"Домик на 5-ой Рождественской" Ю. Анненкова как один из претекстов "Дневника моих встреч"

Размещено на http://www.allbest.ru/

«ДОМИК НА 5-ОЙ РОЖДЕСТВЕНСКОЙ» Ю. АННЕНКОВА КАК ОДИН ИЗ ПРЕТЕКСТОВ «ДНЕВНИКА МОИХ ВСТРЕЧ»

Радченко Мария Михайловна

Ю. П. Анненков, русский художник-график, декоратор и писатель, еще до своего отъезда в 1924 г. за границу печатал свои статьи об искусстве. Обосновавшись в Париже и занимаясь графикой и оформлением театральных постановок, художник продолжил создавать и публиковать не только свои теоретические работы, но и художественные произведения.

Первый рассказ художника «Любовь Сеньки Пупсика» [11] занял первое место в четвертом литературном конкурсе журнала «Звено». Конкурс проходил таким образом, чтобы все произведения конкурсантов были представлены анонимно - так организаторы стремились к большей объективности оценок и голосов, получаемых от читателей. Это произведение, как и многие последующие («Домик на 5-ой Рождественской» [10], «Сны» [14], «Повесть о пустяках» [12], «Тяжести» [15; 16; 17], «Рваная эпопея» [13]), художник публиковал под псевдонимом Борис Темирязев, довольно эффектно заявив о себе благодаря победе в конкурсе: «По вскрытии конверта с означенным девизом, оказалось, что автором рассказа “Любовь Сеньки Пупсика” является г. Борис Темирязев (Париж), которому и будет выдана редакцией премия в 1000 фр.» [7].

Читая рассказы Ю. П. Анненкова, написанные им в эмиграции, и его самую значимую литературно-художественную работу «Дневник моих встреч», нельзя не заметить повторы, совпадения, «переклички» между текстами, изданными с разницей более чем в 30 лет. При сопоставлении ранних рассказов художника и его книги мемуаров возникает ощущение «дежавю», вызванное довольно частыми совпадениями фрагментов на текстуальном уровне.

В настоящей работе будет рассмотрено явление «эхо-диалога» между «Дневником моих встреч» Ю. Анненкова и его рассказом «Домик на 5-ой Рождественской», впервые опубликованным в журнале «Современные записки» 1928 г. и не раз потом переиздававшимся, но уже в литературном журнале «Стрелец».

А. А. Данилевский [6] рассматривает этот рассказ как произведение, аккумулирующее в себе обилие интертекстуальных связей. Исследователь выявил и объяснил то, как в «Домике» проявлены и переосмыслены характеры, образы и мотивы, использовавшиеся как писателями XIX в., так и современниками художника.

Целью же настоящей работы является рассмотрение текстуальных совпадений, которые обнаруживаются при прочтении и сопоставлении созданных Ю. Анненковым произведений - рассказа «Домик на 5-ой Рождественской» (1928 г.) и мемуаров «Дневник моих встреч» (1966 г.).

На вторую литературно-художественную работу Б. Темирязева обратили внимание именитые писатели того времени. З. Гиппиус в своей рецензии иронично пересказала сюжет этого произведения: «Второй рассказ Темирязева “Домик на 5-ой Рождественской” передается в самых кратких словах: все сошли с ума, потом все умерли разнообразными смертями (человек 10-12), а домик срыли» [5]. В целом, сложно не согласиться со столь лаконичной и при этом точной передачей содержания рассказа. Произведение действительно повествует о том, насколько трагично сложилась жизнь обитателей петербургского дома (и самого здания) в безжалостные годы революции. Однако поэтесса рассмотрела исключительно сюжетный каркас рассказа, совсем не обратив внимания на особенности языка и стиля «начинающего» писателя.

Впрочем, достоинства «Домика на 5-ой Рождественской» выявил и оценил Георгий Адамович: «Новый рассказ Темирязева значительно ценнее “Пупсика”. Сентиментальность, некоторая сыроватость слога и чувства есть и в нем, но эти черты кажутся менее случайными. <…> Темирязев бесспорно даровит. <…> В писаниях Темирязева есть что-то неуловимо-советское - не то Пильняк, не то Серапионы, не то Лидин, - есть увлечение обманчивой, призрачной свежестью и новизной этих беллетристов. Но сквозь сомнительные приемы в писаниях Темирязева виден человек, и притом человек, который может стать художником» [1]. Так, Г. Адамович, ориентируясь исключительно на литературный стиль малоизвестного писателя, смог распознать в нем уже состоявшегося профессионального художника.

Не менее ценным критическим откликом стало замечание В. Сирина (В. Набокова), упрекнувшего автора «Домика» в чрезмерном использовании повторов и словесных рядов: «Рассказ Темирязева ярок и отчетлив, но автору хочется посоветовать отбросить некий прием, которым он пользуется. Вот образец этого приема: “спокойствие, спокойствие, спокойствие”, твердит Петушков <…> и если рука, державшая шляпу, иногда вздрагивала, то это происходило исключительно от холода или от мускульного напряжения”. Вот это кокетливое “исключительно”, - прием сомнительный, часто встречающийся, кстати сказать, у Эренбурга. Зачем эта маска, зачем не просто сказать (или показать), что человек был оскорблен, рассержен?» [8].

Несмотря на недочеты, выявленные писателями во втором рассказе Б. Темирязева (Ю. Анненкова), преимущественно они всё же отметили, что этот текст обладает «внутренней» привлекательностью, яркостью и особой «стилевой свежестью». А задействованный в рассказе прием, на который жалуется в своей рецензии В. Набоков, позволяет развернуть картину событий таким образом, чтобы читатель сам смог «дорисовать», довести до полноты изображения эмоциональное состояние персонажей, намеренно не называя их напрямую. Такого рода смысловая насыщенность текста при ее некоторой фабульной недосказанности свойственна стилю Ю. Анненкова. Это прием намека, «подмигивания» все понимающему (Здесь и далее выделение текста жирным шрифтом наше - М. Р.) читателю, на которого и ориентировался художник.

Раскрытие, «расшифровку» намеков, разбросанных по рассказу «Домик на 5-ой Рождественской», можно обнаружить в мемуарах Ю. Анненкова «Дневник моих встреч». Эта работа стала своего рода комментарием к более ранним произведениям писателя. Об этом свидетельствуют представленные в рассматриваемом рассказе эпизоды, которые соотносятся (иногда почти дословно) с фрагментами «Дневника».

В самом начале рассказа, повествующем о красоте Санкт-Петербурга, воплощенной в геометрической выверенности города, неслучайно упоминается архитектор и живописец Андрей Никифорович Воронихин: «Город Растрелли, Томона и Воронихина, город светлых колонн и холодных фронтонов - прозрачен и синь в снегу, коричнево-желтый в тумане» [10, с. 196]. В «Дневнике моих встреч» - в самой первой «портретной главе», посвященной творчеству Максима Горького, Ю. П. Анненков начинает свое повествование с рассуждения об исторической закономерности, заключающейся в том, что многие выдающиеся деятели культуры, искусства и науки происходили из «низших социальных слоев». Среди перечисляемых Ю. Анненковым имен особое внимание уделено А. Н. Воронихину: «Разве зодчий и живописец Воронихин, дед моего дяди, не был крепостным графа Строганова? <…> Разве по заказу коммунистической партии и ее правительства Воронихин воздвиг Казанский собор на Невском проспекте? Разве это после Октября крепостной Воронихин построил здание Горного института, каскад и колоннады в Петергофе, дворцы в Гатчине, в Павловске, в Стрельне, изумительную строгановскую дачу на Большой Невке?» [2, c. 25]. Ю. Анненков умело вплетает в ткань своего рассказа этот автобиографический компонент, указывая на свое «отдаленное» родство с Воронихиным. Благодаря этой детали художник будто делает акцент на своем особом статусе по отношению к всеобщей истории, будучи связанным некими семейными узами с таким знаменитым «градостроителем» прошлого. Так, Ю. Анненков подчеркивает, что для него Петербург не просто город, а своего рода «личное наследство по праву рождения».

«Зашифрованный» автобиографизм прослеживается и во взаимосвязи рассказа с «Дневником моих встреч» в следующем эпизоде: «Однажды вечером, у Финляндского вокзала, нетерпеливо волновалась особенно многолюдная толпа. Из ее черных недр, над винтовками сумрачных матросов, вздымались кубы броневой машины. Сойдя с перрона в лиловый холод прожекторов, взгромоздился на стальную спину Ленин, снял кепку, обнажив пудовый лысый череп и произнес: “Товарищи!”» [10, с. 202-203]. Согласно произведению,

появление Ленина на вокзале взбудоражило и вдохновило на «революционный подвиг» одного из героев рассказа - Стасика Балчуса, в честь которого впоследствии была названа детская площадка, построенная на месте разрушенного домика [Там же, с. 222]. В «Дневнике моих встреч» Анненков так описал свои собственные впечатления от выступления Ленина на вокзале: «3-го апреля 1917 года я был на Финляндском вокзале в Петербурге в момент приезда Ленина из-за границы. Я видел, как сквозь бурлящую толпу Ленин выбрался на площадь перед вокзалом, вскарабкался на броневую машину и, протянув руку к “народным массам”, обратился к ним со своей первой речью. Толпа ждала именно Ленина. Но - не я» [3, с. 259]. Так, поместив в одно событийное поле себя и своего вымышленного героя, Ю. Анненков отчетливо противопоставил себя человеку из «народной массы», Стасику Балчусу, при этом довольно достоверно передав его эмоциональное потрясение и «перерождение» (беспутный Стасик добровольцем уехал на фронт) после вдохновенного обращения «вождя пролетариата» к собравшимся на вокзале.

Самым объемным текстовым фрагментом, повторившимся как в рассказе [10, с. 207], так и в «Дневнике» [2, с. 37], является встреча Герберта Уэллса с русскими писателями в «голодном» Петербурге 1920 года. В отличие от рассмотренных выше, именно этот эпизод из рассказа «Домик на 5-ой Рождественской» почти дословно передан в «Дневнике моих встреч». Несмотря на минимальные лексические расхождения, которые обнаруживаются при сопоставлении рассказа и мемуарной работы, и большую точность «Дневника» в передаче имен действующих лиц, этот эпизод воспроизведен практически одинаково в обоих текстах. Для сравнения приведем часть этого фрагмента.

В рассказе ярко передано отчаянье деятелей искусств, выступивших перед английским писателем, который приехал «праздно» понаблюдать за тем, как совершается «курьезный исторический опыт»: «Речь седовласого ученого приближалась к истерике. Наступило тягостное молчание, так как никто не был уверен в соседе, но все предвидели дальнейшую участь оратора. Тогда сорвался со стула молодой и пылкий литератор и закричал в лицо иностранцу <…>» [10, с. 206].

В тексте «Дневника моих встреч» этот эпизод передан не менее эмоционально, но с большим количеством фактографических деталей: «Голос Амфитеатрова приближался к истерике, и когда он умолк, наступила напряженная тишина, так как никто не был уверен в своем соседе и все предвидели возможную судьбу слишком откровенного оратора. После минутного молчания сидевший рядом со мной Виктор Шкловский, большой знаток английской литературы и автор очень интересного формального разбора “Тристрама Шенди” Лоуренса Стерна, сорвался со стула и закричал в лицо бесстрастного туриста <…>» [2, с. 39]. Писатель сохраняет синтаксическое строение предложений, заменяя лишь определенные лексические словосочетания на синонимичные им. Например, «тягостное молчание» в «Дневнике» получило более семантически насыщенную формулировку «напряженная тишина». В своей мемуарной работе - в отличие от рассказа - художник изображает эту непростую ситуацию детальнее при помощи эмоционально окрашенной лексики: «все предвидели дальнейшую участь оратора» [10, с. 206] в «Дневнике» трансформировалось в более распространенную фразу «все предвидели возможную судьбу слишком откровенного оратора» [2, с. 39].

Согласно «Дневнику», Ю. П. Анненков присутствовал на этом вечере («сидевший рядом со мной Виктор Шкловский…»). И несмотря на довольно ощутимую субъективность и недостоверность приводимых в «Дневнике моих встреч» описаний, на которые обращают внимание исследователи [9], художник лично наблюдал за скандалом, разразившимся на встрече русских литераторов с Г. Уэллсом. Подтверждением этому является портретный набросок английского писателя, который был сделан во время этого собрания [6, с. 60].

Так, зафиксированное художником в записных книжках (о них упоминал как Ю. Анненков [3, с. 277], так и знавшие его люди [4]) событие 1920 года воплотилось в художественном произведении 1928 г. и с большей точностью было воспроизведено в мемуарной книге 1966 г.

Еще один фрагмент рассказа, отразившийся позже в «Дневнике моих встреч», повествует о том, как один «долговязый писатель», начальник Отдела Управления и некая балерина посетили питерский крематорий, чтобы наблюдать «опытное сжигание» [10, с. 219]. Однако этот эпизод был подробно рассмотрен и проанализирован А. А. Данилевским [6, с. 61].

Автобиографическое начало можно выявить не в одном десятке произведений, что вполне естественно, так как личный опыт любого писателя играет не последнюю роль в создании литературно-художественных работ. Ю. Анненкова отличает то, насколько подчеркнуто важным является для него наличие в произведениях отсылок к его собственной истории жизни. В связи с этим обнаружение совпадающих фрагментов между рассказом 1928 г. «Домик на 5-ой Рождественской» и книгой мемуаров 1966 г. «Дневник моих встреч», созданных Ю. Анненковым, дают основание не только рассматривать мемуары как комментарий, расшифровывающий недомолвки и намеки, в таком обилии представленные в литературном произведении художника. В этом отношении также можно утверждать, что «Домик», в содержание которого Ю. Анненков умело ввел несколько автобиографических эпизодов, стал своего рода одним из претекстов «Дневника моих встреч».

дневник художник стилистический анненков

Список литературы

1.Адамович Г. В. «Современные записки», кн. XXXVII. Часть литературная [Электронный ресурс]. URL: http://emigrantika.ru/ index.php?option=com_content&view=article&id=3:rusparis&catid=2:biblio&id=522:bookv (дата обращения: 12.12.2015).

2.Анненков Ю. П. Дневник моих встреч: цикл трагедий: в 2-х т. Нью-Йорк: Международное литературное содружество, 1966. Т. 1. 348 с.

3.Анненков Ю. П. Дневник моих встреч: цикл трагедий: в 2-х т. Нью-Йорк: Международное литературное содружество, 1966. Т. 2. 349 с.

4.Бабенчиков М. Художник и чорт // Анненков Ю. Портреты. СПб.: Петрополис, 1922. С. 59-114.

5.Гиппиус З. Без критики (О «Современных Записках») [Электронный ресурс]. URL: http://gippius.com/doc/articles/bezkritiki.html (дата обращения: 12.12.2015).

6.Данилевский А. А. Домик на 5-ой Рождественской Ю. П. Анненкова и «Петербургский текст русской литературы» // Русская эмиграция: Литература. История. Кинолетопись: материалы международной конференции. Таллин: Мосты культуры; Герашим, 2004. С. 44-69.

7.Результаты 4-го литературного конкурса «Звена» // Звено. Париж, 1927. № 229.

8.Сирин В. «Современные записки» ХХХVII [Электронный ресурс]. URL: http://www.emigrantika.ru/news/525-bookv (дата обращения: 12.12.2015).

9.Струтинская Е. И. Все хорошее - с Арбата // Вопросы Анненковедения. 2005. № 28.

10.Темирязев Б. [Анненков Ю. П.] Домик на 5-ой Рождественской // Современные записки. Париж, 1928. № 37. С. 196-223.

11.Темирязев Б. [Анненков Ю. П.] Любовь Сеньки Пупсика // Звено. Париж, 1927. № 222. С. 7-9.

12.Темирязев Б. [Анненков Ю. П.] Повесть о пустяках. Берлин, 1934. 290 с.

13.Темирязев Б. [Анненков Ю. П.] Рваная эпопея // Новый журнал. Нью-Йорк, 1960. № 59. С. 22-40; № 60. С. 29-67; № 61. С. 25-62.

14.Темирязев Б. [Анненков Ю. П.] Сны // Современные записки. Париж, 1929. № 39. С. 139-169.

15.Темирязев Б. [Анненков Ю. П.] Тяжести (Отрывок из романа) // Современные записки. Париж, 1935. № 59. С. 167-196.

16.Темирязев Б. [Анненков Ю. П.] Тяжести (Отрывок из романа) // Современные записки. Париж, 1937. № 64. С. 79-97.

17.Темирязев Б. [Анненков Ю. П.] Тяжести (Отрывок из романа) // Русские записки. Париж, 1938. № 3. С. 104-145.

Размещено на Allbest.ru