Мифопоэтический образ корабля в романе Д. Дефо "Приключения Робинзона Крузо"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Мифопоэтический образ корабля в романе Д. Дефо «Приключения Робинзона Крузо»

Образ корабля является одним из интереснейших в мировой культуре в целом и в западноевропейской в частности. Наряду с Мировым Древом и Rosa Mundi корабль входит в триаду так называемых универсальных мифопоэтических образов, составляющих своего рода основу мировой культуры и искусства. Будучи широко представлен в литературе, живописи, архитектуре, музыке и кинематографе, корабль представляет собой полномасштабный дискурс, история существования которого ведет отсчет со времен шумероаккадской мифологии. Ноев ковчег, Корабль дураков, Летучий голландец - художественные ипостаси мифопоэтического образа корабля, актуального и по сей день.

Обретя особенное значение в лоне литературы стран Западной Европы, этот образ претерпел множество изменений, выступая то в роли ладьи спасения человечества, то в качестве прогнившей посудины, что перевозит на своем борту глупцов, то проклятого судна-фатума, у штурвала которого стоит нераскаявшийся грешник. В каждую эпоху на первый план выходил новый корабль, даже если речь шла о переосмыслении ставшего классическим образа - на очередном этапе развития человеческого общества он обретал иные качества и свойства, отражавшие особенности развития сознания человека, его взглядов на мир и привычного уклада жизни.

Если проанализировать цепочку историко-культурных трансформаций мифопоэтического образа корабля на протяжении всей истории его бытования в мировом искусстве, то век Просвещения представляется, пожалуй, одним из наиболее интересных. С одной стороны, в эпоху, когда правил разум, не было и не могло быть места столь масштабным аллегориям, которые характеризовали, к примеру, античность или Ренессанс. С другой стороны, период активного освоения мирового океана, борьбы великих морских держав за превосходство на безграничных водных просторах, невероятных путешествий на край земли в поисках всевозможных чудес и диковин не мог не стать причиной пристального внимания и безмерного интереса, с которым свидетели восемнадцатого века относились к кораблю. Расцвет приключенческой литературы, повествующей о плавании героя к далеким и таинственным берегам, о страшных морских бурях и кораблекрушениях, о том, как выжить на необитаемом острове, сопровождает «Просвещенья век», оставляя в дар будущим поколениям два шедевра, без которых сейчас вряд ли можно представить мировую литературу, - Робинзонаду Дефо и Гулливера Свифта.

В рамках настоящей статьи речь пойдет о первом из двух указанных произведений, хотя с полным на то основанием можно утверждать, что оба романа внесли особый вклад в развитие мифопоэтического образа корабля, развив его ставшие классическими черты, но также явив новые грани одного из наиболее интересных мировых художественных символов.

Роман, опубликованный в Лондоне 25 апреля 1719 года под заголовком «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, рассказанная им самим», был представлен читающей публике в качестве документальной хроники истинных событий, происходивших «на необитаемом острове у берегов Америки, близ устьев реки Ориноко» в течение двадцати восьми лет. Захватывающая история невероятной борьбы человека, потерпевшего кораблекрушение, с дикой природой, морской стихией и, прежде всего, самим собой, еще при жизни автора получившая признание и вскоре пополнившая ряды литературных шедевров мировой классики, стала произведением, проникнутым «духом Просвещения, пафосом раскрепощения человека» [4, c. 467].

Роман, созданный Дефо на склоне лет, ждал ошеломительный успех: пять прижизненных тиражей, пять издательств, готовых сотрудничать с автором, а также высокая стоимость книги, равная трети лошади или одному мужскому костюму, свидетельствовали об актуальности темы и ярких образах художественного сочинения бывшего купца и журналиста, яркого общественного деятеля, коим являлся Даниэль Дефо (в конце жизни вынужденный бежать из дома, «скрываясь от кредиторов в чужом углу» [5, с. 100]).

В основу «подлинных записок» моряка из Йорка, как известно, легли весьма популярные в начале века воспоминания шотландского моряка Александра Селкирка, проведшего четыре года и пять месяцев посреди Тихого океана на необитаемом острове Хуан-Фернандес. В эпоху, когда морские пути стали основным источником обогащения нации и тысячи торговых кораблей уходили в плавания к далеким берегам, истории, подобные той, что поведал Селкирк, не были редкостью, неизменно вызывая живейший интерес у публики. Смутные представления о флоре и фауне таинственных островов, домыслы, связанные с опасностями, подстерегающими мореплавателей вдали от дома, и жадное стремление «увидеть все своими глазами», «почувствовать самому», испытать «на себе» притягательность неизведанного лежали в основе пристального внимания читательской аудитории к публикациям, «со слов очевидцев» излагающих истории приключений мореходов.

В 1712 году в своих путевых заметках капитан Роджерс, привезший одичавшего шотландца домой, описал историю «островного дикаря»; позднее в журнале «Англичанин» известным публицистом Ричардом Стилем, с которым Селкирка познакомил Роджерс, был опубликован очерк о годах, проведенных шотландцем посреди Тихого океана. В общей сложности до того, как к нему обратился Дефо, рассказ о жизни Селкирка на необитаемом острове был представлен публике в пяти вариациях, принадлежавших перу различных авторов. «Дефо взялся за хорошо известный факт. Переменил имя героя. Перенес действие из Тихого в Атлантический океан, от берегов Чили к берегам Бразилии, в устье реки Ориноко. Отодвинул действие на эпоху назад. Увеличил срок пребывания своего героя на острове в семь раз, а саму историю против прежних сочинений - на сотни страниц» [Там же, c. 190].

Очевидно, однако, что грандиозный успех романа Дефо оказался сокрыт не в использовании им в качестве шаблона популярной в те годы истории и не в количестве страниц, на которых она была по-новому пересказана жадно внемлющей публике, «а в том, что и как (курсив мой - И.М.) сумел рассказать о Робинзоне Дефо. Рассказал он о том, чего не могли рассказать ни Роджерс, ни Кук, ни сам Селькирк, перед чем остановился опытный журналист Ричард Стиль. Автор «Необычайных приключений» поведал о том, как пережил одиночество (курсив мой - И.М.) «моряк из Йорка»» [Там же]. Примечательно, что автор одного из лучших «морских» романов не мог похвастаться собственным богатым опытом мореплавателя - к морской стихии у писателя было весьма противоречивое отношение: не перенося качку, он тем не менее «смотрел на морские просторы как на колыбель величия и преуспеяния» [Там же, c. 63].

Роман Дефо, ориентирами которого служили великие литераторы Возрождения Шекспир и Сервантес, имел феноменальный успех как на родине писателя, так и за ее пределами: вскоре после выхода первого издания были сделаны переводы на немецкий, голландский и французский языки; в 1762 году в России был опубликован первый русский перевод «Робинзона». О популярности новой книги свидетельствовали и многочисленные «краткие переложения», за короткий срок изготовляемые мастерами-щелкоперами - спрос на такого рода копеечные пересказы бестселлеров был вызван дороговизной подлинного экземпляра романа, а также сравнительно небольшим тиражом (1500). Востребованность книги у читателей явилась причиной публикации романа на страницах журнала - «Робинзон» стал первым литературным сочинением, выходившим в составе периодического издания. Как отмечает Д.М. Урнов, «» Приключения Робинзона» оказались первой беллетристической книгой, которая прорвала круг избранных читателей, сделавшись чтением для… всех, кто… мог читать» [Там же, c. 8]. Четыре месяца спустя после выхода в свет первой части «Робинзона», по многочисленным просьбам тысяч поклонников романа, в свет вышли «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо», а год спустя «Серьезные размышления в течение жизни и удивительные приключения Робинзона Крузо». Продолжения, однако, успеха у публики не имели.

Роман Даниэля Дефо, который, по мнению саркастически настроенных критиков, писал исключительно «для грузчиков, сапожников и подобных отбросов общества» [6, р. 255], а свою самую значительную книгу создал из меркантильных интересов, получил тем не менее широкий резонанс в западноевропейской литературе (более 40 романов, изданных до 1760 года в Германии, семьсот тиражей до конца XVIII века в Англии и около ста адаптаций для детей, вышедших в XIX столетии), в определенной степени предопределив ее будущие темы, сюжеты и образы - «Робинзон дал начало особой литературе, особому явлению. Подобно тому, как следом за Гамлетом возник гамлетизм, так Робинзон породил робинзонаду» [5, c. 9]. Особенное значение поэтика произведений английского журналиста приобрела на рубеже XIX-XX столетий, когда вновь оказалась актуальной так называемая «норма Дефо» - «Простой и ясный слог, который сам Дефо называл «домашним», умение смотреть на «современность» исторически, трезво и проницательно, способность показать «современного человека» частицей истории» [Там же, c. 203].

Произведение, с которого «начинается история современного романа» [1, c. 26], напечатанное под знаком «Корабля» (под вывеской в форме морского судна, в районе Сити, по соседству с домом Дефо, располагалась контора потомственного издателя Уильяма Тэйлора, выпустившего все три части «Приключений Робинзона»), пустилось в счастливое плавание по волнам мировой литературы. Несмотря на то, что корабль как таковой не выступает в качестве основного места действия событий, в роли ключевого художественного символа он являет собой композиционную ось всего повествования: в результате кораблекрушения Крузо оказывается на необитаемом острове, изменившем всю его жизнь на годы вперед; содержимое разбитого корабля становится основой выживания Робинзона; в ожидании появления спасительного корабля отшельник проводит день за днем; отчаянные попытки выстроить лодку поддерживают дух моряка из Йорка; и наконец, долгожданное морское судно спустя двадцать восемь лет возвращает зрелого мужчину к родным берегам, даруя ему шанс на новую жизнь. Таким образом, корабль у Дефо выступает в роли многогранного, амбивалентного символа, среди возможных коннотаций которого - злой рок, отчаяние, надежда, а также нравственное испытание человека, которое, по всей видимости, является центральным значением в контексте данного романа.

Полное злоключений повествование об удивительной судьбе моряка из Йорка начинается с рокового решения непокорного сына вопреки воле родителей впервые отправиться в далекое плавание на корабле: «Не испросив ни родительского, ни божьего благословения… в недобрый - видит бог! - час…я сел на корабль» [2, c. 9-10]. Находясь на борту морского судна и вспоминая собственное глупое упрямство, рассказчик глубоко раскаивается в своем проступке: «До тех пор я никогда не бывал на море и не могу выразить, до чего мне стало плохо и как была потрясена моя душа. Только теперь я серьезно задумался над тем, что я натворил и как справедливо постигла меня небесная кара. <…> Совесть… сурово упрекала меня за… нарушение моих обязанностей к богу и отцу» [Там же, c. 10]. Осознав всю радость мирной жизни, когда «не подвергаясь бурям на море и не страдая от передряг на борту» [Там же], человек спокойно проживает свои дни, юный искатель приключений принимает решение раз и навсегда отказаться от честолюбивых планов и вернуться под отчий кров «с покаянием, как истый блудный сын» [Там же].

Однако фатум, взявший власть над молодым Крузо, прочно связал его жизнь с морской стихией - «Моя злая судьба толкала меня все на тот же гибельный путь» [Там же, c. 16]. В начале романа, описывая несчастливый первый вояж героя, Дефо уподобляет Робинзона, прогневившего отца и тем самым нарушившего библейскую заповедь, ветхозаветному Ионе: «Вам больше никогда не следует пускаться в море; случившееся… вы должны принять за явное и несомненное знамение, что вам не суждено быть мореплавателем. Небеса… дали вам отведать то, чего вы должны ожидать, если будете упорствовать в своем решении. Быть может, все то, что с нами случилось, случилось из-за вас: быть может, вы были Ионой на нашем корабле» [Там же, c. 17], - восклицает хозяин судна, на котором Крузо пустился в свое первое плавание.

Однако никакие силы не способны развеять рок, нависший над молодым англичанином, и он вновь отправляется бороздить океан: «Злая сила… толкнула меня на самое несчастное предприятие, какое только можно вообразить: я сел на корабль, отправлявшийся к берегам Африки… и вновь пустился странствовать» [Там же, c. 18]. Сделавшись неплохим моряком и весьма успешным купцом, Крузо все ближе оказывается к свершению своей судьбы - «Удача преисполнила меня честолюбивыми мечтами, которые впоследствии довершили мою гибель» [Там же, c. 19]. Во время очередного путешествия героя вновь постигает неудача - сильнейшая тропическая лихорадка, которая терзает его на протяжении многих дней. Третий морской вояж для честолюбивого купца оказывается еще более драматичным - он попадает в изнурительный плен к маврам, продлившийся два года. Спасением для Робинзона становится рыболовный баркас, на котором ему удается бежать от своего господина - около месяца продолжается его странствие на небольшом суденышке посреди полного опасностей моря. Ступив на борт португальского корабля, Крузо проделывает длинный путь к берегам Бразилии, откуда спустя восемь лет, в тот самый день - 1 сентября, герой, полный уверенности в благополучном исходе им задуманного, вновь отправляется в открытое море, вскоре осознав, как глубоко он заблуждался: «В недобрый час… я взошел на корабль» [Там же, c. 45].

Пятое морское путешествие в судьбе Робинзона становится решающим - в результате кораблекрушения погибает вся команда судна, и лишь молодой купец остается в живых, будучи заточен на необитаемом острове, откуда ему нет спасения. Роковое предзнаменование сбывается, и подобно Ионе, в покаянии и смирении проведшем девять ночей в чреве кита, Крузо предстоит осмыслить собственное поведение, в течение двадцати восьми лет укрощая свою честолюбивую натуру.

Уже в самом начале романа Дефо создает весьма амбивалентный образ корабля: морское судно отдаляет юного героя от родного дома, но и способствует его возмужанию; на борту корабля Крузо претерпевает немало невзгод, но и осваивает настоящую профессию; судно, захваченное коварными маврами, делает Робинзона заложником рабовладельцев Салеха, однако затем именно на корабле он спасается от тягостного плена. В ходе дальнейшего повествования читатель становится свидетелем продолжения подобной трактовки этого образа. Начать с того, что разбитый корабль, по вине которого неудачливый купец оказывается на одиноком острове, вскоре превращается в неистощимый источник всевозможных материальных благ, без которых жизнь первого островного аборигена была бы невыносимой: «Что было бы со мной… если бы случилось, что наш корабль остался на той отмели, куда его прибило сначала» [Там же, c. 70], «что бы я делал, если бы мне ничего не удалось спасти с корабля… я просто умер бы с голоду. А если бы не погиб, то жил бы, как дикарь. <…> После таких размышлений я живее чувствовал благость ко мне провидения и от всего сердца благодарил бога за свое настоящее положение со всеми его лишениями и невзгодами» [Там же, c. 139]. Невозможность построить лодку необходимых размеров, чтобы она выдержала длительное морское путешествие, и одновременно достаточно легкую, чтобы спустить ее на воду, не раз приводит Крузо в отчаяние, однако именно это неослабевающее «стремление вновь пуститься в океан» [Там же, c. 134] и предпринять «безумнейшее и самое безнадежное из всех морских путешествий» [Там же, c. 135] поддерживает бодрость духа Робинзона в течение первых и самых тяжелых лет его пребывания на диком острове: «Почти два года я провозился над сооружением лодки, но не жалел об этом» [Там же, c. 144]. Трагедия, постигшая англичанина вдали от родных берегов, с годами привносит в смятенную душу отшельника благостное смирение: «Я ушел от всякой мирской скверны; у меня не было ни плотских искушений, ни соблазна для очей, ни гордости в жизни. Мне нечего было желать, потому что я имел все, чем мог наслаждаться. <…> Мне жилось теперь гораздо лучше, чем раньше, и в физическом и в нравственном отношении» [Там же, c. 138-139]. Риск вновь очутиться посреди бушующего океана по вине попавшей в течение лодки, на которой Крузо отправляется в дозор вокруг своих владений («Я уже прощался с жизнью… Меня ожидала верная смерть» [Там же, c. 147]), оборачивается радостью встречи с живым существом, умеющим разговаривать - «У меня не было ни малейшего сомнения в том, что это он, мой верный Попка. <…> Он точно радовался, что снова видит меня» [Там же, c. 152]. Томительное ожидание прихода нового корабля, с появлением которого Робинзон Крузо связывает надежду на встречу с людьми («Где я найду слова, чтобы передать ту страстную тоску, те горячие желания, которые овладели мною, когда я увидел корабль!» [Там же, c. 197]), выступает в ярком контрасте с ужасом, испытанным англичанином от того, что он узнает о морских набегах на остров каннибалов, совершающих на нем свои кровавые ритуалы («Я убедился, что не попади я по особенной милости провидения на ту сторону острова, куда не приставали дикари, я бы давно уже знал, что посещения ими моего острова - самая обыкновенная вещь» [Там же, c. 174]). Радость, охватившая Крузо спустя много лет, проведенных им вдали от цивилизации, при виде английского корабля, вставшего на якорь неподалеку от его жилища, вскоре сменяется предчувствием исходящей от него беды - вместо спасителей к острову Робинзона и его верного помощника Пятницы причаливают бунтовщики, предавшие своего капитана. В очередной раз образ морского судна предстает в ином свете, когда становится ковчегом спасения выходца из Йорка: «Увидев корабль… у порога моего дома, я от неожиданной радости чуть не лишился чувств. Пробил наконец час моего избавления!» [Там же, c. 287]. Завершая рассказ о своих мытарствах, Робинзон Крузо подводит итог произошедшему с ним за двадцать восемь лет, утверждая, что для него, «как для Иова, конец был лучше начала» [Там же, c. 299]. После долгожданного возвращения на родину (сухопутным путем, т.к. дурное предчувствие не раз останавливало героя от путешествия на корабле - «Мне очень не везло на море» [Там же, c. 303]) скиталец, равно как и его легендарный предшественник - прославленный царь Итаки, с печалью в сердце осознает пропасть, отделяющую его от прежде родных и любимых им людей: «В Англию я приехал для всех чужим, как будто никогда и не бывал там» [Там же, c. 293]. И подобно тому, как Одиссей по истечении положенного срока вновь отправился в путь, Робинзона Крузо «тянуло опять постранствовать по свету» [Там же, c. 318].

Подводя итог, следует еще раз отметить тот факт, что в контексте романа Дефо, ставшего «источником новой литературной традиции» [1, c. 29], перед читателем предстает весьма синкретический образ корабля: отдельные его черты напоминают о ветхозаветном Ноеве ковчеге, ряд выполняемых им функций роднит этот образ с ренессансным Кораблем дураков. Однако, несомненно, в корабле Дефо присутствуют и новые черты, обязанные своим появлением смене историко-культурной парадигмы, а также существенным изменениям, произошедшим в общественно-политическом строе европейских наций. Как в последующих сочинениях самого Дефо, так и в морских романах его современников корабль постепенно утрачивает роль центрального символа произведения, задающего тон всему повествованию и раскрывающего его аллегорический смысл. Мифопоэтический образ корабля все больше отодвигается на второй план, выступая лишь в качестве вспомогательного символа, а порой и художественной детали, служащей раскрытию идей, зачастую никак не связанных ни с морской стихией, ни с морским судном. В эпоху Просвещения, когда корабль все чаще ассоциируется лишь с инструментом, позволяющим связать два отдаленных берега, соединить две далеких друг от друга культуры, почти не остается места прежнему глубокому символическому смыслу, что вкладывался в образ корабля в минувшие эпохи.

В восемнадцатом столетии на первый план выходит личность человека, собственной волей и разумом меняющего окружающий мир, активного творца, способного преобразить данную ему реальность. В последовавших за бестселлером Дефо «робинзонадах» образ корабля уже не таит в себе прежней тайны, не связан с мистическими суевериями и не служит культу праматери воды. В лучшем случае его символические коннотации сводятся к образу покинутой родины, оставленного на суше отчего дома или же, напротив, неизведанных стран, новой жизни и непредсказуемых поворотов в судьбе главного героя. Зачастую, однако, в литературе эпохи Просвещения корабль - всего лишь вид транспорта, ценность которого зависит от его прочности, вместимости и скорости; прежде величественное морское судно в романах восемнадцатого века выступает в роли второстепенного персонажа, к услугам которого охотно прибегают главные герои, бороздящие мировой океан в поисках приключений.

Список литературы

корабль дефо крузо мифопоэтический

1. Алеева Е.З. Особенности хронотопа в романе Даниэля Дефо «Робинзон Крузо» // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2012. №7 (18): в 2-х ч. Ч. I.C. 26-29.

2. Дефо Д. Приключения Робинзона Крузо. М.: Металлургия, 1982. 328 с.

3. Елистратова А.А. Английский роман эпохи Просвещения. М.: Наука, 1966. 475 с.

4. Пинский Л.Е. Ренессанс. Барокко. Просвещение. М.: РГГУ, 2002. 829 с.

5. Урнов Д.М. Дефо. М.: Молодая гвардия, 1990. 256 с. 6. Sutherland J. Defoe. L.: Methuen, 1937. 300 p.

Размещено на Allbest.ru