"Подсказанный" молодому поэту его наблюдениями над природой образ круга является центральным образом в бунинской лирике последнего периода, структурирующим её в единое целое. О "вечно вращающемся круге бунинского мировосприятия" писал Ф. Степун: "В основе бунинского мироощущения не лежит, а неустанно вращается некий трагический круг: предельно напряжённое чувство жизни (отсюда зоркость его глаз - их у него две пары: орлиные на день, совиные на ночь); жажда жизни и счастья, неутолимость этой жажды… - затем срыв, скорбь, смерть… И тут же упоение красотой скорби, восторг о бессмертии смерти… - затем снова срыв, скорбь, смерть, страх" [7, с.391].

Циклично пребывание в мире лирического "я". Здесь достаточно назвать известные стихотворения "И цветы, и шмели, и трава, и колосья…", "У птицы есть гнездо, у зверя есть нора…", развивающие мифологему блудного сына: его уход из родного дома и возвращения (невозможности возвращения) к нему. В стихотворениях "Встреча", "Ты странствуешь, ты любишь, ты счастлива.", "Разлука" время циклично, движется не по оси, а по кругу, вневременность синонимична круговой бесконечности. Выйдя из "круга земного, настоящего дня" [1, с.357], полнее и острее ощутив свою надындивидуальность, "я" во встречной женщине узнает ту, которую встречал "стократ" в течение своего вечного пребывания в мире ("Встреча" [Там же, с.377-378]). (Ср.: "В Песни Песней есть своя логика и гармония - не последовательного, а кругового сюжетного движения, проходящего опять и опять через мотивы встречи и расставания, искания и обретения" [8, с.216].)

В извечном круговороте находится всё вокруг него. Повторяемость у Бунина антиномична. С одной стороны, всё, что обнаруживает регулярность, приводит к ощущению абсурдности. Не случайно непонятная герою любовь соизмеряется с непонятными же природными ритмами: "Только камни, пески, да нагие холмы, / Да сквозь тучи летящая в небе луна, - / Для кого эта ночь? Только ветер, да мы, / Да крутая и злая морская волна. // Но и ветер - зачем он так мечет ее? / И она - отчего столько ярости в ней? <. > Я и нашей любви никогда не пойму." ("Только камни, пески, да нагие холмы…" [1, с.426]; ср. со стихами "Разлука", "Льет без конца. В лесу туман…"). С другой - извечная повторяемость всего и вся спасительна для осознающего приближение конца лирического "я". В стихотворениях "В рощах Урвелы" и "Нет Колеса на свете, Господин." эта противоречивость выражается на материале буддийской и даосистской образности.

Реккурентны многие детали в бунинской лирике. Часто наблюдаемый закат [Там же, с.370, 416, 421, 426, 428, 429] сменяется периодически восходящей Луной ("Луна", "Восход луны"), её "ясным кругом" [Там же, с.379], "светом лунным, вечным, неизменным" [1, с.318, 366, 372, 380, 381, 382, 412, 416, 424, 426, 428, 431; 5, с.230, 231]. Взгляд стареющего, одинокого, бездомного и обездоленного бунинского героя - это взгляд ночной, "лунный", соотнесённый с вечностью. Но в этой покорности земной судьбе "стоящего со сжатыми скулами" [1, с.420] есть всё же скрытое несогласие с извечным ходом вещей: в стихотворении "Звезда, воспламеняющая твердь." цикличному движению луны противопоставлена моментальность горения и падения звезды: "Звезда, воспламеняющая твердь, / Внезапно, на единое мгновенье, / Звезда летит, в свою не веря смерть, / В свое последнее паденье. // А ты, луна, свершаешь путь земной, / Теряя блеск с минуты на минуту, - / И мертвецом уходишь в мир иной, / Испив по капле смертную цикуту!" [Там же, с.424].

(Ср. с предпочтением сгоревшего, "как искрометный метеор", героя трусу, сердце в котором "чуть тлеет: / Как огонек под кизяком", в стихотворении "Мудрым" (<1903-1906>) [Там же, с.174].)

Круговому пути луны соответствует "ветер приходящий, уходящий" ("В дачном кресле, ночью, на балконе. "), круговращение волн ("Качаюсь, плескаюсь - и с шумом встаю. "), так же и дни лирического "я" "проходят чередой, / Ведут свой круг однообразный…" ("Зарос крапивой и бурьяном…" - [Там же, с.423]). В "наброске" "В аллее перед старым домом." бунинский герой признаётся: "На старый лад в быту знакомом / Душа печалится моя. / Она к истоку воротилась, / Свершив далекий, долгий путь" [5, с.231].

Герой, "глядя вокруг" [1, с.380], "вкруг" себя [Там же, с.411], замечает не только "ясный круг луны" [Там же, с.379], но и то, что "сомкнулась степь синеющим кольцом" [Там же, с.414], что "великим кругозором синеет даль окрест" [Там же, с.415], что "Белые круглятся облака…" [Там же, с.359], "облака в предутреннем огне / Цветут и округляются, как розы" [Там же, с.380], что "буйный шум… всю ночь стоит окрест" [Там же, с.379]. Яга признаётся, что островок Буян "Окружен со всех четырех сторон / Тьмой да мгой сырой" ("Русская Сказка. Дней Ленина" [Там же, с.369]). Отдельное стихотворение посвящено Колизею ("Колизей"). Чаще, чем другие поэты, Бунин изображает достаточно редкую в русской лирике радугу [Там же, с.354, 360, 370]. (О радуге в русской поэзии cм.: [9, с.290].)

Пространственно-временная цикличность дополняется "округлым" поведением животных: Стрекоза "стоит" и "шепчет, шепчет сон бессонный" ("Бред" [1, с.417]; "страшные, бессонные стрекозы" упомянуты в "Русе" [4, с.51]), непрерывен "звон кузнечиков бессонных" [1, с.314], "томят, пьянят короткие круги, / Размеренно-неслышные шаги" пантеры, глядящей "в себя, в свой жаркий сон" ("Пантера" [Там же, с.376]) (ср.: "Глаза… глядели как-то внутрь себя - с тусклой первобытной истомой" - "Камарг" [4, с.223]). Краткий рассказ "Петухи" написан ради слова "опевают" ("петухи опевают ночь" (курсив автора - О. В.) [2, с.426]); "опевают" - как бы обводят песенной каймой. "…Чего стоит эта ворожба кругообразных, непрестанных движений (“и днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом”) …", - вспоминает Арсеньев "поразивший" его в детстве "колдовской пролог к “Руслану“" [3, с.37-38]. Сон во сне или многослойный сон - вариант круга - част в бунинской прозе 20-30-х годов.

Идея круга мультиплицируется в частых "венках" и "венцах" ("Венчик", "Венки" (заглавия стихотворений) [1, с.327, 367, 370, 371, 380, 425], в "колеснице", "колесе" [Там же, с.413-414], "короне" [Там же, с.382, 417, 421], "ожерелье" [Там же, с.374], "обручении со схимой" [Там же, с.373], "нимбах" [Там же, с.354, 422], "диске зеркальном" [Там же, с.350], "золоченых маковках" [Там же, с.368], "златокованых мелких шишаках" [Там же, с.366]). Тавтологические смежные рифмы в стихотворении "Порыжели холмы, зноем выжжены…" ("хребтов-хребтов", "цветов-цветов", "дали-вдали"; причём первые две пары рифмуются между собой, а последняя усилена однокоренным определением "далекой" [Там же, с.425]) - это круг в круге, так как любая рифма - круг по определению. Содержателен анадиплосис "вновь - вновь" во "Встрече", усиливающий повторяемость события, которое передано этим трижды повторяющимся наречием времени. В "Гроте" зарифмованы округлые "свод" и "хоровод" [Там же, с.351]. О переживаемом бунинским героем цикличном времени свидетельствуют двустишия, которыми написаны "Первый соловей", "Ранний, чуть видный рассвет…", "Газелла". Прав был Набоков, назвавший повторы "основным ритмом", "ритмическим ключом" для "различения" бунинской поэзии [6, с.2].

Круг - это возврат к себе прежнему, человеку и поэту, предполагающий ретроспекцию, воспоминания, автореминисцентность. Цитирует себя, начинающего поэта, бунинский герой в стихах "Опять холодные седые небеса…", а себя, молодого, обещающего поклониться любимой "за любовь мою", если встретит её в раю, - в стихотворении "Под окном бродила и скучала…" [1, с.431]. "У меня их нет, - ни начала, ни конца", - утверждает и развивает эту мысль повествователь в эссе "Ночь" [2, с.300]. Перстень на родовом гербе Арсеньевых назван рассказчиком "эмблемой верности и вечности" [3, с.8]. Книга четвёртая "Жизни Арсеньева" заканчивается сюжетным кольцом. "Это непостижимо странно - встретиться всего два раза в жизни и оба в сообществе смерти" [Там же, с.187], - говорит герой о мимолётной встрече в юности с великим князем, сопровождавшим царский траурный поезд, перед тем как отправиться на панихиду, посвящённую памяти своего царственного соседа. Катя в "Митиной любви" декламирует строки из стихотворения "Кольцо" Бальмонта: "Меж нами дремлющая тайна, / Душа душе дала кольцо…" [2, с.182]. О "круге" семьи, утраченном или утрачиваемом, говорится в стихах "Сириус" и "Петух на церковном кресте".

Значимой является кольцевая композиция в стихотворении "Ночь" 1952 г. ("Ледяная ночь, мистраль" - "Холод, блеск, мистраль"): она подчёркивает понимание бунинским героем замкнутости Богом данного человеку "круга земного". "Мистраль" в первой и последней строке стихотворения отсылает к ветру Екклесиаста, возвращающегося на круги свои (Еккл.1: 6). Неслучайность этого сравнения подтверждается соответствием "Ночи" другим местам этой книги: стихи о невыразимом (сквозная у Бунина тема) - "Знает только он мою / Мертвую печаль, / То, что я от всех таю…" [1, с.382] - напоминают, с одной стороны, о том, что "…не может человек пересказать всего" (Еккл.1: 8), а с другой - об известной сентенции "…во многой мудрости много печали" (Еккл.1: 18).

Всегда присущее бунинскому герою ощущение повторяемости всего и вся теперь снимается усилившимся чувством вневременности его жизни, чувством наступившей "молодой старости", "несрочной весны" (оксюморон из стихотворения "Старая яблоня" 1916 г. и восходящее к Баратынскому заглавие рассказа 1923 г.). Открытая в раннем творчестве повторяемость, ритмичность природных явлений переносится далее на повторяемость и предсказуемость исторических судеб, а в поздней лирике - на цикличность личного пребывания в мире, вечное возвращение и встречу с тем и теми, с чем и с кем уже встречался в предшествующих воплощениях. В этом выражается бунинская версия популярного в XX веке архаического мифа о вечном возвращении. Стареющий бунинский герой всё отчётливее воспринимает отсветы незримого "света незакатного" [Там же, с.357], всё чаще слышит "зов, печаль времен" [Там же, с.378]. Однако он не может смириться с конечностью, замкнутостью этого, данного ему сейчас, здесь, "круга земного".

Список литературы