К вопросу о преемственности национальной литературной традиции и ее хронологизации

Размещено на http://www.allbest.ru//

Размещено на http://www.allbest.ru//

Кабардино-Балкарский государственный университет

К вопросу о преемственности национальной литературной традиции и ее хронологизации

Бауаев Казим Каллетович, к. филол. н., доцент

Проблема преемственности поэтического опыта и трансляции его из одного общественно-исторического этапа жизни народа в другой не может оцениваться как сугубо эстетическая.Очевидность этой мысли, тем неменее, зачастую не мешает исследователям выстраивать протяженные эволюционные линии, с лёгкостью пронизывающие границы целых эпох. Явное воздействие идеологических и политических факторов на формирование взглядов учёных подразумевается как нечто само собой разумеющееся и неподлежащее учёту. Принятоев советском литературоведении деление народов на «старо-» и «новописьменные» предполагало как возникновение последних в новейшее время - например,после Октябрьской революции, - так неограниченность удаления истоков литературы в прошлое в тех случаях, когда речь шла о системах, получивших развитие до XX в. балкарский мечиев поэзия

Подобный подход далеко не бесспорен - особенно при рассмотрении таких развитых литератур, как русская. Приведем весьма показательное высказывание Д. С. Лихачева, сделанное им в предисловии ко второму изданию «Текстологии»: «…принципиальное добавление касается проблемы “авторской воли”. Хотя длярусской литературы древнейшего периода (примерно до XVI в.) проблема авторской воли не играет существенной роли, она важна…» [3, с. 6].

Даже оставляя в стороне явный авторский и, более того, однозначно уникальный характер поэтических представлений такого произведения, как «Слово о Полку Игореве», Д. С. Лихачёв вынужден проводить чёткую хронологическую границу между разными литературными системами в целях объединения их в единую словесную традицию, начинающуюся в его изложении с X века. Понятно, что вопросы соотношения культурных влияний, литературных заимствований и преемственности традиции в применении к литературам сдолгим периодом развития сложны настолько, что ни одна из проблем этого ряда не может быть решена однозначно. Необходимость отслеживать культурно-ассоциативные, концептуально-философские, проблемнотематические и другие этиологические связи высшего порядка дополняется кропотливейшим анализом образных, символических, тропических, ритмических и всех прочих формально-семантических аллюзий, среди которых могут быть как явные, так и весьма спорные.

Попытки проведения подобных сопоставлений, как правило, осложнены моментами индивидуального авторского подхода к осмыслению культурно-информационных ореолов тех или иных образов. Закономерно,приводя примеры обращения русских поэтов серебряного века к «Словуо Полку Игореве», Л. И. Сазонова анализирует как абсолютно целенаправленные цитаты Бальмонта и М. Волошина, так и вполне самостоятельные уникальные образы А. Блока [6, с. 22-26].

Включая таким образом произведения средних веков в непрерывную эволюционную линию современной литературы мы будем вынуждены оставлять без внимания даже такие бесспорные селективные критерии, как язык - в большинстве случаев непонятный рядовому читателю - и устойчивую этническую символику: если образы волнующегося ковыля, чернеющихтуч, природных аномалий и интегрированы в сознание современного человека, то авторские находки создателя того же «Слова» могут быть ему совершенно непонятныдаже на эмотивно-ассоциативном уровне.

Упомянутый нами критерий языкового тождества всегда учитывался классическим литературоведением, но это приводило к дроблению единой эволюционной линии, к разбивке её на вполне самостоятельные этапы, что, по всей видимости, не удовлетворяет идеологическим и политическим запросам современного общества. Тем не менее,центральное положение в многочисленных формулировках и определениях национальной литературной традиции оспорить трудно - этническая литература начинается с момента преимущественного использования архетипов, сформировавшихся в данной этнической среде, в контексте компонент национальной идеи [1, с. 19].

Повторимся - определение исходной хронологической, точнее- этапной - точки литературной традиции для словесных культур с длительной историей на практике может быть лишь конвенциональным.

Рассматривая новописьменные литературы в качестве своеобразных моделей, на примере которых возможно - в упрощенном, разумеется, виде - проанализировать процесс зарождения и развития непрерывной литературной традиции, мы должны учитывать возможность секуляризации авторского ряда, стилевых стандартов, тематики и, неизбежно, потери части национальных апперцептивных схем. В частности, первым именем балкарской авторской поэзии в советском литературоведении традиционно считалось имя К. Мечиева [8, с. 34-40].Буквально в течение двухпоследних десятилетий были найдены, атрибутированы и опубликованы тексты Х.-Д. Шаваева, создавшего свои произведения на целое поколение раньше официального основоположника балкарской литературы [11].

Но стоит заметить, что причиной столь позднего знакомства специалистов с творчеством Шаваева были, скорее всего, внелитературные факторы- будучи лицом духовным, он писал стихи, прежде всего, религиозного содержания и значительная часть его наследия - зикиры. Понятно, что в СССР Х.-Д. Шаваев не мог быть известен читателю, не мог изучаться специалистами - напомним, что в Кабардино-Балкарии, республике с подавляющимпреимуществом этнических мусульман до конца 80-х годов прошлого века не было ни одной мечети.

Объединяющим началом для двух поэтов была инокультурнаятрадиция - восточная светская и восточная конфессиональная. Северный Кавказ вообще был довольно плотно интегрирован в культуру мусульманского Ближнего Востока - во всяком случае, даже те национальные поэты, которые не получили систематического духовного образования и вряд ли были знакомы с арузной традицией, вносили элементы последней в свои стихи. К слову, Б. Пачев первоначальные навыки поэта получил в сугубо этнической среде - в числе его учителей были известные кабардинские джегуако, в том числе и один из самых известных и любимых из них - Ляша Агноков [10, с. 320].

Тем не менее, в нескольких стихотворениях кабардинского поэта мы наблюдаем применение устойчивой фигуры арузной поэтики - тахаллус (макта), правда без обязательной привязки его к двум последним стихам, как этого требует канон восточных школ. Исследования показали, что в одном из своих текстов Б. Пачев весьма близко подходит к классической арабской форме кыт-а. Мы имеем в виду одно из популярных произведений кабардинского поэта - «Слово правды». С точки зрения восточной литературоведческой традиции Бекмурза, Пачев отклонился от классических образцов лишь в одном - он добавил лишний бейт - как раз двепоследние строки макта, и его текст состоит из 13 бейтов, в отличие от требуемых в кыт-а 12-ти [9, с. 53].

В целом сам факт упоминания своего имени в конце стихотворения совершенно противоречит традиции кабардинских джегуако - хотя бы в силу того, что их творчество носило, так сказать артельно-коллективный характер. Понятно, что для Д.-Х. Шаваева и К. Мечиева восточные элементы были одной из главных составляющих их поэтической рефлексии, но сам характер их употребления этими двумя поэтами вполне иллюстративен.

Образность, композиция и тематика произведений Шаваева реализованы в двух практически независимых полях поэтического отражения. Он творит в рамках сугубо восточной, дидактической поэзии религиозного толкас преимущественным употреблением умозрительных понятийных и отвлеченных понятий и иллюзорных объектов - горе, счастье, благость, смирение, стремление, мечта и т.д. Другим способом воплощения поэтического замысла Шаваева являются стихотворения, полностью погруженные в фольклорную идеоматику. Две эти составляющие поэтического мышления балкарского поэта не интегрированы и не представляют единого целого.

Интеграция восточной традиции и этнического фольклорного опыта произошла в творчестве «официального» родоначальника авторской национальной литературы - Кязима Мечиева. Отмечая перекрестный характер творчества К. Б. Мечиева, исследователь З. Х. Толгуров называет его «певцом-импровизатором профессионального уровня» [8, с. 57]. На наш взгляд, видится очень правдоподобным предположение о существовании у балкарцев его предтеч. Более того - логично было бы ожидать их хорошего знакомства с арабской и тюркской поэтической практикой, так как, скорее всего, это были представители аристократических сословий, принявших ислам намного раньше, чем простонародье. По этой же причине можно предположительно датировать время творчества такого автора (авторов) не XIX в., а, например, XVIII или даже XVII, что неизбежно перенесло бы нас в другие исторические условия и поставило бы перед нами проблему барьера между культурными состояниями этнического сообщества.

Мы столь подробно рассуждаем о гипотетическом посреднике по той простой причине, что К. Мечиев уже в первых своих стихах - по крайней мере, в тех, что дошли до нас - выступает как зрелый, сложившийсяавтор, а его индивидуальный стиль отмечен равноправием игармоническим единством созидающих его компонент. Произведения его крайне редко существуют в границах рафинированной традиции - той или иной, примеры следования арузному канону выглядят исключениями, да, к тому же, и в подобных образцах балкарский поэт стоит на грани условно-поэтического образа, тем или иным способом внедряя в умозрительные восточные параллели живую конкретику и сенситивную деталь: «Не надейся, что приземлившийся (присевший) орёл // - Твой, не говори так. // Если он взлетит, то следом // Не стоит бежать, думая, что догонишь… // …Говоря: «Нет красивее тебя», // Парень девушку не заставит скучать (тосковать). // И сахар, имёд сладки, - // Красиво то, что любит сердце» [5, с. 7].

Фактически, Мечиев придерживается классической схемы восточной поэтической презентации - это особенно чётко видно в том, что строчная разбивка соответствует бейтовому строению представления параллелизма с той лишь разницей, что он, в целях благозвучия и приближения к орфоэпической норме балкарской речи еще раз разделил бейты - в его стихе каждая строка представляет не полубейт, а его четверть. Учтя это, мы получаем классический двухбейтный отрывок, каждый восстановленный стих которого и есть теза параллелизма - в первом случае последовательного, во втором - аналогового: «Не надейся и не говори, что приземлившийся орёл - твой. // Если он взлетит - не стоит бежать следом, надеясь его поймать. // Парень не даст скучать девушке, если будет говорить, что красивее её нет. // Сладки и сахар, и мёд - (и) то, что любит сердце (кажется, видится) красивым» [Там же, с. 8].

Тем не менее, на лексическом уровне Мечиев выходит за рамки арузных представлений о норме эстетического, и его орёл не просто «приземляется» - в стихотворение употреблен вполне конкретный и пластически неповторимый глагольный корень «кон», означающий краткое движение и начало стационарного пребывания одновременно. В подстрочном переводе мы попытались передать семантику этого образа словом «присесть», однако, это совершенно не исчерпывает динамического содержания лексемы. Она обозначает промежуточное состояние между прекращением движения одного типа (полета и складывания крыльев), кратким движением второго типа (примащивание и нахождение комфортной позы на какой-либо возвышенной точке) и переход к стационарному положению, который еще не свершился.

Примечательно и мечиевское сопоставление сахара и мёда. Будучи уроженцем Холамо-Безенгиевского ущелья, поэт, вне всякого сомнения, в повседневной речи использовал словосочетание «балтуз» (буквально - «медовая соль»), хотя, конечно же, знал и лексему «шекер», обозначающую тот же объект. Замена его с точкизрения арузной эстетики не обязательна - фонетический повтор «балтуз» / «бал» в одной строке вполне допустим и достаточно чётко вписывается в рамки фигуры «таджнис», легитимизированной в арабской поэзии еще в VIII веке Ибн ал-Мутаззой [2, с. 126].

Мечиев идет на замену языковой нормали «балтуз» на непривычное «шекер» с одной целью - разграничить образное представление «мёда» и «соли», для более убедительной в сенсорном плане передачи фактуры двух этих веществ, и с этой точки зрения он полностью опровергает восточный канон, для которого подобная «материализация» ощущений была излишней и даже ошибочной.

Сопряжение материального, идущего от фольклора и условно-опоэтизированного представления становится чертой индивидуального стиля Мечиева, а с учетом того факта, что на рассматриваемом этапе балкарская литература представляла собой явление феноменологическое, а не процессуальное - то этот совмещенныйстиль можно считать не только индивидуальным, но и национальным в целом.

Поэтика и индивидуальный стиль Кязима Мечиева не позволяли ему ограничиться условно-поэтическими картинами и отвлеченными образами. Находясь под явным влиянием арузной традиции, то есть в перцептивном плане изначально, будучи ограничен сферой поэтической идиоматики, иносказательности и «рафинированного» понятийного представления, он абсолютно осознанно и с однозначной стилевой регулярностью перемежает «поэтизмы» картинами и деталями реального, суггестивно достоверного характера.

У К. Мечиева есть всего лишь несколько стихотворений, в которых он намеренно устанавливает перцептивное ограничение описываемым объектам, стремясь к представлению их в виде символов и условнообобщенных этических маркеров, однако и здесь стихия материального начала берёт своё, и поэт сопрягает вполне дематериализованные «кинжал» и «кремень» с безусловно фактурными и вещными «кувалдой» и«древесиной липы»: «Мужество остро, как кинжал, // Трусость - тупа, как кувалда. // Мужество защитит твою родину, // Трусость похоронит твой огонь. // Мужество - как кремень, // Трусость - древесина липы. // Мы стараемся (надеемся) быть людьми, // Поэтому любим мужество» [4, с. 10].

В. Д. Сквозников определяет стиль как «результат особой творческой преднамеренности» и, развивая свою мысль, поясняет, что «Для устойчивости ценности в потомстве намеренная выдержанность стиля, конечно, действеннее разностильности или, тем более, бесстильности, которая всегда является результатом и симптомом творческой слабости. Стильность… предполагает серьёзную заботливость, прилежность труда, тщательность овеществления исходной художественной мысли, стремление к совершенству и отделанности формы» [7, с. 182].

Именно эту преднамеренность и целенаправленную обработку образного материала мы наблюдаем уКязима Мечиева. Принимая как данность его положение автора-основоположника национальной литературы, его долгое пребывание в статусе единственного балкарского поэта, мы должны будем признать и то, что стиль К. Мечиева и был стилем национальной поэзии, и именно в нем мы видим первый «эмбриональный»отрезок линии непрерывного развития этнической литературной традиции - де-юрэ. Де факто же - Мечиев реальновоплотил своеобычность художественного представления, шире - гносеологического отражениясвоего народа, обогатив иллюзорность восточного поэтического выражения мощным материальным началом,и облагородив последнее утонченностью и подчеркнутой философичностью арузной традиции.

Список литературы

Благой Д. Д.Закономерности становления новой русской литературы. М.: Изд-во АН СССР, 1958. 404 с.

Крачковский И. Ю.Ибн ал-Мутазз // Крачковский И. Ю. Избранные сочинения: в 6-ти т. М. - Л.: Изд-во АН СССР, 1960. Т. VI. С. 9-156.

Лихачев Д. С.Текстология (на материале русской литературы X-XVII вв.). СПб.: Алетейя, 2001. 758 с.

Мечиев К. Б.Мужество остро… // Мечиев К. Б. Стихи и поэмы (на балкарском языке). Нальчик: Эльбрус, 1987. С. 9-10.

Мечиев К. Б.Не надейся… // Мечиев К. Б. Стихи и поэмы (на балкарском языке). Нальчик: Эльбрус, 1987. С. 7-8.

Сазонова Л. И.Память культуры. Наследие Средневековья и барокко в русскойлитературе нового времени.

М.:ИМЛИ РАН, 2012. 476 с. (Рукописные памятники Древней Руси).

Сквозников В. Д.Стиль и художественная ценность произведения // Контекст 1987. Литературно-теоретические исследования. М.: Наука, 1988. 320 с.

Размещено на Allbest.ru