"За пределами поэзии": лиро-эпические компоненты «Царь-рыбы» В. Астафьева (на материале главы-рассказа "Капля")

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

«За пределами поэзии»: лиро-эпические компоненты «Царь-рыбы» В. Астафьева (на материале главы-рассказа «Капля»)

Жанровая специфика как всего повествования в рассказах «Царь-рыба», так и составляющих его главрассказов уже в самых различных аспектах рассматривалась в современном литературоведении [2; 3]. Глава «Капля» предварена своеобразной «вставкой», объясняющей последовательность глав-рассказов «Царь-рыбы»: «Однажды мы всей семьей собрались и поехали в гости к братану» [1, т. 6, с. 40]. Вероятно, такая «вставка» связка является отражением попытки автора связать внешне разрозненные главы-рассказы в единое целое. Астафьев в интервью 1982 года так характеризовал «Царь-рыбу»: «Она плохо организована, нет целостности. Почему? Замысла единого не было. Поначалу я просто пытался написать три-четыре очерка. Ничего из этого не получилось. Во время третьего захода на рукопись вдруг оживилась работа, написал ЇКаплю?, и тут почувствовал интерес к рукописи… Тональность книги была найдена» [7, с. 128]. Интересно, что в этом же интервью со ссылкой на М.С. Корякину писатель отмечает: «Правда, Марья, моя жена, всегда защищала ЇЦарь-рыбу?. Она е? любит и говорит мне, что, мол, я сам не понимаю, что написал» [Там же, с. 127]. Позднее и сам писатель неоднократно подчеркивал роль интуиции, подсознания в творчестве писателя, в том числе и собственном.

Итак, до появления главы «Капля» Астафьев «не видел» всего произведения. В интервью ленинградскому радио в январе 1977 года писатель почти аналогично рисует рождение «Царь-рыбы»: «Сначала хотел просто несколько очерков написать. Но эта работа оказалась ни в тон, ни в лад… Пошел от ЇЗатесей?… и написал главу ЇКапля? <…> три с половиной года подряд напряженно сидел над ЇЦарь-рыбой?» [Там же, с. 26]. Здесь обращает на себя внимание декларируемая писателем связь повествования с «Затесями».

Вероятно, именно здесь, в «Капле», Астафьеву удалось соединить «автодокументальное» (основанное на достоверных, подобных документу авторских воспоминаниях) повествование об очередном посещении родной Сибири с лирическими и публицистическими размышлениями автобиографического героя - этот принцип стал основой и главы, и всего произведения. Публицистический компонент «Капли» реализуется и в стремлении к документальной точности описаний Енисея, Опарихи, Сурнихи, приенисейской тайги, и в «репортажности» этих фрагментов: «И вот мы катим по Енисею к незнакомой речке Опарихе» [1, т. 6, с. 42]. М.Н. Ким в связи с этим свойством публицистики отмечает: «Я действующее наиболее соответствует одному из методов публицистики - репортажности», по его мысли, благодаря репортажности «достигается эффект эмоциональной причастности читателя к происходящему» [5, с. 266]. То, что в приведенном фрагменте «я действующее» заменено на «мы», вряд ли имеет принципиальное значение. Вместе с тем преувеличивать функцию публицистических элементов в «Капле» (как и в ряде других глав) вряд ли уместно, поскольку глава лишена конкретных примет времени. Его можно определить 1960 - началом 1970-х гг. лишь по косвенным деталям, а «отсутствие каких-либо примет современности», как принято считать, может служить и приметой удаленности произведения от «публицистических текстов» [6, с. 193].

Жанровая принадлежность главы-рассказа «Капля» может быть уточнена по нескольким параметрам. По активности автобиографического персонажа эта глава превосходит первую, вокруг него выстраивается ее фабула. «Капле», как и всему повествованию в целом, свойственно то, что автор-повествователь открывает читателю свои замыслы, динамику своих чувств и размышлений. Размышления «Капли» авторповествователь преподносит в качестве осуществившейся лишь частично попытки «воссоединить вместе эту девственную, необъятную тишину и клокочущий где-то мир, самим же человеком придуманный, построенный и зажавший его в городские щели» [1, т. 6, с. 60]. «Капля» - это «лирическое путешествие» в нетронутую тайгу, поскольку основной объ?м е? текста составляют отражающие настроение автора сибирские пейзажи, описания впечатлений автора-повествователя и размышления его в связи с величественностью и чистотой тайги. А.И. Павловский, характеризуя лирическую прозу 1950-1960-х гг., так писал о специфике композиции «лирического рассказа»: «В основе такого типа рассказа лежит, как правило, открыто личное, субъективное эмоциональное мироощущение художника, неизбежно включающее в себя оценочный момент… открытость авторской позиции и откровенность голоса» [8, с. 593].

Тайга в главе «Капля» предстает в виде образа, олицетворяющего всю природу, поэтому она «тайгамама» [1, т. 6, с. 53]. В ней заключено материнское, женское начало, как и в «по-женски-присмирелой, притаенно говорливой речке» [Там же, с. 54]. Продолжением этого женски-материнского начала в природе воспринимаются и «маралуха с теленком», доверчиво пасущиеся неподалеку от рыбаков. Заметим здесь, что образ «маралухи с теленком» восходит к раннему творчеству, к созвучному с «Царь-рыбой» по пафосу и сибирской «фактуре» «Стародубу». Но «Царь-рыба» традиционную, патриархальную (отвергнутую «Стародубом») Сибирь изображает в качестве своеобразного исчезнувшего «золотого века», настоящее Сибири - время «браконьеров», а потому будущего нет или оно мыслится как время торжества неправды.

Гармония людей, живущих «в обнимку с природой», окружающей их, - этот идиллический элемент в значительной степени определяет жанровую специфику «Капли», а через подобные элементы в других главах-рассказах «Царь-рыбы» («Туруханская лилия», «Уха на Боганиде», «Сон о белых горах») и жанровую основу всего «повествования». Другая часть персонажей («туристы», «браконьеры», «покорители», «рвачи», «сброд», беглые уголовники и их конвоиры, «хозяева» «города солнца») оказывается в конфликте и с природой, и с персонажами, представляющими собой тип естественного человека. Среди «основных признаков» идиллии традиционно фигурирует «описание мирных бытовых картин и пейзажей, безмятежной жизни земледельцев, пастухов и рыбаков с их простыми наивными характерами» [4, с. 116]. Идиллические детали, люди как чистые дети природы («тайга-мама») - предмет размышлений и наблюдений «Капли». Авторуповествователю чудится «журчание берестяного пастушьего рожка» [1, т. 6, с. 53], речка Опариха представляется в виде живого существа, стремящегося в объятия «батюшки Енисея». Лирическому герою кажется, что кроме «монолитной тверди тайги» и этой речки ничего более не существует в мире.

Действие главы-рассказа «Капля» связано с особым хронотопом. Да, это та же бескрайняя, величественная и невозмутимая сибирская тайга. Но повествует о ней, изображает ее красоту и величие человек, прошедший через самую разрушительную войну ХХ столетия. Поэтому его успокоение, умиление, тихая радость при виде ночной тайги не могут быть полными, безмятежными. Поводом для тревожных размышлений становится капля росы, повисшая на ивовом листе. Живой мир, заботящийся о продолжении своей жизни, малая грань, отделяющая мир от гибели, чистота детства (рядом с автобиографическим персонажем - его сын), чистота природы, тайги, Сибири, не испытавшей пока разрушительного человеческого вмешательства, - эти и другие символические значения закладываются Астафьевым в образ капли.

В финале главы этот образ превращается в своеобразный рефрен, становится лейтмотивным: «Капля висела над моим лицом, прозрачная и грузная» [Там же, с. 56]; «И эта капля! Что, если она обрушится наземь? Ах, если б возможно было оставить детей со спокойным сердцем, в успокоенном мире! Но капля, капля!» [Там же, с. 58]; «А капля? Я оглянулся и от серебристого крапа, невдали переходящего в сплошное сияние, зажмурил глаза. Сердце мое трепыхнулось и обмерло от радости: на каждом листке, на каждой хвоинке, травке, в венцах соцветий, на дудках дедюлек, на лапках пихтарников, на необгорелыми концами высунувшихся из костра дровах, на одежде, на сухостоинах и на живых стволах деревьев, даже на сапогах спящих ребят мерцали, светились, играли капли, и каждая роняла крошечную блестку света, но, слившись вместе, эти блестки заливали сиянием торжествующей жизни все вокруг» [Там же, с. 60]. Между «рефренами» оказываются размышления и чувства автора-повествователя о войне, мире, природе, детях, красоте, мироздании и человеке в нем. «Вечная сказочка», успокоение и постоянная угроза гибели идиллического пространства и свойственного ему мироощущения оказываются дополнительным смысловым наполнением символического образа капли. Полисемантический образ, «мерцая», колеблясь в своем значении, повторяясь, играет роль, свойственную фабуле в собственно эпическом произведении, сплачивает его различные части в структуру, напоминающую лирическое произведение (лирический рассказ, стихотворение в прозе, лирическую миниатюру). Капля принимает на себя и часть символического значения масштабной водной стихии - образа «батюшки Енисея». Семантика целого «оживает» в части этого целого. Может быть, и поэтому капля приобретает такую значительность в структуре главы.

К началу 1970-х годов Астафьев уже имел опыт создания коротких миниатюр, лирических рассказов. Астафьев «нашел» для них сво? авторское название - «затесь». Чуть раньше «Царь-рыбы» у Астафьева вышла отдельная книга «Затесей» (1972). Причем в сборнике оказались как собственно короткие прозаические лирические зарисовки, миниатюры, так и довольно объ?мные произведения с активно выраженным «присутствием» лирического начала («Хлебозары», «Песнопевица», «Как лечили богиню»). Более того, в книгу «Затесей», вместившую в себя ряд лирических рассказов, Астафьев помещает рассказ «Мальчик в белой рубахе», который будет затем включен в повесть «Последний поклон». Все это позволяет говорить о близости «затесей» другим астафьевским жанрам, о еще не завершившейся в сознании и художественной практике писателя жанровой кристаллизации, дифференциации «затесей» от других родственных жанров, создававшихся в одно время с «Царь-рыбой». Характерно, что Астафьев в книгу «Затеси» включает и произведение, которое откроет первую отдельную публикацию, а затем и все издания «Царь-рыбы», - главу-рассказ «Бойе». Итак, «Царь-рыба» писалась и публиковалась в то время, когда жанры лирической прозы Астафьева были достаточно активны. Изначально писатель публикует отдельные главы «Царь-рыбы» вместе с «затесями». Это еще одно основание для утверждения о типологической жанровой близости «повествования в рассказах» с «затесями».

Основа «затесей» - коротких лирических рассказов В. Астафьева - непосредственное выражение чувств, эмоционально окрашенных мыслей, настроения автора-рассказчика, по функции своей напоминающего «лирического героя» стихотворений. Так, в затеси «И прахом своим» чувства и размышления рассказчика связаны с замеченным им необычным явлением жизни леса: елочка, уверенно растущая из середины пня «родительницыели». «Елочка долго и трудно будет сверлить пень корешком, пока доберется до земли. Еще несколько лет она будет в деревянной рубашке пня, расти из самого сердца того, кто, возможно, был е? родителем и кто даже после смерти своей хранил и вскармливал дитя» [Там же, т. 7, с. 19]. Антропоморфизм, имеющий здесь место, неслучаен, он является главным тропом не только астафьевских миниатюр («затесей»), но и самых известных и крупных его эпических произведений, он помогает соединить родственные, по мысли писателя, стихии: жизнь природы и жизнь человека. Мысль автора возвращается к семье, детям, войне, в которой он участвовал. В результате рождается суждение Астафьева, пытающееся охватить собой всю противоречивость и его судьбы, и судьбы его современников. «Когда мне становится невыносимо больно от воспоминаний, а они не покидают, да и никогда, наверное, не покинут тех, кто прошел войну, когда снова и снова передо мной встают те, кто пал на поле боя… - я думаю о елочке, которая растет в лесу на пне» [Там же, с. 19-20]. В «Капле» мысль писателя делает примерно такой же круг: от созерцания готовой упасть капли к воспоминаниям о войне. Слитность человека с чистотой, спокойствием и величием природы становится у Астафьева своеобразным аргументом против насильственной смерти, разрушения, разного рода браконьерства.

Именно так увидеть, прочувствовать величие и гармонию тайги, природы мог только писатель, прошедший через разрушительный хаос войны. Но в свете нашей проблематики не менее интересно другое: по мнению О.В. Соболевской, «различные хронологические деформации - разъятие времени на интенсивно проживаемые мгновения, причудливые конфигурации элементарных частей бытия, ретроспективность, импрессионистичность» являются принадлежностью поэтики «лирической прозы» [9, стб. 451].

Важно и то, что организация текста главы «Капля» (как, впрочем, и главы «Нет мне ответа») в ряде эпизодов представляет собой ритмическую прозу, заключающую в себе свойственные ей, нацеленные на создание ритма и особого строя речи, инверсии: «Если мне говорят: Їтто свет?, - я не загробье, не темноту воображаю, а эти вот мелконькие, удаленно помаргивающие звездочки». «Мудра, взросла печаль - ей миллионы лет» [1, т. 6, с. 58] - в этом случае легко выделить трехстопную ямбическую основу всей фразы, состоящей из двух стихов. Но ритмическая проза - явление, свойственное той части прозы, которая содержит в себе значительное тяготение к лирике. Это свойство прозы Гоголя, «стихотворений в прозе» И. Тургенева, прозаических произведений А. Белого, Б. Пильняка, некоторых других писателей. В этом плане и «затеси», и главы-рассказы «Царь-рыбы» имеют одинаково сильно выраженные лирические и эпические интенции.

Событийность «Капли» значима. Только путешествие в места, нетронутые «цивилизацией», могло вызвать у автора размышления о хрупкости природы и всей земной красоты. Но и сама событийность, и участие в событиях объективированных персонажей (сын автобиографического героя, Коля, Аким) оказываются своеобразным фоном для внутренних монологов-размышлений автора. Здесь «Капля» демонстрирует свое родство с лирикой. При анализе характера в лирике А.А. Торшин отмечает: «При сочетании повествования с лирическим монологом именно последний принимает на себя основную эмоционально-смысловую нагрузку. В таких произведениях объективированный герой при всей его значимости выполняет преимущественно вспомогательную функцию» [10, с. 51]. В качестве примера приведем «центральное», давшее название главе событие и монолог автора из главы «Капля»: «На заостренном конце продолговатого ивового листа набухла, созрела продолговатая капля и, тяжелой силой налитая, замерла, боясь обрушить мир своим падением. И я замер. Так на фронте цепенел возле орудия боец» [1, т. 6, с. 56-57]. Величие, хрупкость красоты природы Сибири, страхи и ужасы человека, столкнувшегося с безобразием войны, неотвратимостью смерти, соединяются у Астафьева в структуру единого лиро-эпического повествования, родственного по принципам и приемам организации со структурой «затесей». Такие эпизоды оказываются в пограничном между лирикой и эпосом положении.

Современный эпос предпочитает прозаические формы, как современная лирика - стихотворные. В «Царь-рыбе» соседствуют, как уже отмечалось, фрагменты прозаические, по своей структуре напоминающие стихи, с собственно стихотворными вкраплениями: «И в небе чудилось осмысленное, но тоже тайное движение облаков, а может быть, иных миров иль Їангелов крыла??!». О стихах, помещенных в повести, Астафьев писал следующее: «В ЇЦарь-рыбе? ведь я в основном написал все стихи сам. Они за пределами поэзии, конечно, находятся. Просто к контексту подходят», «дилетантские стихи» [7, с. 266]. Если соотнести цитированные выше «прозаические» фрагменты со «стихами» «Акимова дружка» (за ним скрывается авторповествователь), то можно увидеть их принципиальное и детальное сходство: «В тот час, когда с землею небо говорит, / В глухую темнозорь, в остывшем мраке / Огромная, похожая на ночь, вдруг встрепенется птица / И, целясь клювом в дальнюю звезду, / Услышав звон ее, пронзенная сияньем, / Натянется струной, откликнется ответно» [1, т. 6, с. 389]. Налицо сходство и изобразительно-выразительных средств, и концептуальное: главное из непостижимого, таинственного, прекрасного, окружающего человека, заключено в природе, в ее красоте, чистоте, непостижимости, ранимости.

Наличие четко выраженной событийности, движения персонажей во времени и пространстве является одним из характерных элементов структуры эпических произведений. Событийность главы-рассказа «Капля» - приключения нелегкого таежного пути, неудачная вначале, но удачная в итоге рыбалка, ночлег в тайге - позволяет ей оставаться в рамках заданного в подзаголовке жанра рассказа, но рассказа со значительной лирической, идиллической и публицистической составляющей.

Список литературы

астафьев рассказ капля жанр

1. Астафьев В.П. Собр. соч.: в 15-ти т. Красноярск: Офсет, 1997-1998.

2. Гончаров П.П. «Царь-рыба» В.П. Астафьева: специфика архитектоники: учебное пособие. Мичуринск: Изд-во МГПИ, 2012. 127 с.

3. Гончаров П.П., Гончаров П.А. «Царь-рыба» В.П. Астафьева: образ Сибири как основа внутренней структуры:

учебное пособие. Мичуринск: Изд-во МГПИ, 2012. 119 с.

4. Квятковский А.П. Поэтический словарь. М.: Сов. энциклопедия, 1966. 376 с.

5. Ким М.Н. Жанры современной журналистики. СПб.: Изд-во Михайлова В.А., 2004. 336 с.

6. Обатнина Е.Р.А.М. Ремизов: «битва под Разумником» (к вопросу об авторстве и историческом контексте одного памфлета) // Русская литература. 2013. №3. С. 188-203.

7. Ростовцев Ю.А. Страницы из жизни Виктора Астафьева. М.: Энциклопедия сел и деревень, 2007. 480 с.

8. Русский советский рассказ. Очерки истории жанра / под ред. В.А. Ковалева. Л.: Наука, 1970. 736 с.

9. Соболевская О.В. Лирическая проза // Литературная энциклопедия терминов и понятий / гл. ред. и сост. А.Н. Николюкин. М.: Интелвак, 2003. Стб. 450-451.

10. Торшин А.А. Произведение художественной литературы. Основные аспекты анализа: учебное пособие. М.: Флинта; Наука, 2006. 256 с.

Размещено на Allbest.ru