В.Г. Белинский vs С.П. Шевырев: Реализация конфронтационной стратегии в журнальной полемике (1836 год)

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

В.Г. Белинский vs С.П. Шевырев: Реализация конфронтационной стратегии в журнальной полемике (1836 год)

Прохорова И.Е.

кандидат филологических наук, доцент кафедры истории русской литературы и журналистики факультета журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова

Статья обнаруживает новые подходы к анализу публицистического наследия В.Г. Белинского и С.П. Шевырева, основанные на современных представлениях о различных типах полемических стратегий -- диалогового и конфронтационного. Детальное рассмотрение суждений Шевырева параллельно с откликами на них «неистового Виссариона» показывает его неготовность к толерантному конструктивному диалогу даже c потенциальным союзником (например, в противостоянии «торговому направлению»). Автор предлагает отказаться от принятого в истории русской критики и журналистики апологетического отношения к Белинскому как полемисту с демократическими взглядами, что отнюдь не означает отрицания действительных заслуг этого классика русской критики и журналистики.

Ключевые слова: В.Г. Белинский, С.П. Шевырев, журнальная полемика, конфронтационная/диалоговая стратегия, консерватизм, «светскость», «торговое направление»

белинский швырев публицистический конфронтационный

Как нам уже доводилось отмечать, первые же полемические выступления В.Г. Белинского против С.П. Шевырева в 1834--1835 годах на страницах газеты «Молва» продемонстрировали выбор молодого сотрудника изданий Н.И. Надеждина отнюдь не в пользу диалоговой стратегии в журналистике^[1]. Ведь истинный диалог предполагает анализ и оценку позиции оппонента в ее реальном масштабе, аргументированное оспаривание действительных высказываний «противника», а не собственного произвольного изложения его высказываний, установку на поиск взаимоприемлемой позиции по обсуждаемой проблеме.

В полемике с Шевыревым Белинский изначально предпочел стратегию, допускающую неточную трактовку как выдвинутых оппонентом конкретных тезисов, так и его общей позиции, затушевывание его удач в литературно-художественной критике и настойчивое акцентирование неудач. Такая конфронтационная стратегия, в целом строящаяся на преувеличении разногласий с «противником», наиболее энергично реализована Белинским в двух его ключевых публикациях в «Телескопе» в 1836 году. Это большая часть обозрения «Ничто о ничем, или Отчет г. издателю “Телескопа” за последнее полугодие (1835) русской литературы», помещенная в 4-м номере, и статья «О критике и литературных мнениях “Московского наблюдателя”» в 5-м и 6-м номерах.

Сквозным мотивом «телескопского ратования» Белинского против «Московского наблюдателя» и руководившего в нем критическим отделом Шевырева стали обвинения в «аристократизме», или «светскости». Последнее из синонимичных для критика понятий в статьях 1836 года употреблялось чаще. Именно в «светскости» он увидел основное направление журнала в целом и непосредственно руководимого Шевыревым критического отдела, которое и предопределило, с точки зрения Белинского, неуспех «Московского наблюдателя» в исполнении его цели и, более того, вредное (это читалось между строк) влияние на аудиторию и, следовательно, на социокультурное развитие в целом.

Впервые определения «аристократический», «светский» были применены к журналу «Московский наблюдатель», как известно, издателем «Телескопа», который в статье «Европеизм и народность в отношении к русской словесности» поддержал своего молодого сотрудника, в том числе в полемике с Шевыревым, начатой Белинским во время отсутствия Надеждина в Москве. Уже во 2-м номере «Телескопа» за 1836 год его издатель столь же иронично, но гораздо подробнее, чем Белинский в «Молве» в 1834--1835 годах, писал о главном критике журнала-конкурента. Надеждин считал, что Шевырев «судит» по «обветшалым законам» французского классицизма, «хотя и скрывает их под новыми выражениями», проповедует «какое-то аристократическое изящество», призывает литературу «говорить языком хорошего общества, держаться паркетного тона». «Московский наблюдатель» прямо обвинялся в аристократической «нетерпимости ко всему уличному, мещанскому, чисто народному», хотя (а отчасти -- и в результате этого), по Надеждину, он «не унижается до полемических схваток, остерегается запальчивости и увлечения»^[2].

Воодушевленный высказываниями руководителя журнала, Белинский умело развил их, соединив с ранее выраженными им самим претензиями к Шевыреву. Итоговая оценка деятельности «Московского наблюдателя» в конце статьи «О критике и литературных мнениях...» чуть не дословно повторяет надеждинскую: «Он хлопочет не о распространении современных понятий об изящном; <.> он старается о распространении светскости в литературе, о введении литературного приличия, литературного общежития; он хочет, во что бы то ни стало, одеть нашу литературу в модный фрак и белые перчатки, ввести ее в гостиную <.>»^[3]. Выбранные Белинским форматы «полугодового» обозрения (в первой статье) и развернутого постатейного разбора критического отдела «Московского наблюдателя» (во второй) позволяли не только дать обобщенную характеристику рассматриваемого журнала и его критики, но и «поговорить» (с характерной для критика пространностью и эмоциональностью, особенно во второй статье) о конкретных литературно-критических публикациях Шевырева.

Употребляя вслед за Надеждиным понятие «светскость» для определения «задушевной идеи», проповедуемой Шевыревым и на страницах «Московского наблюдателя» (как и в период его сотрудничества в «Молве» -- на ее страницах), Белинский актуализировал лишь отрицательные коннотации, связанные с этим понятием. Ю.В. Манн в комментарии к статье «О критике и литературных мнениях...» справедливо указал, что под «светскостью» ее автор подразумевал и «политический консерватизм» (хотя точнее здесь, наверно, было бы определение «сословный консерватизм», поскольку непосредственно политические вопросы в статье не рассматривались), и «литературное ретроградство»^[4].

Бесспорно, критик имел основания писать о позиции Шевырева, да и всего редакционного кружка «Московского наблюдателя» как дворянски консервативной, к которой в середине 1830-х годов в той или иной мере тяготели многие крупнейшие литераторы, включая А.С. Пушкина и его окружение^[5]. Но категоричная оценка Белинским этой позиции как одного из главных препятствий на пути литературно-общественного развития страны, заслуживающих исключительно негативного пафоса, что отличает его статью «О критике и литературных мнениях...», явно страдала излишней категоричностью, неточностями и преувеличениями. К сожалению, их анализ по сути до сих пор остается вне поля зрения пишущих о Белинском.

В середине 1830-х годов Шевырев исходил из основополагающей для консерватизма идеи стабильности общества и неприятия социальной «ломки», что для России означало сохранение корпоративно-монархического строя. В то же время, как и многие его единомышленники, условием стабильности он полагал эволюционное развитие общества при ведущей роли образованного сословия -- дворянства и, конечно, верховной власти, правительства. При этом устойчивость развития общества напрямую связывалась с его постепенным просвещением. Понятие о «постепенной лестнице просвещения» программно для «Московского наблюдателя».

Особая роль дворянства в просветительской деятельности осмысливалась как обязанность и высокая миссия, исполнение которых предполагало повышенные требования к образованности самого первого сословия, а вовсе не как его монопольное право на просвещение и соответственно диктат своих предпочтений другим, в чем обвинял Шевырева Белинский. При этом Шевырев неоднократно весьма критично высказывался о дворянском обществе, к которому принадлежал, о «маскараде нашего света», невежественного и равнодушного к просвещению^[6]. Отсюда и его пожелание Н.В. Гоголю в статье о «Миргороде» -- выйти за рамки узкого круга провинциальных героев в комических произведениях, открыть «бессмыслицу» и в «кругу так называемом образованном», «под модными головными уборами»^[7]. Белинский в полемике с Шевыревым предпочел просто не заметить такого рода критической направленности в публикациях «неприятеля».

Одним из первых в статье «О критике вообще и у нас в России» Шевырев начал писать о необходимости «русского просвещения», «своей национальной учености». И это было не просто верноподданническое служение утверждавшейся тогда свыше теории «официальной народности»^[8]. Проповедуя «русское просвещение», Шевырев очень ценил европейскую образованность, которой сам был причастен и которая вообще отличала лучшую часть русского дворянства. Заметим, что еще в 1829 году, находясь в Италии, Шевырев написал опубликованное в 1830 году в «Московском вестнике» (№ 4) стихотворение «Петроград», прославляющее создание Петром «чудо-града», открывшего дорогу чуждым народам, которые «России принесли / Дань наук и плод свободы». Тогда же он советовал М.П. Погодину писать историю Петра I как «Евангелие русское», «чтобы оно врезалось во всех русских от вельможи до сапожника». Преклонение перед зачинателем европеизации России можно заметить и в его девизе «Будь <...> человеком по Христу, будь русским по Петру» [цит. по: Цветкова, 2008, с. 47]. Вообще для Шевырева середины 1830-х годов характерен вдумчивый интерес к проблеме соотношения «русского» и «европейского» начал в желаемом развитии России и ее культуры, прежде всего словесности. Вместе с тем четкой концепции в этом отношении у него тогда еще не сложилось^[9].

Белинский едва ли мог знать позицию Шевырева по ключевым социокультурным проблемам в такой ее многоаспектности, сложности и даже противоречивости. В «телескопском ратовании» против критика «Московского наблюдателя» он и вовсе неоправданно сводил ее к «светскости», якобы устремленной главным образом к сохранению в обществе и литературе «приличий», как они понимались дворянством. При этом вполне закономерно, что среди объявленных им неприемлемыми целей рассматриваемого журнала автор статьи «О критике и литературных мнениях.» выделил именно «введение литературного приличия, литературного общежития». Эта проблема тогда действительно активно ставилась Шевыревым и его единомышленниками, но понималась она не так, как пытался представить читателям «Телескопа» Белинский.

Для Шевырева «литературное приличие» призвано было обеспечивать культуру «литературного общежития», цивилизованные взаимоотношения литераторов и издателей, писателей и критиков.

Это, как и «приличия» в «хорошем обществе», -- ценности, по преимуществу, внесословные, вненациональные и вневременные. Ведь и принадлежность к дворянству, к «высшему обществу» для Шевырева не тождественна принадлежности к «хорошему обществу» и не дает автоматически права называться «благородным человеком».

Понимая абсолютную ценность «литературного общежития», Шевырев соответственно выдвигал соблюдение «приличия» в словесности и как задачу -- минимум в конкретной исторической ситуации. Например, в современной, когда «в ожидании» «истинной критики» всему «сословию» литераторов (их «совокупным усилиям») автор «Московского наблюдателя» вменял «позаботиться, по крайней мере, о водворении в ней благородного и приличного тона»^[10]. Правда, у самого Шевырева «приличный» тон в критических статьях иногда превращался в излишне «важный», что сам он позднее признавал «недостатком», связывая его, понятно, не со «светскостью», а, вслед за точным определением П.А. Вяземского -- с привычкой говорить «с кафедры»^[11].

Белинский в статье «О критике и литературных мнениях.» требование «литературного приличия» категорично объявил «анахронизмом, смешным и жалким». Для критика «Телескопа» это требование было аналогично почитанию поведенческих моделей определенной «касты» с ее ориентацией на устаревшие вкусы французского XVIII века и одновременно погоней за модой (отсюда образ «аббата Баттё во фраке XIX века»), «“светского” общества, где умолкает ум <...>, где притаивается чувство, боясь оскорбить приличие», и господствует пустой мадригал. Иронические выпады против намерений Шевырева одеть литературу и литераторов в «модный фрак и белые перчатки» и заменить «критику <...> комплиментами», недвусмысленно демонстрировали незаинтересованность Белинского в обсуждении «совокупными усилиями» задач и условий «литературного общежития».

Коллективному публичному обсуждению отнюдь не бесперспективной идеи молодой критик «Телескопа» предпочел провозглашение свободы от притязаний литературных «авторитетов» и подчинения «литературным приличиям», полагая идею «литературного общежития» a priori несовместимой с идеей «независимости мнений», «честных» и «твердых». Не случайно и в конце обозрения «Ничто о ничем.» в поддержку своего решения написать «особенную статью» о критике «Московского наблюдателя» Белинский привел расхожее противопоставление: «...уважение уважением, приличие приличием, а правда правдою»^[12].

Окончательно убедиться в «светском» направлении «Московского наблюдателя» Белинскому, по его словам, помогла статья «Перечень Наблюдателя» (1836, № 1). В ней Шевырев проявил непоследовательность: сначала привел довольно спорные аргументы против обязательности постоянной библиографической информации в журнале, несмотря на заинтересованность в ней аудитории (кстати, весьма остроумно охарактеризовав мотивы такого интереса у разных типов читателей), а потом, «уступая» читательским требованиям, все же дал такую информацию. Оппонент не упустил возможности напасть на все слабые места в высказывании Шевырева, особо подчеркнув, что журнал, по его «плебейскому» пониманию, должен служить всей массе читателей, не пренебрегая простоватыми и невежественными, которые не могут обойтись без подробных библиографических указаний журналистов^[13].

Однако Белинский не ограничился ироничными или откровенно критическими комментариями по ходу пересказа бесспорно не лучшей, будто второпях написанной статьи Шевырева. Полемист язвительно предположил, что так как «библиография -- дело очень хлопотное», порождающее врагов, то Шевырев «благоразумным молчанием» пытается всего этого избежать^[14]. Так, без серьезных на то оснований^[15]создавалась репутация Шевырева как ленивого и трусливого журналиста.

Все это свидетельствует о том, что Белинский, даже верно выявив те или иные недостатки Шевырева -- журналиста, трактовал их недостаточно адекватно. Негативные моменты в шевыревской позиции преувеличивались и вписывались в заранее сложившуюся в его сознании схему конфронтационной стратегии -- в данном случае критику «светскости».

Повышенное внимание Белинского к борьбе со «светскостью» отчасти, вероятно, объясняется тем, что он сам не был свободен от «комплекса плебея» с его воинственно-антидворянским настроем (отсюда и предпочтение литературных «наездников без щита и герба», высказанное им в «Молве»)^[16]. Кроме того, всегда ориентировавшийся на читателя, публицист хорошо понимал, что успех в тогдашней журналистике все больше зависел как раз от той части аудитории, в которой этот «комплекс» был очень силен. Белинский умело реализовывал свои советы журналистам -- «наклоняйтесь до своих читателей <...> узнайте их привычки, их слабости и, соображаясь с ними, действуйте на них», данные именно в связи с анализом причин неудачи «Московского наблюдателя»^[17]. Антисветски настроенных читателей должно было привлечь «телескопское ратование» против Шевырева, действительно никогда не «наклонявшегося» до читателей (тем более воинственно-антидворянски настроенных).

Ярчайшим примером полемической стратегии конфронтационного типа и неадекватности реакции на публикации Шевырева как потенциального союзника может служить отклик Белинского на выступления критика «Московского наблюдателя» по одной из наиболее актуальных тогда проблем социокультурного развития России -- соотношения словесности и торговли.

В открывавшей прозаическую часть «Московского наблюдателя» статье «Словесность и торговля» (1835. № 1) Шевырев первым в русской журналистике широко поставил вопросы о пользе и опасностях, условиях и границах, настоящем и будущем взаимодействия этих важнейших составляющих литературно-общественного процесса после выхода страны на путь буржуазного развития (заметим, названные вопросы и сегодня сохраняют в России острую актуальность). Эта публикация Шевырева стала своего рода манифестом рождавшегося журнала.

Обсуждение вынесенной в заголовок статьи «Словесность и торговля» проблемы в общеисторическом отношении, как и непосредственная борьба с негативными последствиями «торгового направления», поглощавшего тогда петербургскую журналистику (прежде всего -- с «Библиотекой для чтения» Сенковского), по праву заняли важнейшее место в программе «Московского наблюдателя». Его основателей вдохновляли задачи «истинного просвещения» соотечественников и желание «идти навстречу поколению мыслящему», как писал Шевырев, противодействуя «неизбежным злоупотреблениям» периода «первоначального соединения литературы нашей с торговлей»^[18].

Первое упоминание об этой «большой статье», причем без указания названия и автора, появилось по «горячим следам» ее публикации -- в «Молве», в заметке по поводу выхода сборников Н.В. Гоголя «Арабески» и «Миргород». Выделив действительно не самый убедительный из шевыревских доводов против «меркантильного направления и торговых расчетов гг. авторов», Белинский подчеркнул, что не этим объясняются «неудачи вторых и третьих романов». Однако следующее заявление полемиста, что «истинный талант» не может «убить <.> хорошая плата за заслуженные труды»^[19], с намеком на несогласие Шевырева с данной, тогда уже банальной мыслью, обнаруживает не вполне корректный способ ведения Белинским полемики. Ведь у Шевырева-то речь шла о другом -- об опасности соблазна «хорошей платы» не «за заслуженные труды», а за плоды «насильственного вдохновения», т.е. вдохновения продаваемого, что могло убить задатки «истинного таланта», превратить художника в «спекулятора»^[20].

Вообще Белинский сильно недооценил статью «Словесность и торговля», назвав «не критической, а полемической» уже в начальных строках развернутого отклика на нее в статье «О критике и литературных мнениях.». Причем под «полемикой» в этой статье, по словам самого Белинского, подразумевалось лишь «мнение о каком-нибудь литературном предмете», которое в отличие от суждения в критике «опирается» не «на умозрение», а «на здравый смысл». Белинским не были оценены ни программное значение этой статьи Шевырева для «Московского наблюдателя», ни важность ее безотносительно к месту публикации -- как по сути первой попытки всесторонне рассмотреть злободневную социокультурную проблему, в том числе и в философско-историческом аспекте.

Белинский увидел в выступлении автора «Московского наблюдателя» лишь «остроумную и чрезвычайно верную характеристику», «самое верное изображение современной литературы», превратившейся в «промышленность» и продавшей «себя за деньги» книгопродавцу^[21] и в результате обреченной на гибель. Несмотря на пространные «выписки», пересказ и комментарии, идейное содержание публикации Шевырева крайне обеднено Белинским.

В статье «Словесность и торговля», построенной в форме диалога^[22] (правда, без специального графического разделения «реплик», что затрудняло его верное прочтение), Белинский оставил незамеченными все «реплики» в защиту «торговых оборотов» в литературе. Практически проигнорированы морально-философские размышления Шевырева о законах развития «новых отношений» словесности к обществу, когда «сталкиваются две стихии совершенно противоположные: умственная или духовная -- какова словесность; материальная -- какова торговля», и оказываются «неизбежны нравственные злоупотребления: ибо чистая мысль всегда марается о нечистую выгоду»^[23].

Уловив «грустное чувство негодования»^[24] в рассматриваемой публикации Шевырева, Белинский умолчал (или не сумел понять?), что ее вообще отличает трагическое мировосприятие автора. Причем этот трагизм в большой мере был обусловлен именно осознанием коренных противоречий в современном литературнообщественном процессе, усложнившемся с наступлением «практического духа времени», проникновением в Россию «промышленных», меркантильных отношений.

Не обратил (или не захотел обратить) внимание Белинский и на то, что в шевыревской статье нашли отражение и противоположные настроения -- исторического оптимизма, связанные с надеждой на преодоление «временных и неизбежных следствий первоначального соединения литературы нашей с торговлей». Шевырев вовсе не отрицал принципиальную возможность «согласить сбыт», честный коммерческий успех с «нравственным успехом общества», «успехом образования». Осознание такой возможности позволило автору статьи «Словесность и торговля» в ее финале прославлять будущее «счастливое время, которое будет зрелым плодом истинного <...> не поверхностного образования», когда «не одна изящная словесность, но и ученая, найдет своих потребителей»^[25].

Настойчиво игнорируя реальный ход мысли Шевырева, сужая поставленные им вопросы и не замечая его итоговых суждений в программной статье, Белинский приписал оппоненту «вывод» об исключительно пагубном воздействии денег на талант и потому полном неприятии коммерческих отношений в литературе. Столь примитивный «вывод», разумеется, был объявлен «решительно ложным». В противовес опровергнутому Белинский повторил свое заключение, высказанное годом раньше в заметке в «Молве» (о неопасности «платы за труд» для «истинного таланта»), выделив эту формулу курсивом. В телескопской статье она дополнялась довольно спорным утверждением, что «потоп дурных сочинений», вдохновленных «верной поживой от литературных трудов», -- «зло необходимое»^[26].

Стремясь заострить полемическое звучание своего отклика на статью Шевырева, придать ему форму живого диалога с оппонентом, Белинский ввел в статью «О критике и литературных мнениях.» прямое обращение к нему: «Нет, г. критик, будем радоваться от искреннего сердца и тому, что теперь талант и трудолюбие дают (хотя и не всем) честный кусок хлеба!» Между тем сам Шевырев по ходу размышлений о соотношении творческого и коммерческого успеха в словесности неоднократно в разных «репликах» своего «внутреннего» диалога утверждал, что «мы должны радоваться» появлению книгопродавца (имелся в виду А.Ф. Смирдин), «капиталами оживляющего вещественную жизнь литературного мира», высказывал удовлетворенность, что литератор теперь «может осязать успех у себя на столе»^[27]. Сопоставление этих высказываний ясно показывает, что даже конкретные определения, образные выражения Шевырева воспроизведены (разумеется, с вариациями) у Белинского, но, как ни парадоксально, после отрицательного «нет».

Использовав диалоговую конструкцию, Белинский-полемист не выполнил главное условие истинного, конструктивного диалога: слушать и слышать оппонента -- реального, а не придуманного, реагировать на его, а не на приписанные ему «реплики». При таком диалоге, не изменяя своим представлениям о перспективах взаимодействия словесности и торговли, Белинский вполне мог солидаризоваться с Шевыревым в этом принципиальном вопросе, как и в непосредственной борьбе с бесспорными для обоих критиков «злоупотреблениями» «спекуляторов».

Все это не мешало бы Белинскому одновременно спорить с автором статьи «Словесность и торговля» по другим, тоже очень важным, но для рассматриваемой программной публикации Шевырева все же «боковым» вопросам. Например, уже упомянутого о причинах неудачи «вторых» и «третьих» произведений авторов, объяснение которых Шевыревым Белинский опровергал еще в «Молве». Или о причинах прозаизации русской литературы (бурного развития в середине 1830-х годов жанров романа и повести и кризисных явлений в лирике), о чем Белинский писал в телескопской статье 1835 года «О русской повести и повестях г. Гоголя “Арабески” и “Миргород”». Но «неистовый Виссарион» предпочел почти любое неточное суждение Шевырева представлять в гипертрофированном виде, а потенциального союзника -- исключительно в образе «противника» на всех «фронтах».

Нельзя не признать, что уже в середине 1830-х годов Шевыреву действительно не всегда хватало широты взгляда и критической прозорливости при оценках явлений текущей литературы: здесь он часто уступал своему «преследователю» Белинскому. Это отмечали не только исследователи, но и многие современники полемистов. Для нашей темы интереснее другое -- в чем коренная причина большинства таких реальных неудач Шевырева и сумел ли Белинский ее адекватно оценить и представить читателям в ходе полемики.

Как справедливо показано В.А. Мартыновым и Ю.В. Манном, одним из фундаментальных, а следовательно, в основе своей неизменных принципов мировоззрения Шевырева была идея «регулируемого развития», когда «естественные процессы» в литературе и обществе должны постоянно и жестко контролироваться «какой-то разумной силой» [Мартынов, 1988, с. 25; Манн, 1998, с. 240--242].

В сфере литературы такому сдерживанию «бесконтрольного» развития, по Шевыреву, должна была служить критика -- это собственно одна из тех двух ее основных функций, которые имелись в виду при номинации критики «посредником» между искусством -- свободным творчеством и наукой с ее законами.

При безусловной привлекательности идеи «регулируемого развития», она всегда чрезвычайно трудна для практического воплощения и в обществе, и в литературе. Во-первых, в силу сложности выработки истинных критериев разумного развития, оптимального соотношения творческого «новаторства» и законной «традиции». Во-вторых, в силу зыбкости границ, отделяющих «регулирование» от диктата, полного подавления свободного развития. Позднее, в начале 1840-х годов, в публикациях в «Москвитянине» эти моменты стали камнем преткновения для Шевырева, все менее открытого новым литературно-общественным веяниям, которые воспринимались преимущественно как незаконные (отсюда и полное неприятие, например, «натуральной школы»). В середине 1830-х годов, как показывает анализ, идея «регулируемого развития» в критической деятельности Шевырева еще сохраняла сильное диалектическое начало, обеспечивавшее восприимчивость критика к новым явлениям живого искусства и одновременно стремление соотнести их с «традицией» и «законом» развития. Хотя уже тогда идея «регулируемого развития» создавала почву для тех или иных критических неудач Шевырева. Например, преувеличения значимости творчества некоторых писателей, в том числе В.Г. Бенедиктова, в выходе которого на литературную арену в середине 1830-х годов критик хотел видеть столь желанное, а главное -- закономерное, с его точки зрения, явление в России «поэта мысли».

Белинский, как отмечалось выше, вслед за Надеждиным значительно упростил определение «задушевной идеи», проповедуемой Шевыревым на страницах «Московского наблюдателя» (и несколько ранее -- «Молвы»), сведя ее к «светскости» и актуализировав лишь сопровождающие это понятие отрицательные коннотации, довольно тенденциозные представления о дворянском консерватизме. Ни понятие «регулируемого развития», ни близкие ему не использовалось критиком «Телескопа» при характеристике общей позиции Шевырева. Очевидно, Белинский оказался не готов осознать ее в полном объеме, конструктивно обсуждать и таящиеся в указанной идее опасности, и ее перспективность. Вместе с тем, судя по всему комплексу высказываний Белинского о позиции Шевырева-критика в середине 1830-х годов, можно говорить о том, что он сумел верно почувствовать в ней оттенок недоверия к самодвижению литературного мира, к его живому развитию.

Как в любой дискуссии, в конфронтационной полемике Белинский vs Шевырев был некоторый позитивный момент, поскольку в ее ходе рождались и оттачивались ставшие классическими суждения критиков, особенно Белинского. Шевырев играл здесь роль по преимуществу провокативную и отчасти страдательную, поскольку логика конфронтации не оставляла места великодушию Белинского в адрес «противника», своими исканиями, даже ошибками, как минимум подтолкнувшего его к тем или иным открытиям. При этом, подчеркнем, сам Шевырев в рассматриваемый период не опубликовал ни одного прямого ответа на выпады Белинского.

Не имея возможности в рамках данной статьи останавливаться на анализе данной стратегии критика «Московского наблюдателя» подробно, добавим к уже сказанному нами по этому поводу выше лишь два принципиальных, с нашей точки зрения, замечания. Уйдя от прямых публичных возражений Белинскому даже на его большую статью «О критике и литературных мнениях.», Шевырев практически в то же время посчитал нужным вступить в журнальную полемику с Надеждиным о своей книге «История поэзии.». Сначала Шевырев в «Московском наблюдателе» ответил на развернутую рецензию издателя «Телескопа», а потом на его же ответную статью и только после этого отказался продолжать «прения» как «бесполезные». Нельзя не согласиться с З.А. Каменским, что в целом полемика Шевырева и Надеждина (в сущности, это была полемика о соотношении «эмпиризма и умозрительства» в суждениях о литературе -- о проблеме, которую затрагивал и Белинский в своем антишевыревском «ратовании») «с обеих сторон» грешила «передержками, взаимным непониманием и невниманием к позиции противника», в результате чего «согласные в главном спорщики преувеличивали свои расхождения» [Каменский, 1984, с. 60--62]. Оценка, данная З.А. Каменским полемике Надеждина с Шевыревым, как видим, в известной мере перекликается с нашей оценкой антишевыревских выступлений Белинского в 1836 году, тоже явно преувеличивавшего свои расхождения с Шевыревым по целому ряду важных литературных вопросов. Разумеется, с той разницей, что Белинского в отличие от Надеждина Шевырев ни разу не удостоил ответом.

Поэтому особый интерес представляют объяснения Шевыревым причин и принципов его непосредственного участия в дискуссии, которые сопровождали оба его ответа издателю «Телескопа». Главным Шевырев объявлял готовность «не уходить от ученого прения», на который его вызвал бывший коллега по университету, при этом обращаться не только и не столько к нему, сколько ко всей журнальной аудитории, но «с соблюдением всех правил ученого общежития», «отвечать на суждения, а не на выходки» заядлых литературных спорщиков, в том числе и тех интеллектуалов, кто видит в полемике лишь «схоластическую забаву». Шевырев весьма пренебрежительно отзывался о такого рода полемистах и их поклонниках -- «охотниках до драк и всякого движения», которые, по его мнению, заслуживали единственной реакции: «Взгляни и мимо»^[28]. Очевидно, именно к последним Шевырев относил Белинского, который никогда не соблюдал «все правила ученого общежития», как их понимал Шевырев.

Однако проигнорированные им критические выпады Белинского имели больший общественный резонанс, чем полемика с Надеждиным. И дело не только в несравненном публицистическом темпераменте Белинского, его литературном мастерстве и готовности использовать (говоря современным языком) различные эристические техники. Его атаки на Шевырева -- журнального критика были доступнее и занимательнее для более широкого читателя, чем надеждинские разборы довольно специальной книги Шевырева о поэзии древних.

Характерны отклики на «телескопское ратование» Белинского против Шевырева двух достаточно пристрастных, но хорошо ориентировавшихся в ситуации современников. Н.А. Полевой писал: «Итак, война? <.> Кому-то пасть, а что Шевырев дурак, воля Ваша -- теперь сомнения прочь» [цит. по: Пыпин, 1908, с. 125--126]. Н.В. Станкевич прокомментировал эффект от статьи Белинского «О критике и литературных мнениях.» еще однозначнее: «.брат писал мне, что ты последнею статьею о “Московском наблюдателе” решительно убил Степана Петровича и что он сам от себя отрекается»^[29]. Конечно, в этих отзывах -- сильные преувеличения: Шевырев, как известно, от себя не «отрекся», продолжая научную, педагогическую и журнальную деятельность активно и небезуспешно, хотя после (а может быть, отчасти и вследствие) «атак» Белинского все большее развитие получали отнюдь не лучшие стороны его социокультурной позиции. Но для нашей темы важнее другое: слова Полевого и Станкевича передают точно понятый и принятый современниками (по крайней мере, многими) откровенно воинственный дух, разрушительный настрой полемических выступлений Белинского против Шевырева в 1836 году.

С точки зрения самого Белинского и его единомышленников, понимавших полемику как «войну» с использованием всех доступных средств ради «уничтожения противника» (в том числе, как было показано выше, разного рода уловок и искажений его позиции), это был безусловный успех. В системе координат, исключавших в полемике диалоговую стратегию с необходимой для нее установкой на «разговоры с договоренностью», то есть на толерантное конструктивное обсуждение тех или иных явлений, суждений, вопросов и поиск консенсуса с противоположной стороной [Прохоров, 2004, с. 155--194], мастерство полемиста по сути отождествлялось с умением главным образом дискредитировать оппонента.

Для этого, конечно, были нужны соответствующие психологические качества -- особое «сладострастие протеста», по меткому выражению Ив. Иванова о Белинском, и готовность «заклеймить» противника «позором отвержения» [Иванов, 1900, с. 100, 101]. Сам Белинский, очевидно, осознавал эти свои наклонности. Позднее, обобщая свой журнальный опыт в феврале 1847 года, он подчеркивал, что «природа осудила» его «лаять собакою и выть шакалом» и что «все лучшие» статьи написаны, когда он мог отдаться «негодованию и бешенству»^[30]. Понятно, что влияние таких страстей почти неизбежно толкало полемиста к границе дозволенного в «вольности» трактовки «чужого» слова, к нетерпимости в отношении «другого» мнения, которое явно противоречит принципам демократизма в современном их понимании.

Все сказанное выше указывает на необходимость корректировки представлений о полемической практике «неистового Виссариона», отказа от ее идеализации. Это, подчеркнем, отнюдь не означает отрицания огромных заслуг Белинского, роль которого в русской критике вполне справедливо сравнивают с ролью Пушкина в литературе, поскольку он создал критику, которая «по значению была достойна художественной литературы», и очень существенно продвинул развитие отечественной журналистики. Можно согласиться и с утверждением Б.Ф. Егорова (отчасти вслед за Дж. Берти), что Белинский, «вторгшийся в русскую культуру как гений бури, со всеми сражаясь», принес «пользы» больше, чем «вреда» своими «отдельными просчетами и ошибочными оценками» [Егоров, 1980, с. 25--26^[31]]. Вместе с тем представляется неприемлемым уход нашей науки от обстоятельного разговора и о «вредном» или, по крайней мере, неоднозначном влиянии выдающегося критика-журналиста, от объективной многоаспектной оценки его практики как журнального полемиста.

Ведь во многом именно благодаря Белинскому ведущие позиции в русской критике и журналистике заняла конфронтационная полемическая стратегия. Внимание к этой стороне деятельности Белинского тем более актуально сегодня, когда при рассмотрении национальной социокультурной традиции все чаще поднимается вопрос о неразвитости в России культуры идейной толерантности и даже нереализуемости «позитивной программы диалога согласия» [Olaszek, 2010, s. 34--35], и не только в публичной сфере, а как о важной черте русской ментальности в целом.

Список литературы

1. Егоров Б.Ф. О мастерстве литературной критики. Л., 1980.

2. Иванов Ив. История русской критики. СПб., 1900. Т. III. Ч. IV

3. Каменский З.А. Н.И. Надеждин: Очерк философских и эстетических взглядов (1828--1836). М., 1984.

4. Манн Ю.В. Русская философская эстетика. М., 1998.

5. Мартынов В.А. С.П. Шевырев и русская литературная критика 1820-- 1830-х годов: Автореф. дисс.... канд. филол. наук. Л., 1988.

6. ПрохоровЕ.П. Журналистика и демократия. М., 2004.

7. Пыпин А.Н. Белинский. Его жизнь и сочинения. 2-е изд. СПб., 1908.

8. Цветкова Н.В. С.П. Шевырев -- критик, историк и теоретик литературы (1830-е годы). Псков, 2008.

9. Olaszek B. Сюжетная ситуация диалога/спора в романах И. Тургенева // Русская литература XVIII--XXI веков: Диалог идей и эстетических концепций. Lodz, 2010.

Примечания

[1] См., например, нашу недавнюю статью «В.Г. Белинский-полемист и проблема диалога в журналистике (по материалам полемики с С.П. Шевыревым в 1834-- 1835 гг.)» http://www.mediascope.ru/node/9264

[2] Телескоп. 1836. Ч. ХХХ1. № 2. С. 215--216.

[3] Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. II. С. 176.

[4] Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. Т. I. М., 1976. С. 669. Кстати, относительно оценки идейной позиции самого Шевырева интересно замечание Ю.В. Манна в другой его работе, что окраску политического консерватизма получила «архаизированная народная идея» Шевырева лишь после 1836 года, т.е. уже после статьи Белинского (Русская философская эстетика. М., 1969. С.153).

[5] Недаром пушкинский «Современник» Белинский тоже назвал «светским» журналом, органом «какой-то аристократической партии», «петербургским “Наблюдателем”» (Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. II. С. 234).

[6] Московский вестник. 1828. № 1. С. 111. В этой связи стоит вспомнить о настойчивости А.С. Пушкина, не раз тогда указывавшего на необходимость отличать «свет», придворную знать от «старинного дворянства», которое в России тех лет составляло «род среднего состояния», «почтенного, трудолюбивого и просвещенного», единственным поприщем для которого оставались литература и просвещение (Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 7. С. 207--208).

[7] Шевырев С.П. Об отечественной словесности. М., 2004. С. 104.

[8] Там же. С. 100. Ср. призывы Надеждина к «своеземному образованию» в цитированной выше статье «Европеизм и народность.».

[9] Вообще при анализе тех или иных высказываний Шевырева принципиально важно учитывать различия в позициях Шевырева по литературно-общественным и общефилософским вопросам в период его участия в «Московском наблюдателе» и в «Москвитянине», несмотря на их безусловные генетические связи.

[10] Шевырев С.П. Об отечественной словесности. С. 99, 100. Ср. высказанный Пушкиным годом позднее на страницах «Современника» (т. 3) упрек отечественной критике: «Она редко сохраняет важность и приличие, ей свойственные», что свидетельствует о ее «младенческом состоянии» (Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. 7. М., 1958. С. 406).

[11] Письма М.П. Погодина, С.П. Шевырева и М.А. Максимовича к князю П.А. Вяземскому 1825--1874 годов. М., 1901. С. 137--138; Отчет Имп. Публичной библиотеки за 1895 г. СПб., 1898. С. 96--97.

[12] Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. II. С. 177, 49, 172, 169, 176.

[13] Попутно заметим, что у отстаивавшего интересы «массы» Белинского не возникло даже вопроса о праве просвещенных читателей -- своего рода читательской «аристократии» -- на издания, адресованные именно им. Ср. пушкинскую оценку Шевырева как критика, «заслужившего доверенность просвещенных читателей» (Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 7. С. 471).

[14] Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. II. С. 168.

[15] Судя по письмам Шевырева и его замечаниям в разных выпусках «Перечня Наблюдателя», он ясно осознавал пользу «полной, дельной» библиографии в периодике, хотя в силу загруженности не смог в необходимой мере обеспечить ею свой журнал. При этом требования Шевырева к библиографу довольно специфичны: «.взгляд гуманистический, кроткий, снисходительный, отовсюду извлекающий одно хорошее» (цит. по: Русский архив. 1909. Кн. 2. № 5. С. 88). Скорее всего, такая установка на «позитивность» обусловлена не столько данью карамзинской традиции (явный анахронизм для 1830-х годов), сколько задачей противостоять «паясничеству» в библиографии «Библиотеки для чтения». Интересно, что какие-либо оценки библиографических усилий «Телескопа» в известных нам высказываниях Шевырева вообще отсутствуют.

[16] Примечателен в этой связи комментарий П.А. Вяземского на эмоциональное восприятие Белинским в одной из его «пушкинских» статей тех строк в «Родословной моего героя» Пушкина, в которых говорится о сожалении, что «геральдического льва демократическим копытом теперь лягает и осел»: «словно обижен как личность» (Кн. Вяземский читает Сочинения Белинского // Библиофилы России. М., 2008. С. 350).

[17] Там же. С. 46.

[18] Шевырев С.П. Науки жрец и правды воин! М., 2009. С. 53.

[19] Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. I. С. 174.

[20] Шевырев С.П. Науки жрец и правды воин! С. 47.

[21] См.: Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. II. С. 126.

[22] Заметим, кстати, что такая форма позволяет говорить о статье Шевырева как полемической в изначальном смысле слова. Причем полемика здесь особая -- «внутренняя», в которой «спорят» внутренние «голоса» автора. Иногда его цель -- передавать собственные сомнения, свои «за» и «против» того или иного явления, мнения и т.п., а иногда -- просто привлечь внимание читателя с помощью более живой «разговорной» формы.

[23] Шевырев С.П. Науки жрец и правды воин! С. 50--51.

[24] См.: Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. II. С. 126.

[25] Шевырев С.П. Науки жрец и правды воин! С. 50--51, 52, 53.

[26] См.: Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. II. С. 129. Нельзя не заметить разницы между этим утверждением Белинского и тезисом Шевырева о «неизбежных злоупотреблениях», только на первый взгляд тождественных.

[27] Шевырев С.П. Науки жрец и правды воин! С. 50--52.

[28] Московский наблюдатель. 1836. Кн. 4. С. 698; Кн. 7. С. 395, 407 («Взгляни и мимо» -- слова Данте). Кстати, такое пренебрежение полемическим жанром, очевидно, отчасти обуславливало ту нехватку «живости и горячей замашки», за которую критиковал «Московский наблюдатель» даже сочувствовавший ему Н.В. Гоголь в статье 1836 г. «О движении журнальной литературы.».

[29] Переписка Н.В. Станкевича 1830--1840. М., 1914. С. 175.

[30] Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. ХП. С. 337--338.

[31] См. также статью Б.Ф. Егорова о Белинском в словаре «Русские писатели. 1800--1917» (Т. 1. М., 1991. С. 216).

Размещено на Allbest.ru