Образ иностранца в мифопоэтическом мышлении чинарей

Размещено на http://www.allbest.ru/

Образ иностранца в мифопоэтическом мышлении чинарей

Повседневная жизнь советского общества 1920-1930-х гг. отличалась постоянно коррелируемым дискурсом в отношении иностранцев, которые чаще всего воспринимались как враги (если только речь не шла об угнетенных социальных классах). Не имея возможности познакомиться с зарубежной жизнью, советский обыватель имел о ней весьма ограниченное представление, которое формировалось посредством социального заказа в литературе. В итоге заграничный мир в сознании многих представал как нечто фантастическое, лишенное реальных черт. Этот мир конструировался в сознании обывателя путем распространенных клише, проверить которые он был не в состоянии по вполне понятным причинам.

Однако и русские писатели в подавляющем своем большинстве о загранице могли только мечтать. Поэтому и им, как и своим читателям, зачастую приходилось довольствоваться литературными штампами, творя миф, удобный и соответствующий официальной идеологии.

В нашей работе предпринята попытка рассмотреть и объяснить негативное восприятие иностранца в контексте поэтики чинарей (Д. И. Хармс, А. И. Введенский, Л. С. Липавский, Я. С. Друскин, Н. М. Олейников и близко к ним примыкавший Н. А. Заболоцкий), выявить конституционные причины создания сниженного образа иностранца в их мифопоэтической картине мира.

В 1934-1935 гг. Л. С. Липавский ведет еженедельные записи собраний своих друзей («Разговоры»), на которых довольно часто поднимается тема восприятия иностранцев. При анализе «Разговоров» выявляется интересная тенденция: иноязычная культура почти всегда воспринимается чинарями положительно (например, разговоры о китайском искусстве, немецком романтизме и проч.), бытовая же сторона зарубежной жизни неизменно вызывает у них острое неприятие. При этом замечательным предстает тот факт, что, например, Д. И. Хармс был англоманом (любил и носил одежду в английском стиле а-ля Шерлок Холмс); немецкая культура (особенно творчество И. С. Баха, В. А. Моцарта и И. В. Гете) ценились тем же Хармсом (получившим образование в знаменитой Петершуле) и Я. К. Друскиным; Н. А. Заболоцкий ценил французскую культуру и сделал «изумительный» [14, с. 82] перевод «Гаргантюа и Пантагрюэля» для детей.

И все же оценка чинарями иностранцев может вызвать шок у неподготовленного читателя. Однако, как думается, дело здесь вовсе не в расистских и/или шовинистических настроениях (для русской культуры вообще характерен интернационализм). Более того, мифопоэтическая картина мира чинарей строится в рамках экзистенциального мироощущения, при котором ставятся бытийные вопросы, а не бытовые: бытовая сторона мира предельно снижается чинарями (это характерно и для всего русского модернизма с его утопическими стремлениями к обновленному миру и критикой мира профанного). В этом отношении достаточно обратиться к высказыванию А. И. Введенского: «Какое это имеет значение, народы и их судьбы. Важно, что сейчас люди больше думают о времени и смерти, чем прежде; остальное все, что считается важным ? безразлично» [11, c. 193]. Эта интернационалистическая позиция поэта подтверждена им в поэме «Всё» (1929), где высказывается мысль о равенстве всех перед смертью: «монашка ясная скажите // кто здесь бесчувственный лежит // кто это больше уж не житель // уж больше не поляк не жид // и не голландец не испанец // и не худой американец» [3, c. 74] (Все тексты приводятся в соответствии с авторским написанием - К. Ф.).

Чем же объясняется откровенно грубый подход в изображении иностранцев? По всей видимости, чинари, следуя логике авангарда и стремлению идти до конца, лишь развивают традиции русской литературы, правда, в буффонной форме. Без поиска истоков чинарской «ксенофобии» неизменно будет утерян комизм «шовинистических» высказываний Хармса, Заболоцкого, Друскина и т.д. Если же проследить связь между классической русской литературой и творчеством чинарей, то становится понятным, что перед нами есть не что иное как перевертень, литературная маска. И эта связь неоднократно устанавливалась исследователями творчества чинарей и обэриутов [1; 4; 8; 12; 15; 17; 18].

В «Разговорах» многочисленные язвительные замечания чинарей чаще всего адресованы французам и немцам, т.е. тем нациям, с которыми исторически культурный диалог в России был наиболее плотным и продолжительным, и который, вместе с тем, уже в самом начале носил критический характер (например, борьба с галломанией Н. И. Новикова [13, с. 20]). В русской классической литературе сложилась литературная традиция, согласно которой народ все иностранное воспринимал неизбежно как враждебное, чужое, неприемлемое. Такое отношение простолюдина к иностранцам замечательно было описано И. А. Гончаровым, у которого «Тарантьев питал какое-то инстинктивное отвращение к иностранцам. В глазах его француз, немец, англичанин были синонимы мошенника, обманщика, хитреца или разбойника. Он даже не делал различия между нациями: они были все одинаковы в его глазах» [6, c. 53]. В этом смысле чинари продолжают русскую литературную традицию. Однако если вспомнить саму фигуру мошенника Тарантьева, то становится понятным, что в контексте поэтики чинарей речь лучше вести о литературной маске.

В «Разговорах» (в тексте у Л. С. Липавского приняты сокращения: Н. А. ? Н. Заболоцкий, Я. С. ? Я. Друскин, Н. М. ? Н. Олейников, Л. Л. ? Л. Липавский, А. И. ? А. Введенский) больше всего внимания уделено трем нациям: французам, немцам и американцам.

О французах

«Н. А., отвечая на тот же вопрос (Т.е. что его интересует ? Ф. К.), произнес: Северные народности.

Уничтожение французиков» [11, с. 175].

«Я. С.: Они просто-напросто свиньи, страна свиней. Наверное, где больше бьют, там люди все-таки становятся лучше» [Там же, с. 193].

«Н. М.: Во Франции редакторы газет проверяют фельетоны, читая их извозчикам. Это правильно.

Надо писать так, чтобы было понятно прачкам» [Там же, c. 225].

Все эти насмешки над французами в полной мере воплотились в черновике Хармса «Пушкин» (1936): «Когда Пушкин подрос, ему наняли учителя француза. Француз говорил с Пушкиным по-французски и научил его по-французски читать и писать. Пушкин читал много французских книг, знал наизусть много французских стихов, и даже сам попробовал писать свои стихи по-французски. И вот однажды учителю попалась в руки тетрадь с французскими стихами Пушкина. Учитель начал читать стихи вслух и громко над ними смеяться. И вдруг маленький Пушкин пришёл в бешенство, подскочил к французу, вырвал у него из рук свою тетрадь, бросил её в горящую печку, расплакался и убежал» [16, т. 3, с. 253-254]. Хармсовское неприятие французского идет, возможно, от почитаемого чинарями [7; 9; 10] Велемира Хлебникова [2].

Интересен и хармсовский рассказ «Одному французу подарили диван…» (вторая половина 1930-х), в котором некий француз бессмысленно мечется между диваном, креслом и стульями. Сюжет этой миниатюры, возможно, восходит к эпизоду из «Мертвых душ», где поручик, «приехавший из Рязани», описывается как «большой, по-видимому, охотник до сапогов, потому что заказал уже четыре пары и беспрестанно примеривал пятую» [5, т. 5, с. 153].

О немцах

«Н. А. (возмущенно): Немцы! У них вообще сплошное безобразие. Там, например, Тельман сидит уже который месяц в тюрьме. Можно ли это представить у нас?..» [11, c. 213].

«Л. Л.: У меня странное впечатление, что все чистые национальные типы похожи друг на друга. Чистокровный немец похож на чистокровного русского» [Там же, c. 218].

О немцах ведется речь в третьем рассказе миницикла «Однажды я пришел в Госиздат…» (1935-1936) Д. И. Хармса, где он в юмористической форме пишет о своем друге Л. С. Липавском: «Теперь я все понял: Леонид Савельевич немец. У него даже есть немецкие привычки. Посмотрите, как он ест. Ну чистый немец, да и только! Даже по ногам видно, что он немец» [16, т. 2, с. 296].

В этой миниатюре Хармс опирается опять-таки на Н. В. Гоголя, одного из любимых своих писателей, который в «Ночи перед Рождеством» (1832), описывая черта, обращается к образу немца: «Спереди совершенно немец: узенькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая все, что ни попадалось, мордочка оканчивалась, как и у наших свиней, кругленьким пятачком, ноги были так тонки, что если бы такие имел яресковский голова, то он переломал бы их в первом козачке» [5, т. 1, c. 154].

У А. И. Введенского также нелицеприятно показаны немцы. В первом случае ? в стихотворении «Кончина моря» (1930) ? подчеркиваются стереотипные в русском понимании черты этой нации (надутость, напускная важность):

«откуда-то идёт сановник в его руке пищит шиповник на всё глядит великосветски икает редко по-немецки и величаво горделиво остановившись он стоит» [3, c. 119].

А в поэме «Некоторое количество разговоров (или начисто переделанный темник)» (1936-1937) Введенский в антивоенной части («Предпоследний разговор под названием один человек и война»), вспоминая Первую мировую войну, четко различает культурное наследие немцев и их милитаристский дух:

«Немцы грабят русскую землю. // Я лежу // И грабежу // Внемлю. // Немцам позор, Канту стыд» [Там же, с. 209].

Об американцах.

«Н. М.: В них есть нечто старинное. Сотни обычных вещей они делают по-своему, точно и скромно, как йоги» [11, c. 180].

Американцы вообще предстают у чинарей более привлекательными, нежели европейцы, но, как правило, глуповатыми, хотя подчеркивается их изобретательность.

В качестве примера американской глупости Хармс приводит рекламное объявление якобы из американской газеты, которое упоминается в рассказе «Друг за другом» (1930), причем американское изобретение (механизм для автоматического приподнимания шляпы в качестве приветствия) предстает как апофеоз вообще глупости, ибо следует за такими несуразицами как способ самосогревания, кипячение в молоке лошади с целью изменения ее окраса, зонтик для работающих в поле и проч.

Природа шаблонного, стереотипного изображения иностранцев у чинарей носит двойной характер. С одной стороны, это результат своеобразного следования литературной традиции. С другой, ? искаженный и упрощенный образ иностранца как нельзя лучше соответствовал принципам поэтики чинарей, для которой характерны различного рода перверсии: неполноценность мира советской повседневности породила такой же искаженный мир чинарей.

стихотворение иностранец мифопоэтический

Список литературы

стихотворение иностранец мифопоэтический

1.Анисимова Е. Е. От Жуковского и Пушкина к Маяковскому и Хармсу: русская классическая поэзия как претекст литературного авангарда 1920-30-х гг. // Пушкин и время / под ред. О. Б. Лебедевой. Томск, 2010. C. 227-238.

2.Баран Х. К оппозиции Россия/Франция // Баран Х. О Хлебникове. Контексты, источники, миф. М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2002. С. 257-259.

3.Введенский А. И. Полное собрание произведений: в 2-х т. М.: Гилея, 1993. Т. 1. Произведения 1926-1937. 285 с.

4.Герасимова А. Н. Даниил Хармс как сочинитель (Проблема чуда) // Новое литературное обозрение. 1995. № 16. С. 129-139.

5.Гоголь Н. В. Собрание сочинений: в 8-ми т. М.: Правда, 1984.

Размещено на Allbest.ru