Фольклорные традиции в уральском предании В.И. Даля "Полунощник"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Фольклорные традиции в уральском предании В.И. Даля "Полунощник"

О.В. Опря

Ма?алада ?дебиеттануда?ы ма?ызды м?селе - ?деби м?тіндерге фольклорлы? д?ст?рлерді? енуі ?арастырылады. Автор а?ызды? ??рылымына енген фольклорлы? д?ст?рлерді сараптай отырып, басты кейіпкерлерді? сараптамасына незар аударады.

В статье рассматривается актуальная в литературоведении проблема вхождения фольклорных традиций в литературные тексты. Автор анализирует фольклорные традиции вошедшие в структуру предания, обращает внимание на анализ главных образов.

The actual problem in study of literature - the problem of joining folklore traditions in literary texts, is considered in this article. The author analyses folklore traditions joined the structure of legend and he pays attention to the main characters' analysis.

В литературоведении преданию «Полунощник» Владимира Ивановича Даля повезло меньше всего: о нем не написано ни одной работы. Между тем фольклорная стихия органично вошла в художественный мир писателя. Уже в самом названии Даль объясняет читателю, что им взят устный источник сюжета - народное предание. Как пишут исследователи, уже само объяснение писателя с читателем по поводу жанра является знаком традиции [1]. В фольклоре уральских казаков предания на подобный сюжет не зафиксировано. Даль не слышал предание об измене Кизылбашева, он сочинил рассказ о судьбе такого человека. Следуя устной традиции, писатель создает художественное произведение, вобравшее в себя фольклорные черты, свойства и способы выражения и изображения. Даль, прежде всего, следует традиции А.С.Пушкина в понимании народности, но представляет взгляду читателя и свои художественные открытия.

Как и многие литераторы начала XIX века, Даль насыщает свои произведения картинами исторического прошлого. Действие предания происходит «Лет тому да много - никак вскоре после пугачевщины», когда «выдался такой год, что стало по низовым станицам уральским больно беспокойно» [2]. Точной датировкой писатель пренебрегает, потому что память народная чуждается хронологии, точных дат. Предание должно восприниматься как рассказ о прошлом. Не только книжный тон сменился устным, но и книжный отсчет времени уступил место тому, что принят в народе. Дело в том, что «в фольклоре действие совершается, прежде всего, в пространстве, времени же, как реальной формы мышления как будто совсем нет» [3]. Время действия предания - «никак вскоре после пугачевщины» - символично. Происходящее приурочено не к конкретной дате и даже не к конкретному отрезку времени, но к целой эпохе, связанной с появлением Е.Пугачева на Урале. Время действия обобщенное - это целый этап казачьей истории. Точное место действия предания - уральские станицы - также выбрано писателем не случайно. Это экскурс в недавнее прошлое Урала, о котором живы ещё предания и легенды, а в произведении Даля они способствуют созданию самобытного местного колорита. В предании «Полунощник» предстает картина общения поколений: события происходят во время, когда «дедушка ещё внучком был». Старость соседствует с детством, а такая преемственность традиционно фольклорная черта. Ссылка на стариков, дедов и прадедов - одна из важнейших особенностей жанра преданий. Даль вводит в предание чисто вещественные знаки недавней эпохи, они подкрепляют достоверность предания. Это, прежде всего, традиционная одежда казаков, времен устоявшегося уклада, сложившейся вольницы. Даль описывает казаков в «алых и малиновых кафтанах, с откидными рукавами по синему поддевку, в малиновой шапке с перехватом … В степных же походах …каждый садился на коня в домашней одежде своей: в простом синем кафтане, в хивинском полосатом халате, в чапане, в стеганке, поддевке или куртке, но всегда с добрым оружием, и в черной, высокой смущатой шапке» (VII,41). Оружие казачье, описанное Далем, является знаком первого имущественного расслоения в среде казачества: «сабля была принадлежностью войсковых чиновников, а рядовые довольствовались копьем, винтовкой с ражками и пистолями» (VII,42). Но если в одежде прежней строгости не было: «штаты» надевались только во время внешних командировок, то упомянутое, будто вскользь оружие - знак традиционной преемственности поколений, которая строго соблюдалась, о чем писали и историки: «Седло, уздечка, сабля, ружье … передавались как наследство от отца к сыну» [4]. В предании видны и зримые приметы времени, которые также должны были ориентировать читателя на достоверность происходящего. Даль выявляет трагическую ситуацию эпохи: «казаки не выходили со двора без винтовки за плечами», «пастухи были удвоены», «стада, и табуны отогнаны были». Эти детали передавали тревожную обстановку, в которой живут казаки. Шайки киргизов учиняют «пролазы», то есть набегами берут в плен людей, скот. Казаки, в свою очередь, выставляют пикеты, ведут войну по всем правилам: «…казаки наши отступили, захватив одного раненого киргиза; кроме того, первыми тремя выстрелами, близ станицы был убит один киргиз, а другой тоже ранен и захвачен; таким образом казаки добыли языка…» (VII,42). Столкновения порождают жестокость, и предание щедро на картины необузданных расправ. Трагическое настроение эпохи выявлено, оно чувствуется и в разговоре двух казаков. Казаки не случайно безымянны - мнение, которое они высказывают, как будто принадлежит им, но в тоже время и народное, общее. Писатель понимает, о чем думает, и что чувствует простой человек: «- …разве не даст бог сойтись с вами, а то будете вы помнить Сарайчик! - И чего их, собак, жалеют, прости господи! ... вот ведь, которому дашь аман, он-то самый и наделает больше всех хлопот; я говорю, что волк так волк и есть, попался в руки, так бей его досуха, а прикормишь да отпустишь - так сам на свою голову кистень выковал» (VII,43). Последние слова - немного измененная казачья поговорка, связанная с недавними событиями «прошлой осени»: казаками был отпущен зачинщик разбоя Китайка, теперь от него опять неспокойно в степи. Поговорка «Бей волка досуха» - активно бытующий фольклорный жанр - использована в качестве аллюзии, намека на хорошо всем известные факты вражды. Но не события в Уральском казачьем войске являются для писателя главными. Его интересует судьба молодого человека Кизылбашева, она и ставится в центр предания. Даль подробно знакомит нас с историей его появления на Урале. Отец его был пленным персиянином, который приписался к уральскому войску, крестился и женился тоже в Уральске. П.С. Паллас, побывавший в Яицком городке дважды, пишет об этническом составе войска: «В Уральском войске …считается одних казаков до пятнадцати тысяч душ. Но в выше упомянутом числе …находится много некрещеных татар, калмыков и так называемых кизылбашов, которые произошли от туркменцев и персиян, и по большей части содержат дынные огороды» [5]. фольклорный полунощник даль предание

Герой Даля происходит из простой семьи: «Семейство их жило довольно бедно…». Занятие главным промыслом казаков - рыболовством - «им как-то не давалось». Но в тридцать лет Кизылбашев сделался хозяином отцовского состояния и мог купить невесте сороку - род богатой кички. А.Рябинин пишет о сороке: «Сороки иногда украшались жемчугом и драгоценными камнями, так говорили старожилы, что один этот убор ценился в 8-12 тысяч рублей по тогдашнему курсу» [4]. А.И. Левшин отмечал, что сорока составляла первое и самое драгоценное имущество уральской казачки, иметь её без жемчуга считалось позором[6]. Казаки женились рано: к двадцати годам у казака, как правило, уже была семья, Кизылбашеву же было тридцать лет, но он только задумал жениться. Мы узнаем об особенностях традиционного свадебного обряда уральских казаков. Его описывали - в XVIII веке П.И.Рычков, П.С. Паллас, И.Г.Георги, в XIX веке - А. Левшин, А.Рябинин, И.Железнов. Первые упоминания о свадебной обрядности у казаков свидетельствуют, что в большинстве своем невесты - уралки были бесприданницами: раньше их было мало, и они ценились высоко и без приданого. Об этой сохраненной традиции Даль в «Полунощнике» пишет: «О приданом же тогда, как теперь, у уральских казаков никогда не бывало речи: тесть наделял дочь свою или зятя, по своему усмотрению, и то несколько лет спустя после женитьбы, когда убеждался, что молодые хорошо и согласно живут» (VII,44). Кизылбашев «по принятому обычаю», исполняя давно заведенный ритуал ухаживания за невестой, выходит с казачкой Ориной Мироновной, дочерью урядника Красоточкина, к базкам - скотным дворам - встречать и провожать стадо, хаживает с ней зимой на синчик. Синчиком казачки называли молодой лед, ходили на него, чтобы скользить, играть и бегать. Кизылбашев имеет свои далеко идущие планы, да и девушка «…казалось, бранила и отбивалась от него только для забавы и приличия». Однако у Орины Мироновны появляется другой жених, более состоятельный: «Это было, конечно, другое дело и не Кизылбашеву чета: сотник Пахолкин был молодец молодцом, а у отца его был хуторок на Камыш-Самаре, другой на Узенях, где ходило косяком до десятка добрых коней, да, кроме того, старик ежегодно выменивал у киргизов тысячи по две и по три баранов» (VII,46-47). Этот фрагмент раскрывает наметившееся в конце XVIII века социальное расслоение в среде казачества, с которым была незнакома до этого времени казачья община. В фольклоре уральских казаков тема социального неравенства нашла свое отражение в преданиях, сказках, былинках, песнях [7]. У Даля эта тема разработана шире. Писатель стремится показать социальное неравенство не в одной станице, а в современном мире, старясь подчеркнуть масштабность происходящих процессов. Так, последним доводом в пользу жениха Пахолкина стала привезенная невесте в подарок сорока и такая, что «казачки съезжались даже с Баксая и из Кармановской станицы посмотреть на этот подарок».

Свадьбу сыграли, пишет Даль, мирно и весело, а такое настроение было также традиционным [7]. Веселый тон свадьбы звучит антитезой к мрачному настроению героя. Даль выступает здесь не только как писатель и этнограф, но и как психолог. В этом он проявил себя представителем натуральной школы, которой принадлежит «бесспорно, выдающаяся роль в развитии психологизма» [8]. Он, с одной стороны, жалеет Кизылбашева: «…не только Кизылбашева в помине не было в этом деле, но о нем и думать позабыли…», «…неудача эта крепко смущала его…», а с другой стороны, видит, как «злобное сердце его вскипело местью…», и он «замышлял что-нибудь недоброе». В народном предании герой обычно показывался с какой-то одной стороны, раскрывалась одна черта его характера. Мстительность Даль отмечает в нем как черту заложенную, переданную по наследству от отца, который был известен в войске «назойливым, скрытым нравом своим и передал по наследству это свойство персидской крови старшему сыну» (VII,47).

Кизылбашев состоит на линейной службе и в набранном вновь отряде он встречается со своими противниками - отцом и мужем Орины Мироновны. Уязвленное самолюбие и гордость заставляют его решиться на небывалое дело: «…он бежал из отряда с тем, чтобы подвести неприятеля, напасть врасплох и уничтожить, как он надеялся в слепой злобе своей весь отряд». Решимость наказать обидчиков оборачивается бедой для самого героя: «…он не пощадил никого и даже не подумал о себе самом». Кизылбашев вместе с киргизами напал на казачий отряд, но казаки успели зарядить ружья и отбить атаку противника. Для писателя важна народная оценка этого поступка: «Весть об измене Кизылбашева, о котором не было ни слуху, ни духу, разошлась вскоре по всему войску, и едва ли на чью-нибудь голову было когда-либо произнесено столько проклятий, сколько досталось от мала до велика на долю позорной памяти этого несчастного полуперсиянина» (VII,49). Даль, видимо, и обратился к жанру преданий, так как они не только объясняют причины возникновения тех или иных явлений, но и дают оценку с позиций народа.

Уральское казачество, к которому принадлежит волею судьбы герой, давно сложилось как община, эту общину скрепляли братство в строю и быту. Герой отступил от братства, предал товарищей, и это предательство ему не прощается. Самого Кизылбашева казаки больше не видели, но очень часто в степи они встречают его приведение: «Вдруг конный казак выезжает вплоть перед ними из оврага: кивнув головой, он берется за шапку, будто здоровается, и робко объезжает вокруг разъезда». Совершив преступление, Кизылбашев вынужден скитаться бесприютным полунощником: «С этого времени уральским отрядам частенько случается видеть в степи полунощника; и полунощник этот не иной кто, как Кизылбашев» (VII,49). В фольклоре уральских казаков есть народные рассказы о «проклятых» отцом или матерью людях: «Отец или мать может проклясть и погубить свое детище без всякого намерения, от одной глупости и неосторожности. Стоит только отцу или матери сказать не в час сыну или дочери два слова: «будь проклят» - и дитя тотчас исчезнет» [9]. Даль взял народное суеверие, но использовал его как наказание за измену Родине. Образ проклятого если и не заимствован из фольклора, то угадан писателем, обладающим обширными знаниями народной этики. Нет, и не будет покоя тому, кто изменил, предал. Следуя традиции, Даль в конце повествования прямо характеризует героя и его поступок, и эта оценка звучит как общее мнение: «Много прошло лет, много десятков лет прошло с той самой ночи, когда безрассудная, злобная месть воспламенила персидскую кровь этого несчастного и как он, посягнув на одно из самых страшных преступлений, продал свою душу - и все ещё привидение его шатается по обширной степи, ищет и не находит покоя и, встретив русский отряд, подъезжает к нему и расспрашивает о том, что делается на Руси и в родном уральском войске…» (VII,50). Кизылбашева на протяжении всего повествования называют только по фамилии, правда сказано, что один казак окликнул его по имени, но само имя не звучит. Прием умолчания имени - своеобразный элемент характеристики поступка героя [10].

Предание изображает жизнь в действительных формах, но и в нем появляются и фантастические черты - превращение человека в приведение. Предание способно обратиться в легенду: ещё не утрачена приуроченность к определенному событию и определенной исторической эпохе, и уже дана свобода вторжению фантастических образов. В этом проявился новаторский подход писателя. Истоки этого новаторства Даля находятся, прежде всего, в обращении к живой национальной устно-поэтической традиции.

Литература

1. Чернец, Л.В. Литературные жанры / Л.В. Чернец.- М.-1991.- 15 с.

2. Даль, В.И. Полунощник / В.И. Даль // Собр. соч.- Спб.- 1893-1898.-Т.7.

3. Медриш, Д.Н. Литература и фольклорная традиция / Д.Н. Медриш.- Саратов,1980.

4. Рябинин, А. Уральское казачье войско / А. Рябинин.- Спб.- 1866.- 376 с.

5. Паллас, П.С. Путешествие по разным провинциям Российской империи / П.С. Паллас.- Спб.- 1768-1773.

6. Левшин, А. Историческое и статистическое обозрение уральских казаков / А. Левшин.- Спб.- 1823.

7. Коротин, Е.И. Устное творчество уральских (яицких) казаков / Е.И. Коротин.: Самара-Уральск.: в 2ч.-1999.- С.9, 76, 80.

8. Цейтлин, А.Г. Становление реализма в русской литературе / А.Г. Цейтлин.- М.- 1965.- 194 с.

9. Железнов, И.И. Уральцы / И.И. Железнов // Очерки быта уральских казаков.- Спб.-, 1910.- Т.3. -288 с.

10. Томашевский, Б.В. Теория литературы / Б.В. Томашевский // Поэтика.- М.- 1999.- 199 с.

Размещено на Allbest.ru