Европейский наполеоновский миф в русской литературе: между славянофилами и западниками

Размещено на http://www.allbest.ru//

Размещено на http://www.allbest.ru//

Европейский наполеоновский миф в русской литературе: между славянофилами и западниками

А. В. Тарарак

В статье проанализировано несколько примеров восприятия европейского наполеоновского мифа представителями разных умственных движений в России в середине XIX в. Показано, что понимание личности завоевателя в поэзии тесно связано с романтической эстетикой, которой присуща героизация Наполеона и осмысление его, как непобедимого и несокрушимого. Однако в отличие от поэзии русского романтизма, в стихах двух славянофилов смещается акцент: завоеватель побежден не силой рока, а силой православной веры и русского духа.

Ключевые слова: наполеоновский миф, мифологизация, славянофилы, западники.

наполеон миф поэзия

Характеризуя особенности становления русского реализма В. С. Баевский писал: «Школа раннего русского реализма сложилась в младшей линии литературного процесса, при господстве романтического движения. В силу этого наш контрромантизм навсегда, до самого начала XX в. вобрал некоторые свойства романтизма: лиризм, человечность, стремление к идеалу. Русский реализм навсегда остался покрыт амальгамой романтизма» [1, 16]. Эта особенность русской литературы, никогда, по существу, не расстававшейся с романтическими тенденциями, отразилась и в интерпретации европейского наполеоновского мифа. Еще до появления двух шедевров - «Преступления и наказания» Ф. М. Достоевского и «Войны и мира» Л. Н. Толстого - возникли умственные настроения, существенно изменившие отношение к Наполеону. Речь идет о славянофильстве и западничестве, в каждом из которых наполеоновский миф получил причудливые истолкования. Цель данного исследования состоит в том, чтобы выявить в произведениях писателей, репутация которых прочно связана с двумя противоположными представлениями о судьбах России, сходства и различия в отношении к Наполеону. Эта тема, к сожалению, все еще остается вне поля зрения ученнях. В качестве подходов к ней можно назвать лишь работы Е. Г. Матюшенко «Наполеоновский миф в России» [2], Г. С. Померанца «Наполеонов комплекс в русской литературе» [4], Р. С. Черепановой «Наполеон Бонапарт как фигура русского национального самосознания» [5]. Однако их выводы сделаны совсем на другом материале.

Как справедливо полагает 0. В. Соколов, никто из славянофилов и западников «не занимался серьезно историей Наполеона, не изучал его гражданские преобразования и военные походы, и те и другие лишь использовали его имя в философско-политической дискуссии для доказательства тех или иных положений своих теорий. Наконец и те и другие относились к императору французов весьма прохладно. Западники - потому что Наполеон был далек от ценностей милого их сердцу буржуазного либерализма, славянофилы - потому что он представлял собой начало, противоположное их видению мира. Впрочем, было бы явным преувеличением сказать, что они видели в императоре французов врага» [3, 435]. Отметим также, что многие из будущих славянофилов и западников пережили увлечение личностью Наполеона и, как Ф. И. Тютчев, например, все же находились под воздействием европейского наполеоновского мифа. Выше мы говорили о созвучии его интерпретации поэтическим произведениям романтизма. С течением времени, однако, сместились и акценты, и само понимание им этой личности. В стихотворении «Наполеон», написанном, по-видимому, в начале 1850-х гг., он видит его героем, терзаемым двумя одинаково сильными страстями: «Два демона ему служили, / Две силы чудно в нем слились: / В его главе - орлы парили, / В его груди - змии вились» [3, 449]. Однако героическое (орлиное) и мудрое (змеиное) не были освящены некоей силой, которая дается избранным: «Но освящающая сила, / Непостижимая уму, / Души его не озарила / И не приблизилась к нему... / Он был земной, не божий пламень, / Он гордо плыл - презритель волн...» [3,449].

Видевший Наполеона через призму двойничества, поэт, вместе с тем, уже здесь намечает тему, отчетливо звучавшую в его публицистике: завоевателю, взлетевшему на вершины славы, сыну революции, которую он «носил в самом себе», оказалась не под силу победа над «веры камнем». Ф. И. Тютчев пишет: «Бой невозможный, труд напрасный», характеризуя попытки «гения самовластного» преодолеть революцию. Когда же речь заходит о поражении в России, поэт придает ему мистический оттенок. Герой и завоеватель предчувствовал победу рока над собой: «Ты сам слова промолвил роковые: "Да сбудутся ее судьбы!..”» [3, 449].

Стихотворение Ф. И. Тютчева состоит из трех частей, и последняя из них как бы отдает дань романтическому прошлому поэта. Здесь вновь возникает знакомя по стихотворениям В. А. Жуковского, М. Ю. Лермонтова, В. Г. Бенедиктова, да и самого молодого Ф. И. Тютчева картина восстания из гроба почившего завоевателя, тень которого тоскливо бродит по далекому острову в океане: «Тревожный дух - почил ты наконец... / Но чуток сон - и по ночам, тоскуя, / Порою встав, он смотрит на восток / И вдруг, смутясь, бежит, как бы почуя / Передрассветный ветерок» [3, 450].

«Дух», «призрак», «мертвец», «тень» - характерные для романтической поэзии наименования умершего героя.

Если в стихотворении «Наполеон» поэт видит причину поражения Наполеона в России в силе русской веры, то в «Немане» прямо говорит о промысле Божьем: он «впустил» «супостата», но в этом был великий замысел: «целость русского порога / Ты тем навеки утвердил...» [3, 450]. Характеристика Наполеона выполнена вполне в романтическом духе: «Когда стоял он над тобой, / Он сам - могучий, южный демон, <...> И он струя твою ласкал / Своими чудными очами» [3, 450]. Поэт подчеркивает в глазах нечто выдающееся, причем эта деталь для него значима - в третьей строфе, описывая победоносное шествие войск Наполеона, он снова говорит: «Казалось, он парил над ними, / И двигал всем, и все стерег / Очами чудными своими...» [3, 451]. Но противостояние двух сил - русской и французской - он ощущает как исполнение высшего замысла: «воитель дивный» не знал силу Другого, а рок неизбежно вел его к сокрушительному поражению.

И в этом бесконечном строе

Едва ль десятое чело

Клеймо минуло роковое... [3, 451].

Художественное осмысление этой темы у Ф. И. Тютчева тесно связано с романтической эстетикой, однако в стихах уже намечена тема, свойственная его публицистике и поясняющая всю сложность отношения поэта к Наполеону. Он видел его все же не сквозь призму мифа о герое, хотя некоторые элементы в его поэзии отражают его, а в контексте представлений о предназначении и участи России - избраннице Божией.

В публицистических набросках Ф. И. Тютчева «Россия и Наполеон», опубликованных по- французски под заглавием «La Russie et l'Occi- dent» («Россия и Запад») в 1849 г., а потом - в очерке И. С. Аксакова «Федор Иванович Тютчев» (1874) он оригинально комментирует разнообразие поэтических интерпретаций личности Наполеона: «В связи с Наполеоном занимались словопрением. Историческая реальность оказалась неопознанной, вот почему и Поэзия осталась незамеченной. Это кентавр - наполовину Революция, наполовину... Но своим нутром он тяготел к Революции» [3, 451]. Такое понимание проливает свет на смысл первой строфы стихотворения «Наполеон»: «Сын Революции, ты с матерью ужасной / Отважно в бой вступил - и изнемог в борьбе... / Не одолел ее твой гений самовластный!.. / Ты всю ее носил в самом себе... [3, 449]. Ф. И. Тютчев полагал, что финал этой необычной жизни был предопределен рядом факторов и, прежде всего, тем, что он занял французский трон. «История его коронования, - писал поэт, - это символ всей его истории. Он попытался в своем лица заставить Революцию короноваться. Это и превратило его царствование в серьезную пародию. Революция убила Карла Великого, он захотел его повторить. - Но с появлением России Карл Великий стал уже невозможен... Отсюда неизбежный конфликт между Наполеоном и Россией. Его противоречивые чувства по отношению к России, влечение и отталкивание. Он хотел бы поделить Империю, но не смог бы этого сделать. Империя - принцип. Она неделима» [3, 451]. Автор публицистических набросков останавливается на теме, которая неоднократно возникает в мемуарах русских участников войны 1812 г. - отношение Наполеона к Англии, которую он воспринимал, как своего личного врага. Но «<разбился-то> он об Россию. Ибо именно Россия была его истинным противником - борьба между ними была борьбой между законной Империей и коронованной Революцией» [3, 452]. Интересно, что здесь автор цитирует собственное стихотворение «Неман» для иллюстрации этого тезиса набросков.

Ф. И. Тютчев оценивал царствование Наполеона как коронованного властителя иронически. Он писал, что пародия на Карла Великого, в которую превратились попытки Наполеона быть законным императором и непобедимым завоевателем, поставила его в промежуточное положение. «Он всегда играл роль, и нечто суетное в нем лишает его величие всякого величия. Его попытка возобновить дело Карла Великого стала не только анахронизмом, как у Людовика XIV и Карла V, его предшественников, но и постыдной бессмыслицей. Ибо она делалась от имени Власти, Революции, взявшей на себя миссию стереть с лица земли следы деятельности Карла Великого» [3, 452]. Взгляд автора публицистических набросков уточняет поэтическое решение этой темы и, вместе с тем, обнаруживает в нем мыслителя с собственным пониманием Наполеона и его роли в исторических судьбах Европы. Его следует рассматривать в контексте общей позиции Ф. И. Тютчева в полемике о пути России, ее сущности, выборе и пр. Хрестоматийно известное «У ней особенная стать, / В Россию можно только верить», - это не только выразительные поэтические строки, но и квинтэссенция его взглядов. Отмеченная Ф. И. Тютчевым деталь - несоответствие положения Наполеона его замыслам, противоречие между характером революции, из которой он вышел, и сущностью его деяний, - возникает и у Л. Н. Толстого («...всегда играл роль, и нечто суетное в нем лишает его величие всякого величия»).

Произведения одного из единомышленников Ф. И. Тютчева, А. С. Хомякова, посвященные Наполеону, созданы в конце 1840-х гг. и также находятся на границе между романтизмом и реализмом. Однако и в них возникают элементы, свидетельствующие о том, что в недрах романтической эстетики вызревало новые способы отражения действительности. Так, в стихотворении «На перенесение Наполеонова праха», как и в стихах многих его современников, поэт создает знакомую поэтическую ситуацию: фрегат приближается к острову, на котором похоронен «бог земли»: Небо ясно, тихо море,

Воды ласково журчат;

В безграничном их просторе Мчится весело фрегат.

Молньи сизые трепещут,

Бури дикие шумят,

Волны бьются, волны плещут;

Мчится весело фрегат [3, 445]

Приближающиеся к острову мореходы видят: «К небу синему взошла / Над пучинами морскими / Одинокая скала». Его могила «в диких вырыта скалах: / Глыба тяжкая покрыла / Полководца хладный прах» [3, 445]. К стереотипным элементам, возникающим в «наполеоновской» лирике романтизма, можно отнести образное описание страданий усопшего: «страдал душой», «Молньей сожжен», «Местью страха малодушной <...> истомлен», «пепел дорогой» и пр. Как и в «Последнем новоселье» поэт затрагивает тему измены народа своему герою:

В дни несчастий, в дни страданий Изменившая страна!

Было время, были годы - Этот прах был бог земли:

Взглянет он - дрожат народы.

Войски движутся вдали.

А пойдет ли, строгий, бледный,

Словно памятник живой - Под его стопою медной Содрогнется шар земной [3, 446].

Однако тот момент его судьбы, когда он потерпел поражение в России, поэт осмысляет уже иначе, как и Ф. И. Тютчев, объясняя его столкновением гордыни с силой русской веры, святости Руси: «И в те дни своей гордыни / Он пришел к Москве святой, / Но спалил огонь святыни / Силу гордости земной» [3, 446]. Перенесение праха, вторичное захоронение героя освящено в сознании поэта именно этим его роковым поражением:

Пусть над перстью благородной Громомещущей главы Блещет саван зим холодный,

Пламя жаркое Москвы.

И не меч, не штык трехгранный,

А в венце полнощных звезд - Усмиритель бури бранной - Наша сила, русский крест! [3, 446].

Так, в романтическую картину, как и у Ф. И. Тютчева, вплетаются отзвуки споров об избранности России, о непобедимости православной веры.

В стихотворении «7 ноября», написанном на ту же тему, лирический герой - участник церемонии перезахоронения, который испытывает ужас перед гробом героя: «Казалось, лишь тронем свинец гробовой, / Лишь дерзко поднимем преступной рукой / Покров могучего праха - / Сердитые волны вскипят на морях / <...> И, вставши, всю землю потребует вновь / Боец и железная воля» [3, 447]. Но мистический страх, овладевший теми, кто рискнул нарушить покой великого героя, оказывается напрасным: «небеса / Спокойны, безмолвны поля и леса / И тихи, зеркальны волны!» [3, 447]. Герой, «муж силы, молния брани», «сжавший всю землю в орлиных когтях», оказывается не жертвой рока, а собственной гордыни, погубившей его. Интересно, что эта тема нашла прямое продолжение в стихотворении «Еще об нем», где повторены формулы первых двух произведений. Поэт видит Наполеона «помазанником собственной силы»: он не избран народом, не был орудием чужой воли, он сам «мыслил и властвовал, жил, побеждал», «землю железной стопой подпирал»; кроме того, он самозванец - «Главу самозданным венцом увенчал». Потому его повергла высшая сила того, кто «предела морям положил». Она была на стороне великого народа: «в пожаре святом твой венец растоптал», «не утро ль с Востока встает?» [3, 448]. Финал стихотворения становится широким обобщением, связанным с великой миссией, которую призвана, будто бы, выполнить Россия, ведь «мир жадно и трепетно ждет / Властительной мысли и слова!.. » [3, 448].

В отношение к Наполеону А. С. Хомяков прошел путь, близкий Ф. И. Тютчеву. Судьба французского императора, интересующая его, как судьба выдающейся личности, осмыслена им в духе романтической эстетики. Однако традиционное для русского романтизма понимание получает и своеобразное истолкование, а место рока занимает русская православная вера, сила духа, метафорой которых является пожар Москвы. Наполеон пал, влекомый своей гордыней, и остановить его смогла ли растущая русская сила («не утро ль с Востока встает?»).

Несмотря на иные мировоззренческие позиции, оппонент Ф. И. Тютчева и А. С. Хомякова, первый русский критик В. Г. Белинский говорит в критическом эссе о стихах Жуковского «Годовщина Бородина» и воспоминаниях Федора Глинки о войне 1812 года почти о том же: о короновании Наполеона и его роли в судьбе Европы. В отступлении от основного предмета размышлений В. Г. Белинский упоминает принцип избранности американских президентов и сохранение наследственной власти у монархов. Именно передача престола по праву наследования, говорит критик, «древность рода и происхождения, теряющаяся в непроницаемости мистического мрака времен и вечности» придают монархиям незыблемость. «Из миллионов людей он один избран богом, и мильоны не могут ревновать его избранию и добровольно преклоняют перед ним колени, как перед существом высшего рода, и охотно повинуются ему, отказывая в таком понимании равным себе. Ибо власть их почитают случайною. <...> Благодаря своему гениальному инстинкту, свойственному всем истинно великим людям, Наполеон глубоко чувствовал эту истину» [3,453]. Владевший полмиром, «великий гений», воспользовавшийся разрушением прежней системы, все же задумался о том, как упрочить свою власть. Он понимал, говорит В. Г. Белинский, что для «действительности его власти недостаточно и его гениальности, и его подвигов, и помазания католическим первосвященником, - и искал, как своего спасения, вступить в брак с женою царского рода» [3,454]. Критик возражает тем, кто полагал, что этой женитьбой Наполеон «унизил величие своего гения» и пал жертвой роковой ошибки. «Нет! это была мысль гениальная, свойственная только великому человеку, глубоко понимавшему законы разумной действительности, глубоко постигавшему таинственную и сокровенную для обыкновенного зрения сущность вещей. Мысль Наполеона стоит всех его побед и подвигов: в ней он так же велик, как и в них» [3, 454]. Мысль В. Г. Белинского о верности принятого решения была связана с самим пониманием психологии народа и его отношением к сакральности монархического уклада. Наполеон оказался в этом отступлении показательным примером, иллюстрацией для доказательства собственной точки зрения.

Очевидно, что недавний завоеватель не вызывает у него ни ненависти, ни симпатии. Критик рассуждает в целом, понимая, что и другой завоеватель, выдающийся военачальник рисковал быть как поддержанным, так и освистанным толпой в случае малейшей неудачи. «... Он призывает себе на помощь не один союз брака с венценосною женою, но и союз истории, союз веков, союз предания, - и на Марсовых полях силится напомнить священное и мистическое прошедшее и связать с ним настоящее... О, господа глубокомысленные политики! Наполеон понимал кое-что не хуже и не меньше вашего, и самые его ошибки и промахи разумнее и поучительнее ваших прекрасных умствований...» [3, 454]. В этом пассаже В. Г. Белинский говорит о механизмах мифологизации и продуманных действиях по ее упрочению. Войдя в массовое сознание как непобедимый полководец, Наполеон предпринял ряд шагов, чтобы и на него распространялось магическое притяжение власти. И славянофилы, и западники отдавали должное военному и государственному гению Наполеона. Но Ф. И. Тютчев, и А. С. Хомяков видели в нем выдающуюся личность, не понявшую сакрального смысла русской веры и не оценившую силу русского духа. Эта сторона проблемы В. Г. Белинского не интересовала. В отклике на споры о короновании Наполеона он сумел выразить понимание его логики как государственного деятеля и политика, верно оценившего особенности народной психологии и механизмы сакрализации верховной власти.

Список использованной литературы

Баевский В. С. История русской литературы XX века / В. С. Баевский. -- 2 изд., перераб. и доп. -- М.: Языки славянской культуры, 2003. -- 448 с.

Матюшенко Е. Г. Наполеоновский миф в России / Е. Г. Матюшенко // Наполеон. Легенда и реальность : Материалы научных конференций и наполеоновских чтений. 1996--1998. -- М. : Минувшее, 2003. -- 174--201.

Наполеон Бонапарт : Pro et contra. Личность и деяния Наполеона Бонапарта в оценках российских исследователей. Антология / авт.-сост. 0. В. Соколов]. -- СПб.: Изд-во Русской христианской гуманитарной академии, 2012. -- 1038 с.

Померанц Г. С. Наполеонов комплекс в русской литературе / Г. С. Померанц // Наполеон. Легенда и реальность : Материалы научных конференций и наполеоновских чтений. 1996--1998. -- М.: Минувшее, 2003. -- 195--201.

Черепанова Р. С. Наполеон как фигура русского национального самосознания / Р. С. Черепанов // Наполеоновские войны на метальных картах Европы : историческое сознание и литературные мифы / сост. Н. М. Великая, Е. Д. Гальцова. -- М.: Ключ-С,2011, -- С. 176--192.

Размещено на Allbest.ru