"Очарование и кроткая печаль отцветших женщин": мотив старости и гендерная проблематика в романе Адальберта Штифтера "Бабье лето"

Размещено на http://www.allbest.ru/

"Очарование и кроткая печаль отцветших женщин": мотив старости и гендерная проблематика в романе Адальберта Штифтера "Бабье лето"

Лисицин Роман Юрьевич,

Полубояринова Лариса Николаевна

Аннотация

В статье с опорой на методологию гендерных исследований и некоторые положения ageing-studies предпринимается попытка проанализировать мотив "увядающей" женской красоты, как он представлен в романе австрийского классика Адальберта Штифтера (1805-1868) "Бабье лето". В центре рассмотрения стоит образ Матильды как репрезентации эротически притягательной пожилой женщины, разрушающей гендерные стереотипы бидермейера и реализма.

Ключевые слова и фразы: Адальберт Штифтер; Симона де Бовуар; бидермейер; воспитательный роман; репрезентация старости; геронтологический дискурс; гендерная констелляция

"Воспитательный" роман австрийского писателя Адальберта Штифтера (1805-1868) "Бабье лето" ("Der Nachsommer"), написанный в 1857 году, считается непосредственным продолжением традиции, заложенной главным образчиком данного жанра - "Годами учения Вильгельма Мейстера" (1796) И.В. Гете. В контексте немецкоязычной литературы XIX века "Бабье лето" сопоставимо по значимости с известной швейцарской версией романа воспитания - "Зеленым Генрихом" Готфрида Келлера, первый вариант которого вышел почти одновременно с романом Штифтера (в 1855 г.). Однако если "Зеленый Генрих" - типичный роман поэтического реализма, сконцентрированный, по определению М.М. Бахтина, на моменте "существенного становления человека" [2, с. 211], а именно кризисного внутреннего опыта с неизбежными моментами "протрезвления, с той или иной степенью резиньяции" [Там же, с. 213] (первая редакция "Зеленого Генриха" заканчивается самоубийством героя), то штифтеровская версия обнаруживает скорее бидермейеровские черты. Тем самым она предстает одновременно и более абстрактной, и более конкретной, и однозначно - менее кризисной и внутренне конфликтной для воспитуемого героя, нежели роман Келлера. образ роман реализм гендерный

Концепция воспитания у Штифтера представляется более абстрактной, нежели у Келлера и даже у Гете, в силу очевидной внутренней бесконфликтности воспитательного пути главного героя. Молодой протагонист, сын состоятельного венского купца Генрих Дрендорф, получив хорошее домашнее образование, неторопливо и поступательно "ищет себя" во взрослой жизни, перемещаясь между родительским домом, поместьем Асперхоф своего старшего друга и воспитателя барона фон Ризаха (немецкое его обозначение - Gastgeber - в русском издании романа переводчик С.К. Апт точно передал искусственным словом "гостеприимец") и поместьем Штерненхоф подруги Ризаха Матильды. Пройдя при постоянной дружескиназидательной поддержке Ризаха через овладение науками естественного цикла и приобретя некоторые художнические навыки, Генрих останавливается на профессии геодезиста. Роман завершается его женитьбой на дочери Матильды - прекрасной Наталии.

Кажущаяся абстрактность и "дистиллированность" линии воспитуемого героя, раздражавшая современников Штифтера (таких, как Фридрих Геббель), искупается, однако, конкретностью и точностью иного рода. Это конкретность и точность необычайно густого и насыщенного предметного мира и своеобразно понятой, "обытовленной", овеществленной истории. Любовь Штифтера к старым вещам давно замечена и отмечена исследователями. В отечественной науке об этом мотиве у Штифтера глубоко и тонко написал А.В. Михайлов [4]. В последнее время штифтеровский интерес к вещам все чаще интерпретируется в духе Шарля Бодлера [7] (в связи с фигурой "старьевщика" [3]) и Вальтера Беньямина (в связи с фигурой "коллекционера" [8]) как "модерное" "собирательство", от которого, как считал Беньямин, только один шаг до сюрреалистического видения вещи - предельно конкретного и ирреального одновременно.

Сам Штифтер в другом своем, более раннем тексте - "Записки моего прадеда", в котором тоже есть молодой герой, "воспитывающийся" на материализованном опыте предшествующих поколений, - отметил особую, ностальгическую значимость "старинного хлама":

"С каким усердием человек спроваживает прошлое с глаз долой, и с какой между тем неизъяснимой любовью тянется он к уходящему в вечность, хоть это не что иное как мякина, отсевки минувших лет. Ибо это - поэзия отжившего хлама, та печально-нежная поэзия, что воспевает следы обыденного, привычного и этим особенно трогает сердце, ибо в них с наибольшей ясностью запечатлены тени усопших - вместе с нашей тенью, что влечется за ними (выделено нами - Р. Л., Л. П.)" [6, с. 33-34].

В ореоле "печально-нежной поэзии" явлены в "Бабьем лете" старинные вещи и пожилые люди - как "материализованные" носители истории и опыта. В силу этого именно пожилые персонажи вместе с их "старинным" предметным окружением отчетливо выдвигаются в романе на первый план, в то время как сам молодой герой оказывается значимым и важным лишь в той мере, в какой он способен приобщиться к данным опыту и истории - чем ближе к концу романа, тем больше.

Старость как социокультурный феномен и как топос литературы и искусства присутствует в европейском дискурсе, начиная самое позднее с трактата Цицерона "О старости" ("De senectute" (44 г. до н.э.)), и выступает в последнее время объектом исследования в качестве так называемого литературного "геронтологического дискурса". В немецкоязычной традиции эта тема находит особенно яркое выражение у авторов, сохранивших литературную активность в пожилом возрасте и оставивших после себя достойный внимания "Alterswerk" (так называют в немецком литературоведении совокупность поздних произведений писателя), таких как Гете, Томас Манн, Гюнтер Грасс.

У Штифтера, однако, тема старости и образы пожилых персонажей вряд ли связаны с проблематикой собственного старения, так как они, кроме относящегося к зрелому периоду творчества "Бабьего лета", представлены также и в более ранних новеллах и повестях писателя, таких как "Известняк", "Холостяк", "Турмалин", "Гранит", "Старая печать", а также в уже упомянутых "Записках моего прадеда".

Большинство штифтероведов, в частности, Томас Кюппер [9], Ульрике Веддер [11], С.Н. Аверкина [1], справедливо соотносят данную тему у Штифтера с общим интересом культуры бидермейера к пожилому возрасту и старости. Этот интерес, как и многое в бидермейере, приходит на смену романтической парадигме с ее культом молодого индивидуализма. В частности, целую галерею старческих портретов дает бидермейеровская живопись в лице художников Карла Шпицвега, Морица фон Швинда, Фердинанда Вальдмюллера. Анализируя одну из таких картин - вальдмюллеровский портрет матери капитана Штирле-Хольцмайстера [4], - А.В. Михайлов отмечает в изображении пожилой женщины существенное подобие внешнего и внутреннего, однако понятое не как преодоление "внешнего" (дряхлого старческого тела) "внутренним" (душа). Точкой отсчета для бидермейеровского живописца Михайлов считает как раз внешнее - видимую поверхность человеческого тела. Лицо модели испещрено морщинками, это реальные следы времени, однако для художника они - не знак "изношенности", "порчи" атерии (кожи человека), но знак ее "богатства", насыщенности материей времени.

Именно такова наблюдаемая в "Бабьем лете" логика репрезентации пожилой героини - Матильды, матери будущей невесты Генриха. "Это была старая женщина" [5, с. 184], - отмечает молодой протагонист, когда впервые видит вышедшую из кареты Матильду, прибывшую в гости к Ризаху. Однако он тут же вспоминает о слышанном из уст своего "гостеприимца" "сравнении стареющих женщин с отцветающими розами" [Там же]:

""Они похожи на эти увядающие розы. Когда лицо у них уже в морщинах, сквозь морщины еще виден прекрасный, приятный цвет кожи", - сказал он, и так оно и было у этой женщины. Множество морщинок покрывал такой мягкий, такой нежный румянец, что ее нельзя было не полюбить, и она поистине была розой этого дома, которая и отцветая остается прекраснее других роз, хотя те еще в полном цвету. У нее были очень большие черные глаза, из-под шляпы ее выбивались две очень тонкие серебряные пряди волос, а рот у нее был очень красивый и милый" [Там же].

Матильда, как видим, сочетает преклонный возраст с эротической притягательностью. Друг ее юности Ризах, за которого она, следуя воле родителей, не смогла выйти замуж, по-прежнему влюблен в героиню и готов ради нее ежегодно в июне превращать свое поместье в царство роз, и Матильда отвечает ему взаимностью. В данном случае мы имеем дело с достаточно нетрадиционным женским образом не только в контексте творчества Штифтера, но и в проекции на немецкоязычную литературу вплоть до рубежа XIX-XX веков.

Например, для повествовательной прозы XIX века женская старость, если она вообще попадает в фокус литературы данного периода, репрезентирована чаще всего стереотипами "комической старухи" (Дженни Трайбль у Теодора Фонтане), "доброй маменьки" (мать Генриха Лее в "Зеленом Генрихе"), "старой ведьмы" (целая галерея романтических клише, многие из которых ориентированы на образ Барбары из "Годов учения Вильгельма Мейстера"). Еще раньше, в XVIII веке Готхольд Эфраим Лессинг объяснял отсутствие или маргинальность образа матери в мещанской драме ("Мисс Сара Сампсон", "Эмилия Галотти" самого Лессинга, "Коварство и любовь" Шиллера) тем обстоятельством, что пожилая актриса в сценическом воплощении данной роли малопривлекательна для публики и, соответственно, "вредит" успеху представления.

У Штифтера акценты с очевидностью распределяются ровно наоборот. Наталия, дочь Матильды и будущая невеста протагониста, вводится уже после матери, хотя она приехала в Асперхоф в одной карете с Матильдой, и внешность ее принципиально не описывается ("за нею, чуть боком к ней сидела девушка" [Там же, с. 185]). По большому счету, у Наталии, поскольку она еще так же незрела, как Генрих, и пребывает в процессе воспитания, пока еще "нет" внешности, однако таковая постепенно появляется или "проявляется" ближе к концу романа, по мере взросления и созревания героев. Возраст предстает, таким образом, материализованным внутренним опытом - в том числе в виде следов времени на коже, волосах, осанке - и соотносим с юностью, как полнота соотносится с пустотой, ненаполненностью. Морщины, седина в такой логике - знаки полноты, эстетической состоятельности и, в случае Матильды - также и эротической притягательности.

Примечателен тот факт, что образ Матильды при достаточно подробной изученности штифтеровского романа, в том числе и в гендерном плане, не привлек к себе до сих в достаточной мере внимания исследователей. Одна из наиболее ранних монографий на тему гендерной констелляции штифтеровского творчества - книга Берты Форбах "Адальберт Штифтер и женщина" - выходит в 1936 г. Отмеченная Форбах типичная для эпохи Реставрации и для автора в целом, "консерватора" по убеждениям, патриархальная составляющая образа женщины и отношений полов ставится в центр также и более поздними исследователями, такими как Дагмар Лоренц и Сабине Шмидт. При этом на первый план в анализе выступает именно формально основная любовная линия романа, связанная с отношениями молодых героев - Генриха и Наталии. Лишь на четвертый год знакомства молодые герои осмеливаются поведать друг другу свои чувства, да и то, как верно было отмечено А.В. Михайловым, скорее в иносказательной форме. Подчеркнутый пуризм Штифтера в репрезентации любовного чувства и, в частности, женской телесности был подробно проанализирован Франциской Шеслер в книге "Неостановимое исчезновение Эроса: чувственность и порядок в творчестве А. Штифтера" [10].

Как ни парадоксально, "неостановимое исчезновение Эроса", которым отмечены отношения молодых героев, не распространяется в романе на пожилую пару - Матильду и фон Ризаха, счастье которых с годами, как отмечает Ризах, "не отцвело, а только видоизменилось" [5, с. 314]. И в этом смысле "Бабье лето" как раз скорее антипатриархальный роман. Оксюморное на традиционный взгляд сочетание Эроса и старости или "Эроса в старости" формулируется у Штифтера с отчетливостью, сопоставимой с логикой известной книги Симоны де Бовуар "Старость" (1970). Бовуар в своем эссе намечает несколько парадоксальных моментов феномена "старость", уделяя отдельное внимание также и проблематике женского старения, особенно острой, как считает Бовуар, в силу того, что в традиционном обществе женщина воспринималась исключительно в ракурсе ее репродуктивной функции. Один из таких парадоксов - поступательное и неуклонное увеличение удельного веса пожилого населения (старение наций) при сохранении в обществе ограниченного набора нередко негативно коннотированных дискурсов и стереотипов восприятия старости.

Как возможно предположить, роман Штифтера более чем за сто лет до появления исследования Бовуар разрушает один из отмеченных ею патриархатных стереотипов. Употребленная в романе в связи с Матильдой метафора "увядающая роза" становится образом-шифром, концентрирующим в себе представление о "красивом" и не лишенном эротической составляющей женском старении, не совсем типичное для немецкого бидермейера и реализма и показательное, и сопоставимое в контексте немецкоязычной литературы лишь с более поздними примерами репрезентации женской старости (или молодости в старости - если вспомнить, например, о последней, неоконченной новелле Томаса Манна "Обманутая" - "Die Betrogene", 1953 г.).

Список литературы

1. Аверкина С.Н. Типология пожилых персонажей А. Штифтера // Межкультурные коммуникации. Проблемы методологии и теории: сборник научных статей. М.: Издательство РГТЭУ, 2012. Вып. 4. С. 208-219.

2. Бахтин М.М. Роман воспитания и его значение в истории реализма // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Художественная литература, 1986. С. 199-249.

3. Бодлер Ш. Вино и гашиш как средство для расширения человеческой личности [Электронный ресурс]. URL: http://fanread.ru/book/145426/?page=1 (дата обращения: 12.03.2016).

4. Михайлов А.В. Искусство и истина поэтического в австрийской культуре середины XIX века // Михайлов А.В. Языки культуры: пособие по культурологии. М.: Языки русской культуры, 1997. С. 683-716.

5. Штифтер А. Бабье лето / пер. С. Апта. М.: Прогресс-Традиция; Астра семь, 1999. 612 с.

6. Штифтер А. Записки моего прадеда // Штифтер А. Лесная тропа. Повести и рассказы / пер. с нем. М.: Художественная литература, 1971. С. 25-140.

7. Ямпольский М.Б. Пространственная история: три текста об истории. СПб: Сеанс, 2013. 343 с.

8. Benjamin W. Eduard Fuchs, der Sammler und der Historiker // Zeitschrift fьr Sozialforschung. 1937. Jg. 6. S. 346-381.

9. Kьpper Th. Das inszenierte Alter. Senioritдt als literarisches Programm von 1750 bis 1850. Wьrzburg: Kцnigshausen & Neumann Verlag, 2004. 186 S.

10. SchцЯler F. Das unaufhцrliche Verschwinden des Eros: Sinnlichkeit und Ordnung im Werk Adalbert Stifters. Wьrzburg: Kцnigshausen & Neumann Verlag, 1995. 260 S.

11. Vedder U. Erbschaft und Gabe, Schriften und Plunder. Stifters testamentarische Schreibweise // History, Text, Value. Essays on Adalbert Stifter. Londoner Symposium 2003. Institute of Germanic Studies,University of London,School of Advanced Study, 2004. Bd. 11. S. 22-33.

Размещено на Allbest.ru