Символика природы в поэзии М. Федотова: смысловые грани и психологические контексты

Размещено на http://www.allbest.ru/

символика природы в поэзии м. федотова: смысловые грани и психологические контексты

Арзамазов Алексей Андреевич, к. филол. н.

Удмуртский институт истории, языка и литературы Уральского отделения Российской академии наук arzami@rambler.ru

В статье рассматривается комплекс природных образов, их смысловые коннотации в творчестве позднего Михаила Федотова - удмуртско-бесермянского поэта, одного из ярких представителей современной удмуртской литературы. В его поэзии две художественные парадигмы - символика природы и урбанистические образы, - будучи противопоставленными друг другу, составляют концептуальную оппозицию при одновременном семантическом взаимодействии. В рамках статьи устанавливаются доминантные психологические контексты природно-стихотворных сюжетов, выявляются глубинные связи поэтической картины мира М. Федотова с удмуртской мифологией, традиционной культурой, реальностью постсоветской эпохи.

Ключевые слова и фразы: природная символика; современная удмуртская поэзия; эмоциональный гипертекст; автобиографичность; поэтический экфрасис малой родины; «тихая лирика».

федотов символика природа урбанистический

THE SYMBOLICS OF NATURE IN THE POETRY OF M. FEDOTOV: SEMANTIC FACETS AND PSYCHOLOGICAL CONTEXTS

Arzamazov Aleksei Andreevich, Ph. D. in Philology

Udmurt Institute of History, Language and Literature of Ural Branch of Russian Academy of Sciences arzami@rambler.ru

The article deals with the complex of natural images and their semantic connotations in the late works of Mikhail Fedotov, who is an Udmurt-Besermyan poet, one of the outstanding representatives of the modern Udmurt literature. In his poetry two artistic paradigms - symbolics of nature and urban images - being opposed to each other, make a conceptual opposition during simultaneous semantic interaction. The author identifies the dominant psychological contexts of natural poetic plots, and reveals the deep connections of M. Fedotov's poetic worldview with Udmurt mythology, traditional culture, and the reality of the post-Soviet era.

Key words and phrases: natural symbolics; modern Udmurt poetry; emotional hypertext; autobiographical poetry; poetic ecphrasis of small native land; “quiet lyrics”.

Видное место в удмуртской литературе 1980-1990-х гг. занимает поэзия Михаила Федотова, который начиная как все, достаточно быстро становится ведущим удмуртским поэтом, лидером нового поколения, прощающегося с советским мироустройством. Его творческая зрелость связана с глобально-внезапными социокультурными переменами, которые требовали внутренней реакции, художественного осмысления. С определенной уверенностью можно сказать, что Михаил Федотов - поэт автобиографического склада: он, прежде всего, описывал себя, делился своим опытом переживания эпохи перемен. Его экзистенция превращалась в поэтический текст, пугающе достоверный, находящий читателя и получающий литературные отклики. В 1980-е гг. увидели свет две книги М. Федотова «Тцдьы юсьёс берто» / «Белые лебеди возвращаются» (1986), «Берекет» / «Желаю добра» (1988), в 1990-е гг. тоже две - «Вцсь» / «Боль» (1991) и «Вирсэр» / «Пульс» (1998): два последних сборника попадают в сферу нашей интерпретации. Необходимо подчеркнуть, что стихотворные тексты М. Федотова неоднократно становились объектами научного рассмотрения [1; 2; 3; 5; 6; 12].

Природно-пейзажное начало в художественном миротексте удмуртско-бесермянского поэта ярко выражено. Лирическое «Я» вписано в определенный ландшафт, сезон, природа в творчестве М. Федотова подвижна, стремительна, переменчива. Ее динамичный характер передают глаголы. В действительности, за границами стихов, Михаил Федотов был человеком стихийным, впечатлительным, страстным, решительным в поступках. Современники подчеркивают, что одной из главных составляющих его поэтического и жизненного вдохновения было живое общение с природой. Когда поэт чувствовал упадок сил, он искал спасения в лесу, в природе. Они оказывались для него тем самым «последним углом» / «берпум сэрег», апеллируя к которому М. Федотов написал свое знаменитое стихотворение. Его «выбрасывала» городская цивилизация, в целом жесткая и жестокая по отношению к удмуртам. Очевидно, что природные образы стали основным выразительным средством поэзии М. Федотова. В натуралистической символике запечатлелись-отобразились многогранность мыслей, переживаний автора. Природа тематически соотносится с актуальными для персонажа вопросами бесермянского, северо-удмуртского бытия, деревенской, урбанистической «картинами жизни». Природная образность востребована в самых разных лирических сюжетах.

Природно-пейзажная символика широко представлена в книгах «Вцсь» / «Боль» (1991) и «Вирсэр» / «Пульс» (1998). Стихи последних лет жизни М. Федотова вмещают в себя несколько сосуществующих реальностей, которые образуют сферы действительного и желаемого, указывают на сложное совмещение темпоральных координат, перекрестье пространственно-временных осей. Город, деревня, прошлое, текущее, будущее время то составляют единство одного текста, то дифференцируются, противопоставляются, оказываются на разных полюсах семантики. Описывая урбанистическое мироздание, психологизируя городское бытие, М. Федотов не может не писать о природе, не может не подчеркивать ее величие, красоту, мудрость, чувствительность, мистическую провиденциальность.

Натурфилософские стихотворения в сборнике «Вцсь» [10] сосредоточены преимущественно в разделе «Мон кудзо аслам эрикеным» / «Я опьянею от собственной свободы». По-видимому, природа в сознании поэта рифмуется со свободой, с естественными, не ограниченными чуждыми установками самопроявлением, самовыражением. Анализ природно-пейзажного кода книги «Вцсь» показывает, что Михаил Федотов, несмотря на творческое обращение к концептуальному образу города, в начале 1990-х гг., последовательно развивает традиции удмуртской «тихой лирики», привнося новые смысловые оттенки, связанные с бесермянской идентификацией, другими гранями экзистенциального опыта лирического «Я». В «позднем» творчестве М. Федотова преобладают образы и мотивы природы, которыми жила удмуртская поэзия на протяжении всей своей истории.

Природа на страницах по сути главной книги удмуртско-бесермянского поэта в первую очередь становится языком любви. В стихотворении «Куке шунды выдэ сике» [Там же, с. 95] / «Когда солнце ложится в лес» любовное чувство поэтизируется на грани боли, печали, сожаления. Природные образы участвуют в развертывании поэтического параллелизма, символизирующего сопряженность внешних стихий, состояний мира, природы с внутренними переживаниями, спорами, сомнениями лирического субъекта. Мужское «Я» снова заявляет о недовольстве реальностью любви - этот лирический мотив можно считать инвариантным в творчестве М. Федотова. Герой постоянно мысленно пребывает в поисках идеальной спутницы, его категорически не устраивают застои в отношениях. В своем любовно-поэтическом дискурсе автор часто балансирует между решительным неприятием утомительной стабильности чувства, внутренней нацеленностью на новые встречи и интонациями извинения, признания своей вины за неоправданные ожидания. Апеллируя к образам, явлениям природы, он нередко дает понять, что близится расставание. В произведении «Тон нош ик, тон нош ик огнад кылиськод» [Там же, с. 103] / «Ты снова, ты снова одна остаешься…» лирический герой убеждает возлюбленную, что расставания не случится - он превратится в солнце, небо, ветер, а значит - любовь обретет планетарные масштабы и будет повсюду. Авторское «Я» верит в силу, прочность взаимной любви, в ее природное всеприсутствие. Когда любится, весь мир кажется ярким, искрящимся радостью, расположенным к человеку. Природа тоже вдохновляет на чувство: «Чукнаысен чирдэ ини бурдо, // Чукнаысен инвис гома лемлет. // Югытамлэсь цвцл соку шурдон, // Сыче дыръя потэ яратэмед. // Вазь чукысен бурдо ини шула, // Вазь чукысен шунды учке шорад. // Инкуазь гинэ, инкуазь гинэ вала, // Кыче шудбур пыре соку дорад» [Там же, с. 102]. / «С утра уже поют крылатые, // С утра пылает розовый горизонт. // Перед рассветом тогда нет страха, // В такое время хочется любить. // С раннего утра поют крылатые, // С раннего утра солнце смотрит на тебя. // Только природа, только природа понимает, // Какое счастье приходит к тебе тогда» (здесь и далее перевод автора ? А. А.). Природа вновь оказывается понимающей субстанцией, взаимодействующей с человеческим сердцем, сознанием.

Немалая часть стихотворений М. Федотова, в которых природная символика являет собой доминанту, объединена минорным эмоциональным гипертекстом (тревога, сомнение, чувство одиночества, растерянность перед неоправданной жестокостью жизни). Излюбленный временной отрезок в рассматриваемой стихотворно-тематической зоне - сумерки / акшан // жомал, резонирующие с трагическим мировоззрением «Я»-субъекта книги «Вцсь». Сумерки «правят» природой в стихотворении «Гуртэ вылэ лэзьке ини жомал» [Там же, с. 108] / «На мою деревню опускаются уже сумерки. Лирический субъект наблюдает за противостоянием дня и ночи, описывает происходящие метаморфозы, прибегая к приему констатирующего изображения, к сравнениям, образам с высокой степенью визуальности. Примечательно, что в данном произведении наблюдается диалог настоящего и будущего времени, реализуется модальность возможности действия, состояния. Центральная мысль заключена в последнем четверостишии - становится очевидным, что лирическое «Я» внутренне настроено на инобытие, оно предполагает-предчувствует скорое прощание с родной природой, с жизнью на земле. Березы становятся посланниками этого апокалиптического сигнала, этого трагического эхо авторского сознания. Природа для М. Федотова - одновременно и начало, и конец бытия. Лучше преждевременно и навечно уйти в природу, чем томиться в клетке города.

Похожий психопоэтический сценарий имеет место в тексте «Кыльсько, кыльсько чипсэмез» / «Слышу, слышу посвист»: вновь символически опускаются сумерки, стелется туман, мир вокруг превращается в мистический континуум, полный таинственных знаков, звуков, образов. Лирический герой не знает, как дальше быть, ему тошно, одиноко, он опустошен, измучен. Герою мерещатся тени, они зовут его к себе: «Кыльсько… Кыдёкын… Шцдьсько… // Тцдьы бус. Лыз акшан. Сьцд ишан. // Сик дурын вужеръёс адзисько, // Вазьыло кадь мыным “Лык, Миша…”» [Там же, с. 121]. / «Слышу… Вдалеке… Чувствую… // Белый туман. Синие сумерки. Черный призрак. // Около леса тени виднеются, // Словно обращаются ко мне “Иди к нам, Миша…”». В стихотворных строках звучит имя поэта, автобиографический контекст потерянности представляется психологическим стержнем текста. Природные символы в этом случае не могут оставаться в стороне, они сгущают краски внутренних переживаний, потрясений. На субъектно-авторское неверие в собственное будущее отзывается природа - мрачным эхом птичьего плача, «угасанием» росы: «Кытын ке но кин ке но чипсэ, // Улонме бцрдэмез пыр вера. // Пыд улын лек лысву но кысэ, // Азьпала сюресэ но сэра» [Там же]. / «Где-то кто-то разливается трелью, // Про жизнь мою сквозь плач рассказывает. // Под ногами даже сильная роса гаснет, // И дорога моя вперед прерывается». Это произведение входит в серию стихов, в которых авторское «Я» на языке натуралистических образов пишет сценарий своей судьбы: ему кажется, что всё уже предопределено свыше, его там ждут. На общем структурно-композиционном фоне текста выделяется довольно редкая грамматическая комбинация с двойным участием компонента «ке но», в системе языка передающего неопределенность, «неопознанность». Вместе с тем в действительности стихотворения этот показатель имплицитности превращается в «определенный артикль»: лирический персонаж знает, кто и для чего оплакивает его судьбу.

В аспекте художественного взаимодействия природы и внутренних человеческих реакций, раздумий показательным, важным для прочтения можно считать стихотворение «Зурод пушкын кыллё кема» / «В стогу буду лежать долго». Текст акцентирует высокую степень несогласия с реальностью жизни. Лирический герой, прячась в стога, уходит в себя, измеряет «глубину» одиночества, оплакивает незавидную судьбу родного края (северная Удмуртия), чувствует в быстротечности лета скорое приближение смерти: «Зурод пушкын кыллё кема, // Медаз адзе монэ, // Кызьы мцзмон пуксёз бамам, // Котмоз жадем синэ. // Шара бцрдо шаер понна, // Огнам гинэ бцрдо. // Кикы улон азьме туна, // Нош со цвцл шудо… // Кцс турынэн веша монэ // Жыжы кылем доре. // Гужем вакыт выллем синэ // Мыным сётэм дыре» [Там же, с. 118]. / «В стоге сена буду долго лежать, // Пусть не видят меня, // Как печаль опустится мне на лицо, // Влажными станут усталые глаза. // Громко буду плакать о родном крае, // Буду в одиночестве плакать. // Кукушка про будущее мое кукует, // А оно не счастливое… // Сухой стерней ласкает меня // Истлевший мой дом. // Словно лето, исчезает // Мне отведенное время». В произведении проявляется одна из сквозных стратегий поведения лирического субъекта в творчестве М. Федотова - стремление разорвать отношения с текущим временем и «действующим» пространством, уйти в спасительное измерение леса, луга, реки. Отдельно нельзя не сказать о метафизической тяжести, чувстве духовной ответственности, что давят, воздействуют на авторское «Я». Он ощущает значимость, знаковость своих переживаний, взглядов, слов, он - поэт, стремящийся защитить свою родину, язык, природу от глобальной опасности, краха, исчезновения. Герой мечется на границах необходимости и желания, обрекая себя на сопротивление внешней и внутренней сред. Субъект поэзии М. Федотова сам хочет писать драму своей судьбы, с пугающей регулярностью подчеркивая необратимость скорого финала.

Разумеется, в книге «Вцсь» есть тексты с яркой образностью природы, лишенные пессимистического заряда, существенного, опустошающего психологического напряжения. К ним в контексте рассматриваемой проблематики также следует обратиться. В этой группе произведений видное место занимают стихи патриотического толка. Они не похожи на громко-пафосные лозунговые тексты поэтов соцреалистического метода. Меняется время, кроме того поэтический темперамент позднего М. Федотова совершенно другой - не терпящий социальных симулякров, творческих подстраиваний под идеологические идеалы. Спокойное, тихое любование пейзажами, ландшафтами родных просторов приводит к раскрытию изобразительных потенций природного образа и возвращает к лучшим образцам удмуртской «тихой лирики». Характерный пример - стихотворение «Тани ваньмыз мынам доре» / «Вот всё это - моя родина», панорама малой родины моделируется при помощи указательной частицы тани / «вот» и перечислительного описания природных объектов: «Тани тэльёс, лудъёс, возьёс, // Тани - гуртэ сюрес. // Мае гинэ адзо синъёс, // Ваньмыз мынам доре» [Там же, с. 109]. / «Вот леса, поля, луга, // Вот - дорога в деревню. // Что только видят мои глаза, // Всё мой дом». От общего поэт переходит к частному, к конкретным деталям: мельница, пруд, утки, красные цветы составляют экфрастическую мозаику родных пейзажей.

Многообразие мира природы явлено в стихах из книги «Вирсэр» [9] / «Пульс». В этом посмертном издании среди прочих представлены тексты последнего года жизни поэта, «оборванные» поэтические строки, в которых тема смерти, мотив разочарованности в себе, обществе, мироустройстве звучат почти в каждом слове, образе. Сборник «Вирсэр» открывается «ранними» текстами М. Федотова, прежде неопубликованными и написанными преимущественно в минорной тональности, в «психологическом режиме» прощания с миром, любовью. Природный код как всегда востребован, актуализирован поэтическим сознанием.

В стихотворениях, датируемых 1980-ми гг., превалируют дождь, гроза, «стреляют» молнии, внезапно настигающие, накрывающие человека, оглушающие его своей мощью, злым всесилием, коррелирующие с глобальностью внутренних диссонансов, дилемм, расколов. Однако художественно наиболее пронзительными, проникновенными являются стихи, где природа становится своеобразным «эпитафическим кодом» лирического высказывания, предвестником / свидетелем гибели «Я»-субъекта. В произведениях с таким сценарием как бы происходит взаимоналожение удмуртских мифологических представлений и русской, мировой художественной традиции (прежде всего - романтическо-сентименталистской). В итоге складывается определенный стиль письма - насыщенно трагический, бескомпромиссно-безжалостный к герою и одновременно обращенный к состраданию реципиента. В качестве примера можно привести одно из наиболее резонансных стихотворений Михаила Федотова «Уйбыртон» / «Галлюцинация»: «Нош ватьзы монэ сяськаосын. // Шунды лэйказ сьцд писпуос вискын. // Бурдъяськыса усись горд куаръёсын // Мон берпумзэ лобай шай нюлэскын… // Берло зориз. // Акшан ни вал вакыт. // Сое шцди куаръёс чаштыртэмъя. // Пеймыт гуын потьз мыным люкыт, // Монэ соку зор ву, лэся, эмъяз. // Жутски гуысь. Пукси изэ вылэ. // Кытчы мыном, кытысь шедьтом чуслык? // Дунне вылысь кинлы на мон кулэ? // Шат кырныжлы, сютэм лек кырныжлы?» [Там же, с. 29]. / «А похоронили меня с цветами. // Солнце качалось между черных деревьев. // Вместе с окрыленными падающими красными листьями // Я в последний раз летал в кладбищенском лесу… // Последний дождь. // Были сумерки. // Я почувствовал это по шуршанию листьев. // В темной могиле мне стало тесно, // Меня тогда дождевая вода, кажется, исцелила. // Поднялся из могилы. Сел на свой камень. // Куда мне идти, где мне найти покой? // На свете кому я еще нужен? // Разве ворону, голодному злому ворону?». Солнце, деревья, опадающие листья, дождь, сумерки остаются сами по себе, они словно безучастные соглядатаи торжества смерти. «Проснувшаяся» душа оказывается в том же пространственном, природно-образном континууме, однако, он для нее неосязаем, отгорожен невидимой стеной, былое человеческое общение с природой, с миром живых уже невозможно. Душа не может найти себе место, испытывает острое чувство незащищенности, ненужности. Черная земля / сьцд музъем становится единственным приютом. Стихотворение представляет собой важный для поэта и читателя психологический опыт инсценировки собственной кончины, погребения, творчески описывается картина посмертного бытия души. В концепции М. Федотова нет ни рая, ни ада, вместо них - вязкое, пустое, унылое, одинокое существование. Меланхолия, пессимизм «Я»-персонажа переносятся вместе с ним из земного в «следующее измерение».

В другом стихотворном произведении «Мон куке но кулћ ке, быри ке» [Там же, с. 61] / «Если когда-то я умру, если погибну…» также задействован природный код. Лирический субъект, обращаясь к невидимому, но ментально близкому собеседнику, просит посадить на его могилу черемуху (артикулируется уверенность в том, что адресат будет жить дольше). Текст достаточно прозрачен с точки зрения интертекстуальности - К. Герд, М. Сеспель, Т. Шевченко [4, с. 143; 8, с. 234; 11, с. 74] и многие другие поэты творчески обыгрывали эту сентиментальную ситуацию, на языковом уровне нередко выражаемую условной конструкцией. Один из последних текстов М. Федотова «Мон кошкисько ни улонысь» / «Я ухожу уже из жизни» обескураживает транслируемой решительностью лирического «Я» расстаться с жизнью. Обиды, боль уже не помещаются в сердце. Природа в рамках стихотворения является символом непрерывного продолжения жизни, она переживет отдельно взятого человека. Между строк прочитывается гамма разносторонних авторских ощущений, в том числе - вера в возможность «вечного возвращения» (Ф. Ницше [7, c. 14]): «Мон кошкисько ни улонысь, // Леке уг тэры сюлэмам. // Сьцд пуж шуккиз. Усе ю тысь. // Куло ни мон. Уг ул кема. // Мон кошкисько та улонысь, // Нош зег бусы эшшо жутскоз. // Арам бере, пе, со бцрысь // Вож узьымез кадь жуатскоз» [9, с. 77]. / «Я ухожу уже из жизни, // Злость моя не вмещается в сердце. // Ударило черное сито. Падает зерно. // Умру уже я. Не буду долго жить. // Я ухожу из этой жизни, // А пшеница в поле еще взойдет. // После жатвы она, потом, // Словно зеленая озимь, загорится». Обращает на себя внимание поэтическое упоминание злаковых, которые в тексте символизируют как жизнь, так и смерть. Подобное отождествление восходит к ностратическим мифологическим сюжетам.

Михаил Федотов был и человеком, и поэтом Природы, как и большинство удмуртских писателей. Его природный образный словарь является частью удмуртской поэтической традиции, поэт выстраивает свои художественные миры в географических границах Удмуртии, преимущественно - северной. У него не было стремления обращаться к чужим образам, землям. Пейзажи М. Федотова обычно имеют четкие сезонные контуры, отличаются динамизмом поэтического представления (благодаря обширным «глагольным сеткам»), наличием говорящей символики, сопряженностью с «внутренним компасом» лирического субъекта. В этом смысле М. Федотов отчасти следует установкам позднего Ф. Васильева на творческое усложнение психологического дискурса. На языке природно-пейзажных образов молчит, говорит, кричит любовь. Яркое воплощение «природное» получает в текстах-снах, по-видимому, аккумулирующих потаенные стороны авторского сознания, высвечивающих его нетривиальные чувственные интонации.

В поэтическом мире Михаила Федотова оппозиция город - природа / деревня оказывается фундаментальной. Это две стихии, неразрывно связанные между собой в жизни поэта, не могли гармонично сосуществовать. Их ментальная противопоставленность не давала М. Федотову покоя: необходимо было принять окончательное решение, выбрать что-то одно, что в действительности оказалось неосуществимым. Внутренняя поэтическая драматизация этой оппозиции отрывала прежде успешного человека, литератора, редактора от реальной жизни, уводила в лабиринт мнимых (или все-таки действительных?) потерь, противостояний, неразрешимых споров. Условно говоря, в творческом сознании удмуртско-бесермянского поэта прошлое (то есть природа, деревня) было главным темпорально-экзистенциальным ориентиром. Он все время мысленночувственно возвращался назад, в бесермянские леса, луга своего детства. Природно-пейзажный код в поздних стихотворениях Михаила Федотова семантически корреспондирует с темой смерти. И здесь - одна из главных загадок его поэзии. Что такое смерть? То ли это тьма, слепота, глухота, узкий душный коридор, ведущий в никуда, то ли - яркая вспышка света в конце туннеля мучительной жизни, подлинное и окончательное возвращение в природу, в колыбель своего народа.

Список литературы

1. Арзамазов А. А. Инфинитив vs идиостиль: творчество М. Федотова в зеркале одной лингвопоэтической детали // Альманах современной науки и образования. Тамбов: Грамота, 2013. № 2 (69). С. 14-17.

2. Арзамазов А. А. Образ Ижевска в поэтических отражениях Михаила Федотова (в контексте удмуртской художественной урбанистики) // Евразийское межкультурное пространство в исторической ретроспективе: сб. статей. Ижевск: УИИЯЛ УрО РАН, 2013. С. 393-405.

3. Арзамазов А. А. Символы двери и окна в творчестве «позднего» М. Федотова // Вордскем кыл. 2015. № 1. С. 35-37.

4. Герд К. Зарни кылчуръёсы: кылбуръёс, поэмаос. Ижевск: Удмуртия, 1997. 360 с.

5. Ильина Н. В. Художественный мифологизм бесермянского поэта М. Федотова в контексте удмуртской литературы 1980-1990-х гг.: автореф. дисс. … к. филол. н. Чебоксары, 2006. 21 с.

6. Клементьев А. А. Образ бесермянского этноса в поэзии М. Федотова // Язык и общество. Ижевск: Изд-во ИПК и ПРО, 2004. Вып. 1. С. 86-88.

7. Ницше Ф. В. Так говорил Заратустра. М.: Азбука, 2012. 352 с.

8. Сеспель М. Собрание сочинений: поэзия, проза, драматургия, письма. Чебоксары: Чувашское книжное изд-во, 1998. 740 с.

9. Федотов М. Вирсэр=Пульс: кылбуръёс=стихи. Ижевск: Удмуртия, 1998

10. Федотов М. Вцсь: Кылбуръёс. Ижевск: Удмуртия, 1991. 144 с.

11. Шевченко Т. Г. Кобзарь: стихотворения и поэмы. М.: Художественная литература, 1972. 656 с.

12. Шибанов В. Л. Уходящее уходит в будущее // Движение эпохи - движение литературы. Удмуртская литература ХХ века: учебное пособие / ред. Т. И. Зайцева, С. Т. Арекеева. Ижевск: Издательский дом «Удмуртский университет», 2002. С. 190-196.

Размещено на Allbest.ru