Танатологическая проблематика в дневнике К.И. Чуковского

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Танатологическая проблематика в дневнике К.И. Чуковского

Кубайдулова Айсулу

Статья посвящена исследованию танатологической проблематики в дневнике К. И. Чуковского. Тема смерти - одна из немногих, которая сопровождает записи литератора на протяжении всех 69 лет ведения дневника. В своих записях писатель поднимает вопрос о смертной казни и описывает свой опыт посещения танатологического пространства крематория. Также на страницах дневника К. И. Чуковского встречаются интерпретационные модели «Танатос как возмездие» и «Танатос как избавление».

Ключевые слова и фразы: дневник; К. И. Чуковский; Танатос; литературоведческая танатология; тема смерти.

Интерес к такому переходному состоянию, как смерть, прослеживается на всех этапах развития мировой литературы. В одном из своих эссе И. Бродский называет тему смерти лакмусовой бумажкой поэзии [2, с. 40]. Существует целая наука, которая занимается проблемами функционирования образа смерти в литературном произведении, - литературоведческая танатология.

Танатологическая проблематика стала предметом рефлексии и для К. И. Чуковского. Однако размышления писателя над этим вопросом находят отражение не столько в художественном творчестве, сколько на страницах его дневника. Едва ли не единственным произведением К. И. Чуковского, где герои погружены в танатологический хронотоп войны и свободно оперируют лексемами «убить», «растерзать», «уничтожить», является милитаристская сказка «Одолеем Бармалея». Находясь в 1942 году в эвакуации в Ташкенте, К. И. Чуковский создавал свою сказку с целью поддержать страну, терпевшую одно поражение за другим. «Одолеем Бармалея» отличалась от детских произведений писателя своей особой жестокостью: например, главный злодей по «всенародному приговору» [10, с. 486] был расстрелян из автомата. К тому же она оказалась провальной и с художественной точки зрения. Впоследствии К. И. Чуковский сам признавал, что эта сказка стала его откровенной неудачей.

Обращаясь к дневнику К. И. Чуковского, который писатель вел почти беспрерывно на протяжении 69 лет, следует отметить, что он содержит богатейший материал. На страницах дневника можно проследить возникновение и развитие творческих замыслов писателя, встретить наброски литературных портретов современников. Дневник содержит в себе фиксации личных состояний писателя, наблюдения, касающиеся быта и бытия человека в своем времени и культуре, а также рассуждения по очень широкому спектру вопросов, в том числе посвященные танатологической проблематике.

Первые серьезные размышления над этой проблемой были связаны с попыткой осмыслить такой социальный феномен, как смертная казнь. Эти рассуждения были ответной реакцией на «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева и получили отражение в статье «На коленях», вышедшей 22 сентября 1908 года в газете «Утро». Мысли К. И. Чуковского в этой статье созвучны размышлениям В. Г. Короленко в «Бытовом явлении» - заметках публициста о смертной казни. Оба писателя рассуждают о том, что смертная казнь «превратилась в будничное бытовое явление» [3, с. 269], а также задаются вопросами: когда смертная казнь стала привычкой и как это изменить? Понимая актуальность темы, К. И. Чуковский фиксирует в дневнике свою идею «напечатать в “Речи” мнение о смертной казни Репина, Леонида Андреева, Короленки, Горького, Льва Толстого» [7, с. 161]. Однако замыслу писателя не суждено было воплотиться в жизнь: с купюрами в свет вышла только статья Л. Н. Толстого. Тем не менее на страницах дневника К. И. Чуковский отразил свой разговор с В. Г. Короленко, из которого вполне ясна позиция последнего. Мысли В. Г. Короленко были близки идее, постулируемой в «Рассказе о семи повешенных»: смертная казнь противоестественна, ибо никто не знает наверняка время своей смерти. Страшна не сама смерть, а «знание ее; и было бы совсем невозможно жить, если бы человек мог вполне точно и определенно знать день и час, когда умрет» [1, с. 49].

Самое сниженно-телесное, физиологическое описание смерти появляется на страницах дневника писателя в страшные годы Гражданской войны - эпохи грандиозного исторического перелома, которая привела к разрушению народных и религиозных традиций (в частности погребальных). Описывая в дневнике посещения крематория, К. И. Чуковский замечает: «У меня все время было чувство, что церемоний вообще никаких не осталось, все начистоту, откровенно» [7, с. 313]. Как и в любую другую переходную эпоху, в это время происходила смена культурных парадигм, предполагающая кардинальный слом существующей системы ценностей.

На страницах своего дневника К. И. Чуковский делится впечатлениями: воссоздает интерьер крематория, где ему было предложено прогуляться по «исковерканным залам, имеющим сифилитический вид» [Там же, с. 312-313], подробно описывает покойников - «…мрачные, каторжные лица с выражением застарелой зубной боли мрачно цепенеют у стен» [Там же, с. 313] или «Перед этим мы смотрели на какуюто умершую старушку - прикрытую кисеей - синюю, как синие чернила» [Там же]. К. И. Чуковский подчеркивает развлекательный характер мероприятия: «Был Борис Каплун… <…> Он бренчал на пьянино, скучал и жаждал развлечений. - Не поехать ли в крематорий? - сказал он, как прежде говорили: “Не поехать ли в «Кюба» или в Виллу «Родэ»?”» [Там же, с. 312]. В связи с этим восторг спутников писателя, наблюдавших за процессом кремации, можно сравнить с эмоциями, получаемыми от сценического действа:

«Сквозь отверстие было видно, как горит его гроб - медленно (печь совсем холодная), как весело и гостеприимно встретило его пламя. Пустили газу - и дело пошло еще веселее. Комиссар был вполне доволен: особенно понравилось всем, что из гроба вдруг высунулась рука мертвеца и поднялась вверх - “Рука! рука! смотрите, рука!” - потом сжигаемый весь почернел… и из его глаз поднялись хорошенькие голубые огоньки. “Горит мозг!” - сказал архитектор. Рабочие толпились вокруг. Мы по очереди заглядывали в щелочку и с аппетитом говорили друг другу: “раскололся череп”, “загорелись легкие”, вежливо уступая дамам первое место» [Там же, с. 314].

При знакомстве с дневниковыми записями К. И. Чуковского становится ясно, что крематорий полон трупов людей, умерших насильственной смертью: «хорошенький юноша красноармеец… с распоротым животом» [Там же, с. 313] и т.д. Во все времена войны и революции приводили к обесцениванию человеческой жизни. То же мы видим и в дневнике писателя: прерванные жизни молодых красноармейцев не вызывают у присутствующих сильных эмоций. К. И. Чуковский указывает на общее отношение к покойникам, как к «ненужной падали, которую сейчас сунут в печь» [Там же] и чей прах впоследствии не захоронят, а будут использовать в качестве удобрения: «…кругом говорили о том, что урн еще нету, а есть ящики, сделанные из листового железа (“из старых вывесок”), и что жаль закапывать эти урны. Все равно весь прах не помещается. “Летом мы устроим удобрение!” - потирал инженер руки» [Там же, с. 314]. Поддавшись общему отношению к ожидавшим кремации трупам, К. И. Чуковский совершает поступок, о котором позднее будет жалеть, - подбирает и прячет в карман одну из сваленных в угол человеческих костей. По возвращении домой писатель, раскаиваясь в содеянном, рефлексирует: «Все эти оранжевые голые трупы тоже были когда-то Мурочками (младший ребенок К. И. Чуковского - А. К.) и тоже говорили когда-то впервые - па-па!» [Там же].

На страницах дневника К. И. Чуковского встречается несколько моделей интерпретации Танатоса. Например, осмысление Танатоса как возмездия. 1 февраля 1928 г. в «Правде» вышла статья Н. Крупской «О “Крокодиле” Чуковского», ставшая отправной точкой в борьбе с «чуковщиной». Многолетняя травля писателя получила такое название по принятой на собрании Кремлевского детского сада 7 марта 1929 г. резолюции «Мы призываем к борьбе с “Чуковщиной”». Для писателя, произведения которого «мариновались» [Там же, с. 254] в редакциях и типографиях, настали тяжелые времена: «Как критик я принужден молчать, ибо критика у нас теперь рапповская, судят не по талантам, а по партбилетам. Сделали меня детским писателем. Но позорные истории с моими детскими книгами - их замалчивание, травля, улюлюкание - запрещения их цензурой - заставили меня сойти и с этой арены» [8, с. 250]. Повсеместное публичное линчевание и запрет на печать, суливший голод и нищету, заставили К. И. Чуковского, отца большого семейства, подписать письмо с покаянием, в котором литератор отрекался от своих прежних сказок и обещал написать сборник «Веселая колхозия». Заявление

К. И. Чуковского было включено в опубликованную 30 декабря 1929 года в Литературной газете статью А. Б. Халатова «К спорам о детской литературе». После публикации этого письма семью К. И. Чуковского постигла страшная трагедия - продолжительная, тяжело протекающая болезнь младшей дочери Муры, итогом которой стала ее смерть в 1931 году. Писатель, вынужденный наблюдать медленное и мучительное угасание любимой дочери, воспринимал ее болезнь как кару за отречение от своих произведений. танатологический смерть крематорий

Еще при жизни дочери К. И. Чуковский начал писать повесть «Солнечная» о крымском детском костнотуберкулезном санатории. Эта повесть, которую писатель наделил жизнеутверждающим пафосом, считается наиболее «советской» из всех произведений К. И. Чуковского. М. А. Обухова в своем диссертационном исследовании отмечает, что писатель в «Солнечной» «травестировал важнейший внутренний опыт, подогнав его под социальный заказ эпохи» [5, с. 18-19]. «Чуковский не раскрылся, а в очередной раз спрятал себя в повести» [Там же, с. 19]. Исследователи творчества писателя отмечают, что К. И. Чуковскому с его карнавальной поэтикой было свойственно даже в автобиографических повестях надевать маски. М. Липовецкий в статье «Трикстер и “закрытое общество”» говорит о том, что «бессознательное или сознательное трикстерство характерно для разнообразных советских деятелей культуры, проживших долгую творческую жизнь» [4], в том числе и для К. И. Чуковского.

Еще одна интерпретационная модель, встречающаяся на страницах дневника К. И. Чуковского, - «Танатос как избавление». Дело в том, что К. И. Чуковский всю свою жизнь страдал мигренями и бессонницей. В минуты острых приступов писатель фиксировал в дневнике свое страстное желание смерти, которая послужила бы долгожданным избавлением. С одной стороны, избавлением от ужасных мучений, которые приходилось испытывать писателю. А с другой стороны, избавлением от себя самого: «Спал часа два - спасибо, хоть на минуту я прекратился. В неспанье ужасно то, что остаешься в собственном обществе дольше, чем тебе это надо. Страшно надоедаешь себе - и отсюда тяга к смерти: задушить этого постылого собеседника, - затуманить, погасить. Страшно жаждешь погашения своего я» [8, с. 143]. Зная о проблемах К. И. Чуковского, семья писателя с трепетом относилась к его отдыху. Внук литератора Евгений Чуковский, который после гибели отца на фронте воспитывался в семье деда, писал в своих воспоминаниях: «Сон его (К. И. Чуковского - А. К.) был священен. Разбудить его - преступление» [6, с. 301]. Чтобы обеспечить комфортный отход ко сну, члены семьи К. И. Чуковского по очереди читали писателю вслух. В речи литератора даже появилось устойчивое словосочетание «зачитывать меня» [8, с. 298]. Сначала эта обязанность - «зачитывать» - была возложена на детей, а впоследствии перешла ко внукам. В дневнике К. И. Чуковского довольно часто встречаются записи с указаниями на то, кто «зачитывает» и каким произведением.

Со временем тема смерти в дневнике К. И. Чуковского постепенно начинает сопрягаться с темой старости. С годами писатель начинает все чаще констатировать свой возраст. Среди датированных дневниковых заметок

К. И. Чуковского выделяются записи, приуроченные ко дню рождения или Новому году, в которых писатель подводил итоги и строил планы на будущее. После ухода из жизни М. Б. Чуковской, жены писателя, еще одним значимым моментом, по которому К. И. Чуковский отмеряет течение времени, становится дата ее смерти.

В своем дневнике К. И. Чуковский отражает как физиологический, так и психологический комплекс, связанный со старением человека. Писатель наблюдает не только за собой, но и за своим окружением: «Как долго сохранял Пастернак юношеский, студенческий вид, а теперь это седой старичок - как бы присыпанный пеплом» [9, с. 199]. Наблюдения К. И. Чуковского за своими возрастными изменениями всегда имеют негативный окрас: «Стыдно седых волос, как позора» [Там же, с. 143] или «Разглядывая свои последние фото, я понял, что я действительно безобразно стар, изношен, отвратителен - и упросил фотографа из “Литературной России” не снимать меня. Он глянул на меня и согласился. Стыдно быть таким отталкивающим» [Там же, с. 437]. Однако самый страшный аспект старения для К. И. Чуковского - проблемы с памятью, которые влекли за собой трудности в работе, что для литератора было равносильно смерти.

О собственной грядущей смерти К. И. Чуковский говорит часто и много. Писатель несколько раз примеряет предполагаемый год смерти: «…я сижу за столом и думаю, что в конце концов сочетание цифр 1882-1949 - весьма завидная комбинация, на которую стыдно роптать, и что в порядке вещей, чтобы эта последняя цифра оказалась и вправду последней» [Там же, с. 110]. Выбрав участок на переделкинском кладбище рядом с могилой жены, которую писатель пережил на 14 лет, К. И. Чуковский часто использует выражения «моя могила» [Там же, с. 362] или «наша могила» [Там же, с. 202].

Особенно К. И. Чуковскому нравилось противопоставлять свою болезненную старость наполненному здоровьем и энергией детству своих правнуков. В записях, посвященных правнукам, «вытесняющим» [Там же, с. 220] его из мира, писатель обращается к метафоре о двух сообщающихся сосудах: «что приобретает она (Марина - правнучка К. И. Чуковского), то теряю такими же темпами я» [Там же, с. 432]. Излюбленным развлечением К. И. Чуковского было воображать, что будет с его правнуками через много лет, когда самого писателя уже не будет в живых: «В январе 2000 года ему (речь идет о Д. Д. Чуковском) пойдет 32-й год. В 2049 году он начнет писать мемуары: “Своего прадеда, небезызвестного в свое время писателя, я не помню. Говорят, это был человек легкомысленный, вздорный”» [Там же, с. 542].

Подводя итог, следует сказать, что танатологическая проблематика - одна из немногих, которая сопровождает записи К. И. Чуковского на протяжении всех лет ведения дневника. Танатос для писателя - это не абстрактная категория. Постоянное возвращение К. И. Чуковского к танатологической проблематике неслучайно. Писатель, жизненный путь которого пришелся на эпоху сильнейших социальных потрясений, пережил не только жену, но и троих из четверых своих детей. Прожив 87 лет, К. И. Чуковский похоронил и большую часть писателей-современников. Таким образом, осмысление Танатоса, на наш взгляд, было для писателя способом рефлексии, возможностью пережить утрату.

Список источников

1. Андреев Л. Н. Рассказ о семи повешенных // Андреев Л. Н. Полное (академическое) собрание сочинений и писем: в 23-х т. М.: Наука, 2013. Т. 6. Художественные произведения 1908 года. С. 46-110.

2. Бродский И. А. Муза плача // Бродский И. А. Сочинения: в 7-ми т. СПб.: Пушкинский фонд, 2001. Т. V. С. 28-42.

3. Короленко В. Г. Бытовое явление // Короленко В. Г. Собрание сочинений: в 5-ти т. / сост., подгот. текста Б. Аверина; примеч. Б. Аверина, Е. Павловой. Л.: Худож. лит., 1990. Т. 3. Рассказы, 1903-1915; Публицистика; Статьи; Воспоминания о писателях. С. 260-314.

4. Липовецкий М. Трикстер и «закрытое общество» [Электронный ресурс]. URL: http://magazines.russ.ru/nlo/2009/100/ li19.html (дата обращения: 02.03.2017).

5. Обухова М. А. К. И. Чуковский и С. Я. Маршак в контексте биографий и автобиографической прозы: автореф. дисс. … к. филол. н. Саратов, 2007. 20 с.

6. Чуковский Е. Про Деда // Воспоминания о Корнее Чуковском / сост. и коммент. Е. Ц. Чуковская, Е. В. Иванова. М.: Никея, 2012. С. 295-308.

7. Чуковский К. И. Дневник: в 3-х т. / сост., подгот. текста, коммент. Е. Чуковской; предисловие В. Каверина. М.: Изд-во «ПРОЗАиК», 2011. Т. 1. 1901-1921. 592 с.

8. Чуковский К. И. Дневник: в 3-х т. / сост., подгот. текста, коммент. Е. Чуковской. М.: Изд-во «ПРОЗАиК», 2011. Т. 2. 1922-1935. 656 с.

9. Чуковский К. И. Дневник: в 3-х т. / сост., подгот. текста, коммент. Е. Чуковской. М.: Изд-во «ПРОЗАиК», 2011. Т. 3. 1936-1969. 640 с.

10. Чуковский К. И. Одолеем Бармалея // Чуковский К. И. Собрание сочинений: в 15-ти т. / сост., коммент. Е. Чуковской. Изд-е 2-е, электронное, испр. М.: Агентство ФТМ, Лтд., 2013. Т. 1. Произведения для детей. С. 454-490.

Размещено на Allbest.ru