Немецкий кабацкий локус в поэзии Саши Черного

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Немецкий кабацкий локус в поэзии Саши Черного

Жданов Сергей Сергеевич

к. филол. н., Сибирская государственная геодезическая академия

В статье рассматривается маркированный немецкостью «кабацкий» локус в стихотворениях С. Черного. Данный хронотоп проявляет черты пространства, связанного с образом типажного немца-филистера. В его сатирически окрашенном портретном описании отсутствуют индивидуальные черты, зато часто используются уподобления животным и предметам неодушевленного мира, что подчеркивает приземленность персонажа. Кроме того, при изображении локуса немецкого кабака-таверны встречаются мотивы театральности, карнавала, человеческого единства, убежища, что придает описанию данного пространства амбивалентные черты.

Ключевые слов фразы: русская литература XX века; Саша Черный; поэзия Серебряного века; немецкость; филистер; типаж; кабацкий локус.

GERMAN PUB LOCUS IN THE POETRY BY SASHA CHORNY

Zhdanov Sergei Sergeevich, Ph. D. in Philology

The article examines marked by Germanness «pub» locus in the poems by Sasha Chorny. This chronotope manifests the features of a space associated with an image of a typical German-philistine. His satirically coloured portrait lacks individual features, instead it is full of associations with animals and inanimate objects which emphasizes the triviality of a personage. Besides, while representing the locus of a German pub-tavern the poet accentuates the motives of theatricality, carnival, human community, refuge which imparts ambivalent features to the description of this space.

Key words and phrases: Russian literature of the XX century; Sasha Chorny; Silver Age poetry; Germanness; philistine; type; pub locus.

кабацкий локус стихотворение черный

Описание пространства немецкой пивной в творчестве Саши Черного связано со сложившейся в XIX веке русской литературной традицией изображения типажного немца, недалекого филистера. Одним из «главных атрибутов» последнего, как пишут А. В. Жуковская, Н. Н. Мазур и А. М. Песков, выступает пиво [1, с. 41]. Пьющий немец становится филистером в квадрате, алкоголь заставляет персонажа открыто проявлять свою сущность. Неслучайно многие свои произведения, в которых встречается кабацкий локус, поэт включил в стихотворный цикл «У немцев». В нем, по мнению А. С. Иванова, Германия описана как страна, «…где пошлость, точнее - коллективная пошлость, возведена в абсолют» [2, с. 26]. С этим определением соотносятся слова современника С. Черного В. В. Набокова: «…Германия казалась нам страной, где пошлость не только не осмеяна, но стала одним из ведущих качеств национального духа, привычек, традиций и общей атмосферы…» [3, с. 74].

В произведениях С. Черного, посвященных Германии, много образов пьющих немцев. Так, в стихотворении «Как францы гуляют» описываются филистеры, «немецкие быки» [4, с. 240], «десятков семь орущих, красных булок», и их спутницы, «почтенные комоды» и «раскрахмаленные лангусты» с «потным бюстом», поднимающиеся в гору, на вершине которой их «ждет двадцать бочек пива» [Там же, с. 241]. Образы намеренно снижены до животного уровня или даже до неодушевленных объектов. Однако общая атмосфера пошлости нивелируется противопоставленным людскому миру прекрасным пейзажем, миром природы, где «деревья ропщут. Мягко и лениво смеется в небе белый хоровод…» [Там же]. С. Черный не раз прибегает к этой пространственной антитезе. Например, в стихотворении «На Рейне» локус корабля ? «ресторана», плывущего по реке и заполненного пьяными пошлыми героями-немцами («плавучая конюшня», тянущая, «как сапожники, рейнвейн» [Там же, с. 253]), противопоставлен одушевленному романтическому пейзажу: здесь «волна поет», а «в пене волн танцуют жемчуга» [Там же, с. 254]. Эти два мира настолько несхожи для лирического героясозерцателя, что он отказывает филистерам в их притязаниях на немецкость природного локуса: «Немецкий Рейн? Но разве он из пива…» [Там же]. Аналогичная ситуация описывается в стихотворении «Улица в южнонемецком городке». Здесь лирический герой сидит в старинном гейдельбергском ресторане «Perkeo» и сквозь открытые окна наблюдает цуг поющих и хохочущих пьяных корпорантов, которые по-филистерски «свежи и дородны, глупы, как кентавры» [Там же, с. 174] (отметим все то же уподобление людей животным).

Относительная мягкость сатиры в отношении героев-немцев (особенно в первом и третьем из приведенных здесь стихотворений) объясняется, на наш взгляд, именно открытостью локусов. Герой-созерцатель может легко перейти из мира филистеров в мир природной гармонии, который, в свою очередь, является проводником в пространство фантазий и грез. В стихотворении «На Рейне», правда, русский герой не имеет возможности покинуть плывущий корабль (именно поэтому сатирический тон гораздо более резок здесь: романтика раздражает плывущая немецкая «конюшня», от которой не так просто скрыться), но он способен, по крайней мере, отвернуться от нее и, любуясь природой, предаваться своим фантазиям: «Я думал о весне, о женщине, о Гейне и замок выбирал на берегу» [Там же, с. 254].

Другое дело, когда действие происходит в закрытом ограниченном локусе немецкой пивной. Здесь юмористический образ тех же глупых, как кентавры, корпорантов превращается в издевательский шарж стихотворения «Корпоранты». Этот локус-ресторан переполнен животными образами, которые, как указано выше, являются маркерами филистерства в поэзии С. Черного. «Бульдоговидные дворяне» «мычат над пивом», «набив свининою зобы» (животное поедает другое животное), хватают кельнершу «за жабры» и жмут ее «под общий смех стола» (эротический мотив также носит животный характер). Пьяный дылда «багровеет, как бурак» [Там же, с. 247]. Здесь же «ревут ослы» ? посетители, в компанию которых затесались «два желторотых червяка», только начинающих постигать всю прелесть корпорантской жизни. Наконец, посреди всего этого скотного двора расхаживает ресторатор, «добрый пастор» [Там же, с. 248]. Кроме того, поэт прибегает к метонимическому уподоблению: в углу ресторана портрет кронпринца с семейством висит рядом с кабаньей головой и чепраком (животными маркерами). В данном локусе царит атмосфера дешевого театра из смеси наигранной брутальности и сентиментальной пошлости: у буршей изрубленные лбы, и они гордо демонстрируют свои полученные в дуэлях шрамы, залепленные черным пластырем, а также фиксируют глазами штатских (в сходной манере герои-немцы из стихотворения «На Рейне» «…в патриотическом азарте на иностранцев пыжатся окрест…» [Там же, с. 253]). В том же углу, что и портрет кронпринца, находится «игрушечное знамя, эмблема пьянства, ссор и драк» [Там же, с. 248]. Кульминация этого пивного наигранного патриотизма заключается в речи председателя, который, качаясь, встает с кружкой и, ударив себя в жилет, произносит: «Собравшись... грозно... за пирушкой, мы шлем... отечеству... привет...» [Там же].

Театральность как характеристика кабацкого локуса раскрывается в еще одном посвященном корпорантам стихотворении С. Черного «Немецкие студенты». «Пылкая отвага» корпорантов, «лихих господ» - это симулякр, «мишурная гроза» [Там же, с. 353]. Цель дуэли, которая может проводиться в той же пивной, - не отстоять свою «честь», а получить ритуальные шрамы, доказывающие их полноправное вхождение в корпорацию, словно у первобытных народов: «Щадит стальная шпага и сердце, и глаза. Здесь колют только в рожу» [Там же]. Типажные немецкие студенты-филистеры - «все Карлы, Францы, Фрицы» с изрубленными лицами и израненными лбами - только играют в рыцарей, а на самом деле они «традиции рабы» и «дуэльные скоморохи» [Там же]. Присутствует в портретном описании и характерный животный штрих: лица уподоблены рылам («Врага целует в рыло под общий дружный ЇHcoh!?» [Там же]). Но это дружелюбие и дух братства так же ложны, как и сама дуэль; их фальшивость разоблачается с помощью мотива опьянения: «…после, нализавшись, опять друг друга бьют» [Там же].

Торжествующая пошлость описана и в стихотворении «Еще факт», действие которого проходит в зале «Зеленой Свиньи», где гимнастический клуб «На здоровье» отмечает свой юбилей. В портретном описании посетителей ни одной изящной черты: «плотный блондин», «…Максы кружили Матильд, как шестерни жернова» [Там же, с. 350]. Однако есть намек на комическую травестийную (пивную?) андрогинность: «немцы в матрацном трико» выгибают «женские бюсты» [Там же]. Развлечения немецких филистеров под стать им самим: танцы и «лотерея с великим соблазном» - «лампы, щипцы для волос, кружки и желтый Вильгельм» [Там же]. Отметим сходный метонимический снижающий прием, что и в стихотворении «Корпоранты»: там портрет кронпринца соседствует с кабаньей головой, здесь изображение императора - с предметами быта.

Еще одна характерная черта филистерского локуса - это его звуковая характеристика. Филистеры не способны вести себя тихо: являясь толпой, они кричат, чтобы заявить о себе и своих мыслях и чувствах окружающим, поэтому в таком ресторане-пивной царит шум. В стихотворении «Еще факт» это сначала «оглушительный марш», а затем «сочувственный радостный рев», знаменующий апофеоз спровоцированной алкоголем пошлости, когда один из посетителей, выиграв «интимную вазу» и нацедив в нее пива, «пьет среди залы, как Вакх» [Там же]. В стихотворении «На Рейне» «…крикливо шумит упитанный восторженный шаблон» [Там же, с. 254], в стихотворении «Немецкие студенты» звучит общее дружное «Hoch!», в стихотворении «Как францы гуляют» мы встречаем «десятков семь орущих, красных булок» [Там же, с. 241].

Еще одна особенность образов немцев-филистеров в поэзии С. Черного заключается в том, что они не только представлены в обобщенном виде, описаны грубыми «типажными» штрихами, но и всегда находятся в большом количестве, заполняя пространство практически без остатка. Это толпы с едва различимыми отдельными лицами, а не отдельные личности: будь то ферейн «Любителей прогулок» в семьдесят человек, или сгрудившиеся в кабаке корпоранты, или теснящие друг друга пары в «Зеленой Свинье». Между тем, наблюдающий филистеров русский герой-рассказчик в кабацком локусе всегда одинок, отделенный от немецкой толпы как своим иностранным происхождением, так и неприятием пошлости филистеров.

Это одиночество акцентируется и в стихотворении «В ожидании ночного поезда». Оно построено на антитезе. С одной стороны, пьющий пятую кружку светлого пива типажный «светлый немец» (снижающее подобие субъекта и объекта), который характеризуется ярко выраженной почти неодушевленной телесностью:

«Шея, как пушка, живот, как комод...» [Там же, с. 245]. Со своей неутолимой жаждой он самодостаточен, спущен на физиологический уровень существования и напоминает типажного немца, пьющего из интимной вазы. С другой стороны, русский герой, рефлексирующий, осознающий свою чуждость данному пространству, нервный и озлобленный, согласно самохарактеристике: «А я, иноземец, сижу тоскливо, бледнее мизинца, и смотрю на лампочки вяло» [Там же]. Его, в отличие от типажного немца, отличает признак телесной и душевной слабости. Русского героя раздражают и этого не подозревающий филистер, и пошлость немецких журналов, просматриваемых в пивной в ожидании поезда: «Просмотрел журналы: портрет кронпринца, тупые остроты, выставка мопсов в Берлине...» [Там же, с. 244]. Реальность кабацкого локуса вызывает у него приступ зевоты. Впрочем, ирония по отношению к пьющему пиво немцу соединяется с самоиронией. В итоге герой, не выдержав и заказав у кельнера пива, до некоторой степени уподобляется своему визави.

Однако отгороженность русского героя от немецкого пространства в ряде стихотворений может частично устраняться. Он преодолевает или хочет преодолеть свое одиночество хотя бы на время. В результате такого присоединения героя-странника к «немецкому» пространству последнее приобретает черты «приюта», «убежища», и его негативные, чужеродные черты сглаживаются ради достижения единства русского персонажа с окружающим инонациональным локусом. Подобная ситуация наблюдается в стихотворении «Остров», в котором описывается пространство лесной харчевни. Это не абсолютный в своей ограниченности мирок пивной-ресторана из произведений «Корпоранты» и «Еще факт». Хотя он так же мал и закрыт от внешнего мира, но эта закрытость не тотальна, не подавляет героя, в отличие от закрытости кафкианских фантазий, из которых невозможно найти выход. В стихотворении «Остров» закрытость означает защищенность от опасностей внешнего мира с его дождливой ночью и лесными страхами. Кроме того, это пространство закрыто не полностью: «И хлопала дверь поминутно» [Там же, с. 276], впуская новых посетителей, жаждущих тепла и уюта. Наполненность людьми («Низкий и старенький зал гостей насилу вмещал…» [Там же]) противоположна по смыслу наполненности выше упомянутых локусов: это не чужеродное скопище раздражающих филистеров, от которого хочется отгородиться, отвернуться, а семейно-родовое пространство, в которое хочется войти: «…зал превращался в деревню» [Там же, с. 277]. «Как много людей вокруг!» [Там же], - восклицает радостно русский бесприютный странник, изживающий свое одиночество. В описании данного локуса нет снижающих «звериных» черт, о которых говорилось выше: у тех же служанок гибкая походка, и никто не пытается взять их «за жабры», как в стихотворении «Корпоранты». Даже шум в качестве атрибута кабацкого локуса оценивается совсем по-другому, положительно: «Толпа гудела и пела» [Там же], превращая таверну в «деревню», в которой все связаны родственными и соседскими отношениями. На место атмосферы насилия, грубости, похоти в данном локусе лесной таверны приходит ощущение тепла, уюта и счастья: «Как мало нужно для счастья - уйти от ночного ненастья и попасть в лесную харчевню!» [Там же].

Сходные черты общего дома, где все люди братья, имеет локус пивной в стихотворении «Карнавал в Гейдельберге»: «Идут, обнявшись, смеясь и толкаясь, в открытые настежь пивные. Идут, как братья, шутя и ругаясь, И все такие смешные...» [Там же, с. 171-172]. Как и в произведении «Остров», одними из главных мотивов здесь являются принципиальная открытость локуса и единение оказавшихся в нем людей. Мотив опьянения тоже меняется, наполняясь новым содержанием. Это не развязное пьянство филистеров, а карнавальный разгул с пением, шумом и криками: «Каждый пел и каждый пил…» [Там же, с. 172]. Животные черты в портретном описании выступают не как сатирический прием, а в форме комической игры, театрального представления: «Вон купец пищит котенком…» [Там же]. Эта тотальность карнавала захватывает и русского героя-наблюдателя: для него окружающие толпы немцев становятся по-доброму смешными, а не пошлыми, раздражающими. Меняется и оценка студентов: в их образах подчеркивается не акцентированная с помощью мотива опьянения телесность, лишенная всякой осмысленности, а свободная сила духа: «Хор студентов свеж и волен - Слава сильным голосам!» [Там же]. Льющееся по столам пиво становится выражением не наигранного, вымученного веселья, а карнавальной безудержности.

В несколько иной тональности выдержано описание «кабацкого» локуса в стихотворении С. Черного «В старом Ганновере». Оно написано поэтом в период эмиграции и окрашено трагическими нотами. Мотив одиночества лирического героя-странника на чужбине здесь выражен с еще большей четкостью, чем в произведениях, относящихся ко времени дореволюционной поездки автора в Германию. До некоторой степени хронотоп стихотворения напоминает хронотоп «Острова», в котором локус харчевни находится посреди хаотического пространства ночного дождливого леса. В стихотворении «В старом Ганновере» герой оказывается «в лабиринте тесном и чужом» ночного города, где «…вода бежит волнистой ртутью, хлещет-плещет тускло-серой мутью…» [5, с. 78]. Посреди этого дышащего «сыростью и жутью» [Там же] хаоса находится тускло блещущая позолотой расписная харчевня. Но если в стихотворении «Остров» лирический герой без труда проникает в лесную харчевню как в семейно-родовое, счастливое пространство, то в произведении «В старом Ганновере» это проникновение ? лишь несбыточная мечта об утраченном единстве, дружбе, блаженном прошлом. Пространство ночного Ганновера рассматривается как параллельное пространству «сумасшедшей, горестной Москвы» [Там же, с. 79], где остался друг героя. Эти параллельные реальности не пересекаются: «Друга нет ? он на другой планете…» [Там же]. Их пересечение, соответственно, возможно лишь в онирическом пространстве. И лирический герой грезит: «В ЇЗолотой Олень? вошли бы чинно, заказали сыра и вина, и молчали б с ним под треск камина у цветного, узкого окна…» [Там же]. Но дорога в эту реальность слишком зыбка, чтобы унестись в нее до конца - в итоге герой вновь оказывается в дышащем сыростью и жутью пространстве ночного Ганновера: «Друга нет - и нет путей назад» [Там же].

Итак, кабацкий локус в поэзии С. Черного предстает как амбивалентное пространство. С одной стороны, оно связано с образом веселящихся немцев-филистеров, лишенных всякой одухотворенности и неприятных русскому герою-страннику. С другой - кабак/харчевня может выступать в качестве убежища, уютного, семейного пространства, объединяющего людей и тем самым преодолевающего национальные и культурные рамки. Герой-странник либо находится в этом локусе, принят в него, либо так и остается за границей внутреннего круга в опасном, хаотическом пространстве. Тогда локус таверны приобретает онирические черты, становится предметом неосуществимых мечтаний. Кроме того, кабак может выступать в качестве карнавального пространства, где нарушаются законы и правила повседневной жизни.

Список литературы

1. Жуковская А. В., Мазур Н. Н., Песков А. М. Немецкие типажи русской беллетристики (конец 1820-х - начало 1840-х гг.) // Новое литературное обозрение. 1998. № 34. С. 37-54.

2. Иванов А. С. Оскорбленная любовь // Черный С. Собрание сочинений: в 5-ти т. / сост., подгот. текста и коммент. А. С. Иванова. М.: Эллис Лак, 1996. Т. 1: Сатиры и лирики. Стихотворения. 1905-1916. С. 5-30.

3. Набоков В. В. Лекции по русской литературе. М.: Независимая газета, 2001. 440 с.

4. Черный С. Собрание сочинений: в 5 т. М.: Эллис Лак, 1996. Т. 1: Сатиры и лирика. Стихотворения. 1905-1916 / сост., подгот. текста и коммент. А. С. Иванова. 464 с.

5. Черный С. Собрание сочинений: в 5 т. М.: Эллис Лак, 1996. Т. 2: Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы. 1917-1932 / сост., подгот. текста и коммент. А. С. Иванова. 496 с.

Размещено на Allbest.ru