Метафора "женщина-книга" в русской литературе начала XIX века

Размещено на http://www.allbest.ru/

Метафора "женщина-книга" в русской литературе начала XIX века

В XVIII веке Европу поразила новая необычная эпидемия - эпидемия чтения. Священники, ратовавшие за интенсивное и медленное проникновение в смысл книги, теперь сетовали, что современный человек читает быстро и много: «Читатели и читательницы вставали и ложились с книгой в руках не успев дочитать одну книгу, уже брались за другую » (в середине века эта фраза была произнесена немецким священником И. Бейером) [5, с. 360].

К этому времени экстенсивное чтение не было новшеством: уже XVII столетие стремилось к энциклопедизму, в обществе ценились разносторонние, глубокие и прочные знания. Веком позже « на смену педантичному и важному кабинетному мыслителю пришел эрудированный и энергичный “денди”, чьи отношения с науками были скорее поверхностными», а интересы - салонно-светскими [Там же, с. 370]. Как очевидно, при рассуждениях об экстенсивном чтении XVII-XVIII веков речь шла о мужчинах, но на заре сентиментально-романтической эпохи, провозглашая очередную «библиореволюцию», появляется новый субъект книжной аудитории - женщина-читательница. Удивленные современники в 1750-1760-х годах писали: «В Париже все читали Все - и особенно женщины - носили при себе книги. Читали в экипаже во время прогулки, в театре - во время антракта, в кафе, в купальне » [Там же, с. 360]. Пору расцвета переживают и особенные издания - журналы мод, они пользуются большим успехом у чувствительной аудитории [1, с. 13].

В Россию мода на женское чтение перешла из Европы, но с задержкой не менее, чем на полвека. Так, еще в 1760-х годах дворянин А. Т. Болотов, задумав «остепениться», с трудом разыскал невесту, знающую грамоту, однако, его надежды на тихие семейные вечера за романами не оправдались, поскольку после женитьбы он не нашел в супруге « ни малейшей охоты читать » [3, с. 303]. Только в начале XIX века русские дворянки пристрастились к книгам, об этом в 1802 году с радостью возвестил Н. М. Карамзин: « сельские дворянки на Макарьевской ярманке запасаются не только чепцами, но и книгами» [7, с. 118]. Новинки изданий сделались неотъемлемым атрибутом отечественной женской культуры, и это обстоятельство способствовало рождению метафоры «женщина-книга». Впрочем, уподобление женского пола - тексту не стало абсолютным новшеством, скорее, перед нами результат метафорической десакрализации, поскольку отечественной литературе XVIII века было известно сопоставление Богоматери и Священного Писания. В стихотворении Симеона Полоцкого о шести сакральных фолиантах один из текстов представляет Богородицу: книга - это « Девица Мария / в ней же добродетели писани всякия » (С. Полоцкий. «Книга») [9, с. 367]. Произошедшее метафорическое изменение обусловлено культурно-исторически: в России начала XIX века продолжался процесс секуляризации культуры. В это время именно «земная» женщина предстала законодательницей светской литературной моды, ее альбомы оказались пространством, где поэзия прямо соприкасалась с жизнью, а образ возлюбленной-Музы стал импульсом для рождения нового слога: « Альбомы распространили у нас вкус к чтению и письму - приохотили к литературе, - писал П. Л. Яковлев. И это ясно!

Давно говорили, что одни женщины могут выучить нас приятно говорить и писать; давно сказано, что только их верный, тонкий вкус может заставить нас отвыкнуть от странного и низкого языка, которым витийствуют герои русских романов Благодарение женщинам!.. Я даже уверен, что со времени появления альбомов у нас стали писать лучше, приятнее; выражаться свободнее, приличнее, ближе к общественному разговору » [4, с. 247]. Литературные «бои» за внимание утонченной публики развернулись не только на альбомных листах, но и на страницах русских журналов: к примеру, А. Бестужев, пропагандируя русскую словесность, на титульном листе знаменитой «Полярной звезды» обращается к «читательницам и читателям» (курсив автора - Н. П.); на внимание дам рассчитывал и издатель другого толка - Н. Измайлов, публикуя для них в «Благонамеренном» неприкрыто грубые, с оттенком простонародности «нравоучительные» советы. Пушкин в «Евгении Онегине» иронично упоминает журнал Н. Измайлова: «Я знаю: дам хотят заставить / Читать по-русски. Право, страх! / Могу ли их себе представить / С “Благонамеренным” в руках!», [11, т. 4, с. 58]. По мысли поэта, иные тексты предназначаются красавицам, в них не должно быть неприкрытой грубости, и в «Романе в письмах» Пушкин уже без всякой доли иронии указывает на «уездных барышень» как на «истинную» свою публику [Там же, т. 5, с. 410].

И все же русская читательница начала века не только увлекается поэмами и романами, собирая дамскую библиотеку, не только выступает хозяйкой литературного салона, становясь «законодательницей» нового литературного стиля, но порой и сама «прочитывается» как увлекательнейшая книга. Так, Н. Греч в 1818 году, будучи известным издателем, шутя, знакомил русскую публику с новым «романом»: «София Дмитриевна Пономарева, комический, но и чувствительный роман с маленьким прибавлением. Санктпетербург, в малую осьмушку, в типографии мадам Блюмер, 19 страниц» [4, с. 241] (курсив автора - Н. П.). Все это сказано о девятнадцатилетней эпатажной владелице литературного салона - Софье Пономаревой, женщине-шалунье, которой были увлечены многие известные люди эпохи: О. Сомов, В. Панаев, Е. Баратынский, А. Дельвиг, П. Яковлев. «Рецензируя» эту женскую судьбу, Греч будет восхищаться: «Начав читать сию книжку, я потерял было терпение: мысли автора разбегаются во все стороны, одно чувство сменяет другое но все это так мило и любезно, что невольно увлекаешься вперед; прочитаешь книжку и скажешь: какое приятное издание!» [Там же].

«Приятное издание» для Н. Греча - это «книга» малого формата (напомним, в ней всего девятнадцать страниц, причем выпущенных в свет модной петербургской лавкой мадам Блюмер), тем самым известный издатель не только намекает на осведомленность в моде и возраст Софьи Дмитриевны, но показывает свое знание литературы и книжного дела: в связи с экстенсивностью чтения, в обществе стали популярны издания малого формата. Как в 1781 году утверждал французский писатель Л.-С. Мерсье, это была даже не популярность, а «мания маленьких форматов», книга в библиотеке щеголя или щеголихи превращалась в миниатюрную, «изящную безделушку» [6, с. 201-202]. Подобно женщине, книга тоже стала модницей и стремилась к роскоши, в культуре даже обозначилось соперничество изящных изданий и юных щеголих: тому свидетельство - слова Теодора, героя новеллы «Библиоман» Шарля Нодье. Теодор, помешанный на книжных новинках, раньше обожал женщин, но теперь он на них вовсе « не смотрел, точнее, смотрел только на их ножки и при виде какойнибудь изящной, яркой туфельки горестно стенал: “Увы! сколько сафьяна ушло впустую!”» [8, кн. 1, с. 34]. Обладая изысканными изданиями в сафьянных «одеждах», библиоман сравнивал работу переплетчика с творчеством художника, ювелира, портного, со страстью влюбленного: «какое счастье украшать предмет своей пылкой страсти; изысканную щедрость собирателя, который одевает Вергилия или Горация роскошным переплетом, я нахожу столь же естественной, что и безумства влюбленного, осыпающего бриллиантами свою возлюбленную. Библиомания - это ведь тоже любовь. Роскошная библиотека - гарем для стариков» [Там же, кн. 2, с. 157]. Таким образом, оказывается, что в истории литературы первой половины XIX века равноправно существуют две взаимообратимых метафоры: «женщина - книга» и «книга - женщина», последнее метафорическое соотнесение особенно часто можно встретить в библиофильских новеллах Ш. Нодье.

Все это подчеркивает близость в культуре двух образов - женщины и книги, но дело не только в их внешней схожести. Глубинный смысл отождествления в том, что лишь влюбленному Поэту доступно проникновение в тонкую женскую душу, только ему дано понять-прочесть-оценить богатство и тайны ее внутреннего мира: « О, я знаток девической печали; / Давно глаза мои в душе твоей читали » (А. С. Пушкин. «Ты вянешь и молчишь ») [10, с. 254] или: «Она казалась хладный идеал / Тщеславия. Его б вы в ней узнали; / Но сквозь надменность эту я читал / Иную повесть: долгие печали, / Смиренье жалоб В них-то я вникал, / Невольный взор они-то привлекали » (А. С. Пушкин. «Домик в Коломне») [11, т. 3, с. 228-229]. Как свидетельствуют поэтические строки, «чтение» души красавицы предполагало читателя искушенного и внимательного к нюансам женских переживаний.

Возвращаясь к образу Софьи Дмитриевны Пономаревой, отметим, что другие гости ее литературного салона очень быстро подхватили игру, начатую Н. Гречем. В переписке Н. Измайлова и П. Яковлева тоже упоминается метафора «женщина-книга». Так, шутя, Измайлов спрашивает: «Где комической, но и чувствительной роман с маленьким прибавлением?» На что Яковлев, не меняя тона, отвечает: «Этот прелестный роман, который читаю всегда с новым удовольствием, был прежде в сельской, а теперь уже попрежнему в городской библиотеке» (оба имеют в виду кратковременный отъезд дамы сердца в деревню и возвращение в Санкт-Петербург ? прим. автора Н. П.) [4, с. 252].

Словосочетание «чувствительный роман» отсылает сразу к нескольким семантическим кругам. Чувствительную литературу сентиментализма и романтизма к 1820-м годам в русском обществе еще воспринимали как образец для подражания (массовую публику по-прежнему интересовала тонко чувствующая душа героя), но уже расценивали и как «искусственную» маску на лице героя, демонстрировавшую сценичность его поведения и излишнюю экзальтацию. Женщина- «роман» эстетизирует повседневность; в целом, ее биография превращается в жизнетворчество, основанное на воплощении в реальность литературных, культурно-мифологических прототипов. Такая ситуация угадывается, например, в стихотворении Баратынского, посвященном А. Закревской: «Как много ты в немного дней / Прожить, прочувствовать успела! / В тоске душевной пустоты, / Чего еще душою хочешь? / Как Магдалина плачешь ты, / И как русалка ты хохочешь!..» (Е. Баратынский. «К***») [2, с. 54].

Судьба экзальтированной дамы, в свою очередь, тоже способствует появлению новых литературных сюжетов и образов (так произошло, например, с пушкинской «Барышней-крестьянкой», которая, по свидетельствам посетителей салона Пономаревой, восходит именно к биографии Софьи Дмитриевны, любившей переодеваться обычной мещанкой и прогуливаться по Санкт-Петербургу). Таким образом, словно стиралась грань между литературной и биографической реальностью, женская судьба прочитывалась как увлекательная книга, и две реальности - книжная и жизненная - взаимоотражались и взаимопересекались до бесконечности. Входило это пересечение реальностей и в художественный мир произведений: так, Бурмину из пушкинской «Метели» Марья Гавриловна, героиня повести, казалась настоящей героиней романа [11, т. 5, с. 62].

Впрочем, не только женщина представала чувствительной натурой, чувствительной была и книга, ее сентиментально-романтическое содержание тоже регламентировало особый, эмоциональный тип чтения и особую обстановку. В последние десятилетия XVIII века все больше утвердились «эмфатическое», иначе - выразительное, почти актерское, декламационное исполнение текста в кругу близких друзей [5, с. 378] или уединенное чтение, где камертоном и катализатором чувств выступал любимый пейзаж. В начале XIX столетия нарочитая чувствительность уступила место тонко-сокровенному контакту с художественным миром произведения. Теперь все способствовало непринужденному полету фантазии: изготовители мебели предлагали дамам «английские стулья для чтения или сна», создающие атмосферу уединенного досуга, портные призывали купить соответствующую одежду - платье или блузу, легкие и удобные «для путешествия в царство грез» [Там же, с. 381]. Следом за Европой, Россия осваивала и чтение в саду, в парке, и чтение в укромных уголках дома. Вспомним, к примеру, что Бурмин из пушкинской «Метели» нашел Марью Гавриловну «под ивой, с книгой в руках » [11, т. 5, с. 62], что автор «Евгений Онегина» свою музу тоже встречал в саду «И вот она в саду моем / Явилась барышней уездной, / С печальной думою в очах, / С французской книжкою в руках » [Там же, т. 4, с. 142]. Наконец, укажем на портретные образы русской живописи, свидетельствующие о чувствительно девичьем типе чтения: таков портрет кисти А. Г. Венецианова, на котором запечатлена княжна В. С. Путятина на фоне закатного пейзажа, задумчиво застывшая с книгой в руке, или на более известный портрет юной читательницы О. А. Кипренского, название которого говорит само за себя, - «Мечтательница».

Таким образом, в русской словесности начала XIX века получила воплощение библиометафора - «женщина-книга», ее появление обусловлено ведущими тенденциями культурной эпохи: секуляризацией общественной жизни и феминоцентричностью литературы и культуры. Метафорическое уподобление книги и дамы было вызвано их внешним сходством: стремлением к изяществу и роскоши. Однако дело не ограничивалось внешним сходством, необходимо отметить и внутреннее, «содержательное» родство: миниатюрное издание требовало нового, трепетного читателя; подобно ему, и женщина предстала «чувствительным романом» - тайный «текст» ее души открывался только взгляду влюбленного Поэта.

Список литературы

женский книга культура новелла

1.Азизбекова Н. С. Женская пресса: типология, становление, развитие // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2014. № 3 (33): в 2-х ч. Ч. 1. С. 13-15.

2.Баратынский Е. А. Стихотворения. Поэмы. М.: Наука, 1983. 736 с.

3.Болотов А. Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова: описанные им самим для своих потомков: в 3-х т. М.: Терра, 1993. Т. 2: 1760-1771. 544 с.

4.Вацуро В. Э. Избранные труды. М.: Языки славянской культуры, 2004. 848 с.

5.Виттман Р. Революция чтения в конце XVIII века? // История чтения в западном мире от Античности до наших дней. М.: Издательство «ФАИР», 2008. С. 359-399.

6.Герчук Ю. Я. История графики и искусства книги. М.: Аспект-Пресс, 2000. 320 с.

7.Карамзин Н. М. Сочинения: в 2-х т. Л.: Худож. лит., 1984. Т. 2. 456 с.

8.Нодье Ш. Библиоман. Столько стоят редкие книги? // Нодье Ш. Читайте старые книги. Новеллы, статьи, эссе о книгах, чтении: в 2-х кн. М.: Книга, 1989. Кн. 1. С. 34-51; Кн. 2. С. 150-160.

Размещено на Allbest.ru