragedy in the philosophy of two thinkers of the XX century, M. Heidegger and P. Ricoeur. In analyzing poetic speech, the philosophers relied on the ancient concepts of the tragedy, metaphor. Heidegger singled out the sacred side of these notions. Ricoeur appealed to the Aristotelian mimesis and studied the metaphorical use of a language, placing it in a dialectical process. At the theoretical level, the thinker moved from semiotics to semantics and, finally, to hermeneutics.

Key words and phrases: Heidegger; Ricoeur; tragedy; poetry; metaphor; being.

Поэзия занимает особое место в философствовании М. Хайдеггера и П. Рикера. Оба мыслителя в своем философско-герменевтическом анализе поэзии обращались к античным представлениям о трагедии, полагая, что именно трагедия как особый вид искусства заложена в основу понимания поэтического языка. Так, на позднем этапе своего философствования Хайдеггер уделяет значительную долю внимания интерпретации поэтических произведений Ф. Гёльдерлина, анализ которых главным образом представлен в его работе «Гёльдерлин и сущность поэзии». Для раскрытия сущности поэзии немецкий философ преимущественно обращается к наследию древнегреческой философской традиции. Опираясь на религиозно-философские воззрения древних греков в отношении трагедии, Хайдеггер подчеркивал ее сакральную составляющую. Изначально, данный вид искусства воплощал собой песнь, так как речь шла о воспевании сатирами трагической судьбы бога Диониса. В терминологическом аппарате Хайдеггера такая песнь рассматривается как «поющий сказ» [1, с. 272]. Анализируя природу поэтического языка через призму представлений о древнегреческой трагедии, Хайдеггер в своем философском сочинении «Слово» указывает, что в поэме (или стихотворении) «слово стало петь. Ибо это стихотворение - песня» [Там же, с. 307]. Если мы обратимся к новогреческому языку, то также можем обнаружить в нем слово фсбгпэдй, означающее в переводе на русский язык «стихотворное произведение для пения» [2, с. 753]. Важно отметить, что современное значение этого слова утратило свой прежний глубокий сакральный смысл. Песнь, или древнегреческая щдЮ, к которой обращается Хайдеггер, - это, прежде всего, воспевание или восхваление. Немецкий философ подчеркивает, что: «…петь - значит восхвалять и охранять объект восхваления в песне» [4, p. 187]. Подтверждением его идеи выступает этимологический анализ немецкого слова Lieder, которое на русском языке имеет общепринятый эквивалент «песни», но своими корнями оно восходит к латинскому понятию laudes - «хваления». Хайдеггер пишет: «Говорить такие хваления и значит: петь» [Ibidem]. Французский философ Ж. Деррида, рассматривая данный вопрос, вывел определенную закономерность, ведущую от «речи к сказу (sagen), от сказа к поэтическому говорению (Dichten), от Dichten к песне (Gesang), от Gesang к гимну и, в итоге, к восхвалению» [3, p. 128]. Разумеется, это не подразумевает строгой логической последовательности, скорее, подобная закономерность представляет собой этапы рассуждения Хайдеггера, которые в конечном итоге привели его к формированию принципиально нового языкового уровня. Такой подход позволил немецкому мыслителю наделить поэтический язык особой ролью, превозносящей его над повседневным языком и позволяющей, подобно древнегреческой трагедии, выражать сакральный элемент языка, сокрытый для обыденной речи.

П. Рикер в своих философских суждениях апеллировал преимущественно к аристотелевской трагедии и ее ключевому принципу мимесиса. В первом томе «Время и рассказ» (1983) французский мыслитель закладывает основу понятия «тройственного мимесиса». Для этого Рикер суммирует сущность аристотелевского мимесиса в терминах двух взаимодополняющих аспектов: творческого подражания и пространства для вымысла. Иными словами, имитационно-репрезентативный аспект представлен французским философом не в качестве «удвоения присутствия», а как переход от реального к возможному, который впоследствии изображается в поэтической композиции сюжета (мифа). Рикер утверждает, что открытие возможного происходит в поэтической работе: «Мастер, который работает со словами, производит не вещи, а квазивещи; он изобретает “как если бы”, “словно” (comme si)» [8, p. 76]. Таким образом, поэт рисует возможный мир, бросая вызов реальному миру с трагическим сюжетом.

Развивая идею организации событий как настраивающую деятельность, Рикер переносит себя из аристотелевского понимания мимесиса, ограниченного парадигмой трагедии. Для него конфигурация (мимесис II) опосредует между префигурацией (мимесисом I - предполагаемым структурным, символическим и временным характером мира действия) и рефигурацией (мимесисом III - присвоением текста миру читателя) [Ibidem, p. 87-88, 116-117]. Однако связь с «как если бы» сохраняется. В частности, Рикер утверждает, что непосредственно «как если бы» открывается с помощью конфигурационного действия, с миметической фазой «схватывания» [Ibidem, p. 101, 103]. Далее мыслитель поясняет, что конфигурация «опирается на многообразие событий в единстве одного временного целого» [Ibidem, p. 102-103]. Аристотелевская модель «целого» не радикально изменена, несмотря на то, что Рикер усиливает ее для того, чтобы охватить все литературные повествования, а также подчеркивает временную эпизодическую особенность, которую создает эта конфигурация.

Несмотря на то, что композиция или конфигурация имеют как интегрирующую, так и опосредованную функцию, французский мыслитель утверждает, что «принуждение никогда не является простым триумфом порядка» [Ibidem, p. 112]. Повествование - будь то вымышленное («воображаемое») или историческое («реальное») - всегда внутренне не согласовано, потому что оно «дает форму тому, что не сформовано». Идея такого внутреннего диссонанса вполне может привести нас к порочному кругу «насильственной» интерпретации [Ibidem, p. 110-111].

Рефигурация, соответствующая актуализации повествования в акте чтения, стала возможной благодаря несогласованному согласованию конфигурации. «В процессе чтения, - утверждает Рикер, - адресат играет с повествовательными ограничениями, создает пробелы, участвует в битве между романом и антироманом, и радуется тому, что Р. Барт называет удовольствием от текста» [Ibidem, p. 117]. Конфигурация обеспечивает, благодаря своей префигуративной «привязке» к символам, значимым структурам и временности определенную читаемость (lisibilitй), которая, в свою очередь, облегчает восприятие [Ibidem, p. 87-88]. Читатель, однако, находится в мире действия, и его восприимчивость определяется этой ситуативностью [5, p. 150]. Угрозу разрыва между горизонтом текста и горизонтом читателя можно избежать, согласно Рикеру, обратив внимание на то, что «язык ориентирован вне себя»; повествование «что-то говорит о чем-то» [Ibidem, p. 152].

Рефигурация как ассимиляция - это реакция на намерение что-то сказать в мире читателя.

Таким образом, конфигурация позволяет нам, через рефигурацию, принять онтологическую перспективу. Постулированная онтология языка, «онтологическое предположение ссылки», возникает из-за «рефлексивности языка по отношению к самому себе, посредством чего он знает себя как бытие в бытии, чтобы нести бытие» [Ibidem]. Язык человеческого опыта, утверждает Рикер, предполагает перенос смысла за пределы самого себя. Данное онтологическое свидетельство имеет свою основу, оно исходит «от онтологического состояния к его выражению в языке» в «нашем опыте бытия в мире и во времени» [8, p. 119]. Язык, говорящий что-то о чем-то, говорит о бытии.

Согласно Рикеру, необразный язык также привносит «опыт» и поэтому «попадает в мир». Используя метафорическую ссылку, «поэтические тексты также говорят о мире, хотя они и не могут этого делать описательным образом» [Ibidem, p. 121]. Правда, затем мыслитель приходит к выводу, что на самом деле «мы обязаны поэтическому произведению, которое расширяет наш горизонт существования» [Ibidem]. В данном контексте и прямые, и косвенные, описательные и необразные языки говорят о мире. «Мир, - указывает Рикер, - это совокупность ссылок, открытых любому описательному или поэтическому текстам, которые я когда-либо читал и толковал» [Ibidem]. Таким образом, в «как если бы», «будто» прямое описание обогащается и дополняется «полным онтологическим смыслом» образных, неописуемых ссылок поэтической манеры выражения.

Если внимательно изучить тексты Рикера - «Живая метафора» (1975), «Время и рассказ» (1983-1985), «Я сам как другой» (1990), то можно продемонстрировать собственное отношение Рикера к проблеме, а не просто проинтерпретировать по-новому его произведения. Например, в труде «Воление и безволие» (1949) философ поддерживает точку зрения, что «в мифе философия человека и философия целого сталкиваются друг с другом в символизации; вся природа это необъятное “как если бы”» [7, p. 449]. Обратимся к некоторым ключевым элементам ранних текстов Рикера, чтобы проследить зарождающуюся идею «как если бы». Данный анализ проводится с упором на 1) семантический излишек и 2) метафорическое обращение.

Рикер утверждает, что «семантический излишек» или «семантический излишек значения» метафоры производит соотносительные понятия с «избытком бытия».

Эта концепция избытка бытия раскрывает человека, который интерпретирует свое собственное существо и сознает в то же время, что бытие есть бытие. Таким образом, теория метафоры Рикера изучается с точки зрения ее отношения к бытию.

В книге «Живая метафора» отмечено, что язык имеет отражающую способность, относящуюся к бытию, из которой возникает представление о том, что «что-то должно быть для чего-то» [6, p. 386]. «Язык обозначает себя и другого. Данный рефлексивный характер расширяет то, что лингвистика называет металингвистическим функционированием, но и формулирует это в другом дискурсе, умозрительном (т.е. философском). Это уже не функция, которая может быть противопоставлена другим функциям, в частности ссылочной функции; поскольку это знание, которое сопровождает саму референтную функцию, знание ее бытия, связанное с бытием» [5, p. 153]. Сам язык требует отражения и онтологической локальности. Чтобы полностью понять последствия этого утверждения, необходимо выделить основные аргументы Рикера в отношении метафор.

Рикер изучает метафорическое использование языка, помещая его в диалектический процесс. На теоретическом уровне мыслитель переходит от семиотики к семантике и, наконец, к герменевтике.

На уровне метафорических высказываний он исходит от слова к предложению и к самому языку [6, p. 7, 10]. Более того, Рикер помещает заменяющие «слова» и контекстуальные «взаимодействия» теории в диалектические отношения. Для философа эти теории образуют диалектическую пару, которая отражает совокупность проблематики языка [Ibidem, p. 161-171]. В то же время он стремится соединить теории, поставив метафоры во взаимодействие как с замещенным словом, так и с предложением (т.е. с его контекстом). Это становится возможным, когда связь между словом и его контекстом рассматривается с точки зрения полисемии. Таким образом, Рикер улавливает определенную семантическую эластичность или расширяемость дискурса, а именно, его способность «приобретать новые значения, не теряя при этом старые» [Ibidem, p. 217]. Язык, утверждает философ, семантически эластичен.

Полисемический характер языка сам по себе не является метафорой, но его можно рассматривать как необходимое условие для её возникновения. Любое слово уже имеет некое «семантическое накопление», но оно также открыто и для новых значений. При своем использовании оно семантически корректируется и фиксируется по отношению к контексту. Другими словами, Рикер утверждает, что соединение слова с предложением изменяет процесс, посредством которого семантический потенциал слова актуализируется полностью.

Это взаимодействие между словом и его контекстом имеет два различных направления. Во-первых, предложение достигает значимости, ограничивая «семантическое накопление» его слов таким образом, что семантический потенциал каждого слова «устраняется» до одного акцента, что делает его совместимым с появлением нового значения всего предложения.

В целом метафора иллюстрирует семантическое творчество, способность создавать новые значения, которые - согласно «Живой метафоре» - связаны с ее «знаковым характером» [Ibidem, p. 238-242].

«Как если бы» связано с понятиями «говорить как» и «видеть как». Таким образом, данная иконичность также имеет свой коррелят в поэтической практике. Рикер утверждает, что «мышление в поэзии - это образное мышление» [Ibidem, p. 269].

Французский мыслитель приводит пример, указывая, что поэт «есть тот мастер, который поддерживает и формирует образы только посредством языковой игры» [Ibidem, p. 268]. Поэтические образы покоятся на полисемическом характере языка, который становится образной речью, используя «как если бы».

В заключение следует отметить, что для раскрытия сущности поэзии оба философа обращались к наследию древнегреческой философской традиции. Хайдеггер подчеркивал сакральную составляющую трагедии. Согласно Рикеру, изобразительная способность языка отсылает нас к рецепции. Таким образом, семантика метафорического выражения достигает своих пределов и переходит к герменевтике.

Список источников

1. Хайдеггер М. Время и Бытие: статьи и выступления / пер. с нем. М.: Республика, 1993. 447 с.

2. Хориков И. П., Малев М. Г. Новогреческо-русский словарь: около 67000 слов / под ред. П. Пердикиса, Т. Пападопулоса. М.: Русский язык, 1980. 853 с.

3. Derrida J. Of Spirit: Heidegger and the Question. Chicago: University of Chicago Press, 1991. 148 p.

4. Heidegger M. On the Way to Language. San Francisco: HarperCollins, 1982. 208 p.

5. Helenius T. “As If” and the Surplus of Being in Ricoeur's Poetics // Йtudes Ricoeuriennes / Ricoeur Studies. 2012. Vol. 3. № 2. P. 149-170.

6. Ricoeur P. La mйtaphore vive. Paris: Seuil, 1975. 412 p.

7. Ricoeur P. Philosophie de la volontй. Paris: Aubier, 1949. T. 1. Le volontaire et l'involontaire. 551 p.

8. Ricoeur P. Temps et rйcit. Paris: Seuil, 1983. T. 1. L'ordre philosophique. 159 p.

Размещено на Allbest.ru