Художественный образ коня в литературе народов Саяно-Алтая

Размещено на http://www.allbest.ru/

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ОБРАЗ КОНЯ В ЛИТЕРАТУРЕ НАРОДОВ САЯНО-АЛТАЯ

Челтыгмашева Лариса Викторовна

По современной классификации национальных литератур народов России алтайская, тувинская, хакасская, шорская литературы образуют южно-сибирскую зону, которая вместе с восточно-сибирской зоной, объединяющей бурятскую, якутскую, юкагирскую литературы, составляют единую сибирскую региональную эстетическую общность. Регионо- и зонообразующими факторами здесь выступают языковая, культурнобытовая, художественно-эстетическая, художественно-изобразительная общность, а также близость исторических судеб, обычаев, нравов, географических условий проживания народов [2, с. 37]. Но главной общей особенностью в создании литературных традиций алтайского, тувинского и хакасского народов, проживающих на территории Саяно-Алтая, является опора на образы, мотивы, эстетический опыт родного фольклора.

В освоении этнопоэтического богатства своего народа национальные писатели Саяно-Алтая активно обращаются к такому общему образу в эпосе тюркских народов, как образ коня. Р. Липец отмечает, что для эпоса тюрко-монгольских народов характерна героецентричность образа конного воина. Герой эпоса и его конь выступают как равноправные партнеры, конь «под стать батыру назван его крыльями, участвует вместе с ним в подвигах, является другом и советником, причем неподчинение коню нередко приводит героя к гибельной для него ситуации» [5, с. 5]. В героическом эпосе алтайского, тувинского и хакасского народов поэтизированное родство героев с лошадьми также относится к общей древней традиции тюркоязычных народов. Связь богатырей с конями проявляется в названии самого эпоса, имени богатыря - «с таким-то конем такой-то богатырь», наличии мотивов происхождения героя от лошади, как в хакасском героическом сказании «Ай хуучин», общей судьбы близнецов - героини и лошади - в героическом эпосе «Алтын Арыг». Конь помогает своему хозяину добиться победы, защищает от врагов, предостерегает от опасностей, в сложных ситуациях дает мудрые советы [10].

Являясь в фольклоре одним из главных эпических образов, конь активно используется и в художественной литературе тюркских народов. В данной статье нам представляется весьма интересным исследовать способы художественного использования образа коня в прозе писателей Саяно-Алтая, выявить типологически сходные черты и своеобразные особенности в творческой реализации образа коня в романах алтайца Э. Палкина «Алан», тувинца М. Кенин-Лопсана «Стремнина Великой реки», хакаса Н. Доможакова «В далеком аале».

Художественные функции коня сходны в алтайской, тувинской и хакасской литературах - национальные писатели в своих произведениях стараются обстоятельно отразить все то, что связано с конем, поэтизируют бег косяков, повадки лошадей, тяжелый труд табунщиков; конь используется в сравнениях, необходимых в описаниях окружающего мира, пейзажа, участвует в раскрытии характеров героев. Например, в первом хакасском романе Н. Доможакова «В далеком аале» (1960) течение реки Чобат сравнивается с разными нравами коней: с таежных гор «Чобат спрыгивает, как дикий конь», на равнине он напоминает «ленивую лошадь, которую все время нужно подстегивать» [3, с. 23]. В этой связи исследователь сибирских литератур К. Антошин указывал: «Яркие сравнения реки с волосяным арканом, с диким неукротимым конем и ленивой лошадью восходят к поэтике народного творчества хакасов, жизнь которых на протяжении целых столетий проходила в степи, верхом на коне» [1, с. 68]. Звезды также сравниваются с конями, кочующими в небе белым табуном. Подобные сравнения усиливают художественную выразительность текста, позволяют создавать национальное своеобразие картин окружающего мира.

В романе тувинца М. Кенин-Лопсана «Стремнина Великой реки» (1965) образ коня также выступает в качестве компонента арсенала художественных средств. Саадак, перед скачками вручая сынишке Чакпажыку плеть, наказывает: «Кто на коне в день скачек сидит, тот не ребенок, а мужчина, запомни это! Чести моей не урони: ты упадешь - это я упал, значит» [4, с. 63]. Образ коня, используемый в сравнении, обретает здесь особое значение, становится ценностным ориентиром для подрастающего поколения - достойным своих предков мужчиной является тот, кто не падает с лихого коня.

Образ коня входит и в народные поверья. Например, в романе М. Кенин-Лопсана жена Саадака Сергекмаа считает, что пока Сарала с ними, болезни не коснутся детей, поскольку она знает, как говорят мудрые старики, дух, мол, хозяина в его добром коне. Поэтому она просит привязать к гриве отправляющегося на фронт коня Саралы алую ленту. «Это чтоб счастье наших детей с ним не ушло: пусть живут они много лет, пусть будет у них много друзей. А того бойца, что на Саралу сядет, пусть не коснется вражья пуля» [Там же, с. 198], - поясняет Сергекмаа. Или, в романе Н. Доможакова «В далеком аале» психологическое состояние Сагдая, вызванное тревогой в связи с поиском коней, отражается в его сновидениях - снятся ему кони, между тем по поверьям хакасов считается, что только наяву конь - друг, а привидится во сне - враг, много коней - много врагов.

Наряду с общими чертами в освоении образа коня в литературе народов Саяно-Алтая, в каждой национальной литературе наблюдается сугубо специфическая художественная реализация данного образа, свидетельствующая об этнопоэтическом своеобразии того или иного произведения. Образ коня функционально значим в раскрытии характеров героев романа Н. Доможакова «В далеком аале» - отца Пичона характеризует такое сравнение: «оскалив зубы, как табунный жеребец, зло сверкнув глазами, забрал в пятерню волосы Пичона и больно потянул» [3, с. 124]. В сознании дочери Полынцева Зойки характер Тойона схож с нравом его коня: «И лошадь злая у него, и сам он злой» [Там же, с. 49]. Если в фольклоре конь - прежде всего эстетическая категория, являющаяся мерилом красоты, благородства, прекрасного, то в романе Н. Доможакова нрав коня становится похожим на характер хозяина: у положительных героев - добрые, прекрасные кони, и злые, агрессивные кони у отрицательных героев, отца Пичона и Тойона.

Обращение с конем - показатель душевных качеств положительных героев романа Сагдая и Сабиса. Эмоционально и экспрессивно изображен глазами Домны Соловый конь сына Сабиса: «Желтовато-серый конек выгибает шею, стрижет ушами, высоко несет точеную голову. Его ноги, кажется, загребают воздух. Круп лоснится, золотисто-белый хвост распушился, стелется чуть не по земле» [Там же, с. 62]. Некоторые эпитеты повторяются как в контекстах, связанных с точкой зрения Домны, так и в речи повествователя: «Распустив золотисто-седой хвост и держа его на отлете, лоснясь гладкими и крутыми боками и потряхивая гривой, на мягкой рыси вылетел из ворот Соловый» [Там же, с. 114]. Передача далекой от стандартных представлений точки зрения юного Сабиса, получившего Солового, мотивирует особый характер описаний, сближающих человека и окружающую природную среду: «Сабис улыбается всем встречным, улыбается облакам над головой, деревенским ласточкам, улыбается Соловому, который просит поводьев, и, конечно, самому себе» [Там же]. Юный Сабис, слившийся с конем Соловым в единое целое, для Н. Доможакова традиционен как герой эпоса.

В образе другого героя романа Сагдая Н. Доможаков воплотил черты характера степняка-хакаса: он как открытую книгу читает следы коней, при нападении врагов на табуны вступает в неравную схватку с вооруженными бандитами. Проведя половину из своих сорока восьми лет под открытым небом, Сагдай стал неотъемлемой частью окружающей природы. Природный мир наложил свой отпечаток на его сознание, внешний вид: искривленные постоянной верховой ездой ноги свидетельствуют о том, что вся жизнь Сагдая связана с конем. Если в фольклоре конь всегда красив, то в романе в описании коня Сагдая - трудяги Игреньки - заметно реалистическое изображение коня: «грива свалялась как потник, что подложен под седло», «в челку вцепилась колючая ветка бурьяна и торчит из нее уже который день, <…> седло на спину коня брошено небрежно, хлопает по ней, потому что ездок перестал следить, хорошо ли затянут ремень подпруги» [Там же, с. 134]. Такой же неприглядный, как у Игреньки, вид самого Сагдая: он высох и почернел, на всем лице - одни глаза, угрюмые, неулыбчивые. Неухоженный конь и его хозяин объясняется тем, что Сагдай сутками, не слезая с лошади, занят поиском угнанных бандитами коней. Найти коней - дело чести для Сагдая, чтобы люди из рода бая Хапына не толковали о нем вкривь и вкось. И конь, и его хозяин подчеркнуты автором, как труженики, доведенные баем до такого состояния.

Особенно удачен образ коня в первом тувинском романе М. Кенин-Лопсана «Стремнина Великой реки», в котором в раскрытии внутреннего мира и психологии главного героя Саадака автору помогает прием параллельного повествования о другом главном герое произведения - скакуне Сарале. В насыщенных эпитетами и сравнениями строках романа воспет образ коня Саралы: «несравненный Сарала», «легконогий скакун Сарала, на бегу ты похож на орла», «Сарала - это не конь, а летящее крыло» [4, с. 149]. Под стать своему хозяину - прославленному охотнику Саадаку - Сарала назван «на лету настигающим птицу», на скачках обгоняющим всех скакунов. В честь победителя скачек Саралы поют древнее песнопение: «Кобылицы степной жеребенок - ты победил! Хондергейскою степью рожденный - ты победил!» [Там же, с. 196].

Одним из первых Саадак вступил в сельскохозяйственную артель, но не смог отдать своего любимца в общее хозяйство, слишком много значил для него Сарала, понимавший каждое слово, движение хозяина. Однако на войну с фашистами в помощь Красной Армии он его отправляет: «Отрываю от сердца ныне то, что крепко любил, как жизнь! Пусть он в бой, словно ветер, мчится, будет тверд в огне, как скала, - на лету настигающий птицу, мой буланый скакун Сарала!» [Там же, с. 201]. Так, в образе Саадака сконцентрированы морально-этические и патриотические черты тувинского народа, отражающие наиболее глубокую концепцию мира и человека, проверенную временем и использованную для показа сознания народа в военные годы, готового пожертвовать самым дорогим во имя мира на земле.

В радости ли, в горести ли два друга, конь и человек, Саадак и Сарала вместе, именно коню поверяет свои мысли, чувства, сомнения главный герой романа. Как отмечает тувинский исследователь З. Самдан, «внутренние монологи-обращения Саадака к коню, как и в фольклоре, выступают художественными приемами психологического анализа» [7, с. 54]. Так, для усиления эмоционально-экспрессивной оценки образа коня в текст введено лирическое начало, которое проявляется в мастерстве писателя передавать внутренний мир героев, лиризме повествования, романтическом пафосе, монологичности. При переправе через широкую реку, когда Сарала повел за собой остальных лошадей, Саадак обращается к своему бесстрашному коню: «Мой конь, мой верный друг, - плыви, плыви! Вот так - достоин ты моей любви! Ты восходил к вершинам снежных гор, ты рысей настигал, победой горд, степями мчался, не жалея сил, - и редкую добычу приносил!

Не поддавайся бешенству реки - не силы, честь свою ты береги!» [4, с. 229].

Традиционный для мифологической системы тюркских народов образ всадника находит своеобразную творческую реализацию и в произведениях алтайских прозаиков. Во все времена лошадь была помощником человека, особенно в годы Великой Отечественной войны и в первые послевоенные годы: нет ни одной тяжелой работы, которую бы она не выполняла - весной на пашне, летом на сенокосе, осенью на хлебоуборке, зимой на лесозаготовках. Именно таких трудяг изображает Э. Палкин в романе «Алан» (1978): хромую на ногу Рыжуху, грустную Саврасую, остроухого, с горделивым взглядом двухлетку Кускуна, старую Гнедую с прогнутой сильно спиной, горячего жеребеца Серого. Вместе пройдя испытания военного времени, конь и человек стали особенно близки. Для Алана конь является не только необходимой в домашнем хозяйстве тягловой силой, но и животным, обладающим индивидуальными повадками, норовом, даже характером как у человека. Например, о Гнедом говорится «лошадь уважаемая». «Прежде, долгое время, Алан ее не любил, пока не разобрался, что это отменный вожак табуна, умеющий находить лучшие места кормежки» [6, с. 269]. Достоинством Гнедого Алан считает его смирный характер: «Перед мордой его пройдешь, плечом чуть не заденешь, перевесишься на нем - не шелохнется. Будто всегда мирно дремлет, ни на что не обращает внимания. Среди людей такие тоже бывают: ни о чем не горюют, ни на что не сердятся, всегда спокойные, ладные. На таких вот и нагружают» [Там же, с. 239].

Об особом отношении алтайца к коню, сформированному на протяжении многих столетий совместного сосуществования, говорят слова Алана: «Милый ты мой конь. Мой надежнейший друг. Человеку ты приносил всегда одно хорошее. Всегда был помощником! Не жалел для человека своих сил!» [Там же, с. 51]. Так Алан обращается к своему коню Пегому, остановившись на ночлег в тайге. Здесь выражается позиция родовых взглядов «свойчужой», распространенная в фольклоре, когда статус любого действующего лица в одной или нескольких семантических сферах оценивается как «свой» или «чужой», «высокий» или «низкий» по отношению к занимаемому героем статусу [8, c. 245]. Темной ночью в глухой тайге конь Пегий кажется Алану особенно родным и близким, то есть «своим», в противоположность всему тому, что приносит дискомфорт герою: «непроглядная ночь», «глушь», «чужие деревья», которые «сердито говорят о чем-то друг с другом». Алану вспоминается, что отец о коне говорил: «Чудное животное, ты рядом - и, значит, мы здесь вдвоем. И пусть кругом темень. И - глушь. Шумят в непроглядной ночи чужие деревья. Но мы вдвоем, и сердцу спокойнее» [6, с. 51]. Сформированная автором художественная модель с участием образа коня, как одного из составляющих компонентов «своего» пространства, выражает органическую связь человека и природы через сближение главного героя и его коня.

У алтайцев глубоким уважением и особым почитанием пользуются табунщики. Об этом передаваемом из поколения в поколение в романе Э. Палкина говорится «должность, достойная мужчины», «сын Токтубая занимается делом отца. В его жилах течет кровь табунщика. Потому как-то особенно дорого ему слышать ржание коней» [Там же, с. 152]. «Табунщик - звучит-то как здорово!», - восхищается табунщиком Ярой главный герой повести другого алтайского писателя Б. Укачина «Убить бы мне голод …» [9]. В сознании героя-мальчика внешне не очень привлекательный табунщик Яра (он немного косоглаз и с вывернутыми губами), подобен богатырям героического эпоса, поскольку он храбр, смел, силен, и один ночует в глухой и таинственной тайге. Стальной масти, с подтянутым животом, красивой головой, высокий и тонконогий его конь подобен быстрокрылой птице, каким и должен быть конь настоящего табунщика.

В повести Б. Укачина с образом коня связан инициационный этап, знаменующий переход главного героя на новую ступень развития. По сюжету повести прошел год, мальчик стал человеком самостоятельным, теперь он - табунщик, способный объезжать строптивых коней, как взрослый. Он гордился тем, что люди его сравнивают с отцом, который был отменным табунщиком, лучшего которого никто коней не объезжал. Здесь умение объезжать коней, считающееся достоинством алтайского мужчины, знаменует переход героя повести от детства к взрослому возрасту. Следует отметить, укорененная в сознании алтайского народа традиция, согласно которой сын наследует достойную и всеми уважаемую профессию отца - табунщика, находит свое творческое воплощение и в других литературах Саяно-Алтая. К примеру, вспомним степнякахакаса Сагдая и его сына Сабиса в романе Н. Доможакова «В далеком аале» [3] или арата Саадака и его сынишку Чакпажыка в романе М. Кенин-Лопсана «Настигающий птицу» [4].

Таким образом, типологически сходный по своим функциональным возможностям в фольклорномифологической традиции тюркских народов образ коня в художественной литературе продолжает оставаться одним из основных слагаемых национальной модели и картины мира алтайцев, тувинцев, хакасов. В освоении образа коня в национальных литературах много как типологического, так и своеобразного: в хакасском романе Н. Доможакова «В далеком аале» образ коня необходим в раскрытии характеров героев, для изображения его окружающего мира; в романе М. Кенин-Лопсана «Стремнина Великой реки» конь является главным героем произведения, достойным воспевания и восхищения; в алтайской прозе конь изображается не только как вечный спутник и преданный помощник человека, но и как равноправный партнер тандема «человек и конь». Объединяя тюркские народы как представителей кочевой культуры, образ коня свидетельствует об этнопоэтическом единстве национальных литератур народов Саяно-Алтая.

алтаец тувинец роман конь

Список литературы

1.Антошин К. Ф. Жизнь молодой литературы. Красноярск: Красноярское кн. изд-во, 1967. 73 с.

2.Балданов С. Ж., Бадмаев Б. Б., Буянтуева Г. Ц-Д. Литература народов Сибири: этнотрадиция, фольклорноэтнографический контекст. Улан-Удэ: Изд-во Бурят. гос. ун-та, 2008. 304 с.

3.Доможаков Н. Г. В далеком аале: роман / пер. с хакасского Г. Сысолятина. М.: Современник, 1974. 287 с.

4.Кенин-Лопсан М. Б. Настигающий птицу: лиро-эпический роман / пер. с тувинского С. Козловой. М.: Сов. Россия, 1987. 272 с.

5.Липец Р. С. Образы батыра и его коня в тюрко-монгольском эпосе. М.: Наука, 1984. 264 с.

6.Палкин А. Алан: роман / пер. с алтайского В. Чукреева. М.: Современник, 1983. 304 с.

7.Самдан З. Б. От фольклора к литературе. Кызыл: Тувинское кн. изд-во, 1987. 80 с.

8.Типологические исследования по фольклору / АН СССР; Ин-т востоковедения. М.: Наука, 1975. 320 с.

9.Укачин Б. Повести / пер. с алтайского В. Крупина и А. Китайника. М.: Современник, 1983. 208 с.

10.Хакасский героический эпос: Ай Хуучин / Институт Филологии СО РАН; ХакНИИЯЛИ; АМУ; вступ. ст., прим. и коммент. В. Е. Майногашевой. Новосибирск: Наука, 1997. 479 с.

Размещено на Allbest.ru