О святочном аспекте времени в "Конармии" Исаака Бабеля

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

О святочном аспекте времени в «Конармии» Исаака Бабеля

Жарников Геннадий

Статья посвящена исследованию святочной структуры времени в «Конармии» Исаака Бабеля. Выявляются «переходность» и замкнутость образа времени в цикле. Структурной моделью, определяющей хронотоп конармейских новелл, представляются святки. Поход конармейцев рассматривается как организованное шествие ряженых, перемежающееся «балаганными номерами». Подобная праздничная модель времени может быть применима и к другим произведениям о гражданской войне, а также частично объясняет общекультурную ситуацию 1917-1922 гг.

Ключевые слова и фразы: «Конармия»; И. Э. Бабель; время; Гражданская война; святки; балаган; ряженые.

Самое древнее и главное разделение времени в человеческой культуре - это деление на состояние порядка (будничная жизнь) и на условное состояние хаоса (праздник). Однако «хаос» в культуре - это также организация определенного космоса, хотя и отличного от обыденного. Наступление праздника в древности не только предполагает упразднение привычных норм, но и устанавливает специфичный тип поведения.

Время «Конармии» Исаака Бабеля [1] - это особое время, которое задается уже самой ситуацией Гражданской войны, являющейся своеобразным «переходом» от старого, рухнувшего порядка Российской империи к новой форме существования в рамках советского государства. Название первой новеллы конармейского цикла - «Переход через Збруч» [Там же, c. 25] - отражает именно это неустойчивое состояние. И примечательно то, что в рамках произведения нет становления нового мира как твердого порядка, как начавшегося времени социального бытия. Здесь все находится в движении, все меняется друг с другом местами, «нет ни в чем оседания и устойчивости» [10, c. 124]. Это мифологическое состояние хаоса, которое всегда приходит на смену «изношенному» космосу. И взгляд Исаака Бабеля сосредоточен только на данном состоянии мира. Учитывая это, а также важность категории времени в художественном произведении - по мысли Бахтина, «в литературе ведущим началом в хронотопе является время», - целью данной статьи станет исследование особенностей темпоральной структуры «Конармии», для чего предстоит сопоставить её с концепцией мифологического «хаоса» (святки), а также найти соответствия представленному в цикле времени в схожих исторических эпохах [2, c. 342].

В самом начале цикла фиксируется космическая и историческая смерть старого мира: «Оранжевое солнце катится по небу как отрубленная голова» [1, c. 25]. В следующих новеллах символ станет более очевидным - проявится настойчивый мотив усекновения главы Иоанна Крестителя, таким образом И. Бабель говорит о конце христианской эпохи, доказавшей свою несостоятельность. После «крушения» солнца начинается сам переход - бойцы идут вброд через реку Збруч. Этот эпизод часто толкуется как вхождение в особый мир войны и убийства. И. А. Есаулов характеризует преодоление водной преграды даже как своеобразное «антикрещение», отмечая и произнесенное во время перехода богохульство [7, c. 36]. Однако не менее важным здесь оказывается временной аспект. Светило отжившего «космоса» покидает небосвод, на его место встает иной порядок: «Величавая луна лежит на волнах» [1, c. 25]. Переход через реку происходит уже в лунном свете, в ином времени; по сути, изменяется структура мира. Она оказывается перевернутой - солнце и луна поменялись местами. Важно подчеркнуть - луна полная, то есть происходит как бы «равноценное» замещение одного светила на другое. Мир «Конармии» - мир ночной, лунный, именно этот свет пронизывает здесь все мироздание, в котором действуют свои специфические правила. Таким образом, с самого начала цикла четко задается момент вхождения в своеобразный антимир с перевернутой структурой. Задается особое «ночное» состояние мира, которое в следующих новеллах будет разрабатываться разными способами, иногда также на уровне времени (речь идет о рассказах «Костел в Новограде» и «Солнце Италии» [Там же, c. 29, 48], действие которых происходит ночью, вторая и шестая позиция в цикле соответственно).

На специфичность времени в «Конармии» настойчиво указывают начало и конец книги. Начинаясь с установления над художественным миром особого «солнца», произведение заканчивается крушением «светила». Так, в последней новелле цикла (в редакциях до 1931 года - это «Сын рабби» [Там же, c. 165]) запечатлен распад конармейского праздничного мира. Описываются развал и бегство армии, смерть конармейца Брацлавского - все это происходит в лучах заходящего солнца: «печальный дождь заката обмыл пыль моих волос» [Там же, c. 166]. Таким образом, вставшее над «Конармией» в самом начале особое светило в конце умирает. Это рождение и гибель переходного праздничного мира. Время в цикле - один долгий «день». Сам в себе замкнутый мир, который был рожден на этих страницах и который исчерпал себя в последней новелле.

Впрочем, есть и другой, более поздний вариант редакции. В 1933 году выходит «Конармия» с заключительной новеллой «Аргамак», повествующей об окончательном «растворении» Лютова в среде революционных казаков: «Прошли месяцы. Сон мой исполнился. Казаки перестали провожать глазами меня и мою лошадь» [Там же, c. 173]. Однако, по словам вдовы писателя, последнее издание, готовившееся к печати, И. Бабель хотел завершить уже новеллой «Поцелуй», которая заканчивается рассветом (снова встает конармейское солнце) и переходом границы Царства Польского. Цикл, таким образом, оказывается закольцован: вновь подчеркивается принципиальная отграниченность его событий от мира строительства, от времени становления нового государства. Мир «Конармии» замкнут в себе и на себе. Чтобы выйти из этой вселенной, необходимо стать другим, совершить еще один переход, но этого перехода как раз и не происходит.

Можно с уверенностью говорить, что исторического образа времени в «Конармии» нет. Она - целиком вневременной провал. Время в цикле еще не начинает свой отсчет. Как день свадьбы, который не является днем замужней жизни. Свадьба - праздник, но не жизнь, она чужда установившегося. Это нечто иное, день между двумя жизнями. Следовательно, в «Конармии» время застыло, оно, в сущности, статично. Метафора свадьбы вовсе неслучайна, в сборнике подобные мотивы звучат явственно: «Свадебный кортеж, подъезжая к волостному исполкому, открывает сосредоточенный огонь, и чахлый попик <…> требует от властей выдачи буржуев, выдачи пролетариев, вина и музыки» [Там же, c. 65]. В новелле «Измена»: «…являются рядовые работники центра, которые желают венчаться в уревкоме в самой скорости и без волокиты» [Там же, c. 150-151]. Кроме того, встречаются и общие указания на праздничную атмосферу. Так, например, есаул из новеллы «Путь в Броды» отправляется в свой поход на небо именно в праздник усечения главы Иоанна Крестителя, а Матвей Павличенко из «Жизнеописания Павличенки» вспоминает о восемнадцатом годе как о празднике своей души. «Конармия» - это праздник, переход в какое-то иное состояние.

Именно праздничный маркер, установление «темного» времени над всей «Конармией», настойчивая попытка И. Бабеля запечатлеть и понять невиданный перелом, происходящий на его глазах (о чем свидетельствует личный дневник писателя), перелом, включающий в себя крушение старого и установление некоего промежуточного переходного этапа, - заставляет обратиться в поисках аналогий к славянской праздничной концепции.

Смерть старого и рождение нового года на Руси традиционно сопровождались святками. «Святочный цикл воспринимался как пограничный между старым и новым солнечным годом, как “плохое время”, своего рода безвременье. Старый год уходил, а новый только начинался, будущее казалось темным и непонятным» [13, c. 30]. Верили, что в эти дни на земле появляются души умерших, а нечисть получает особую силу, потому что граница между этим и потусторонним мирами на святочных неделях размывалась. В течение столетий вырабатывались праздничные формы, призванные преодолеть страх этого непонятного времени. У народной культуры не было выработано иных средств для перехода между старым и новым. Поэтому, если учесть то действительное и неотменимое крушение старого мира в 1917 году, то ежегодная святочная ситуация может в известной степени характеризовать и революционный перелом в России. Это то же преодоление, тот же переход от старого, изношенного к новому и неизведанному. К тому же, святки характеризовались как темные, нечистые дни в противовес обычным, «чистым» будням. Поэтому святочная ситуация может считаться одним из составных элементов нечистого хаотического времени конармейского перехода.

Интересно, что почти к этим же мыслям приходит Б. М. Гаспаров в статье «Тема святочного карнавала в поэме А. Блока “Двенадцать”». Шествие красногвардейцев происходит как раз 3-5 января, то есть в четко определенное именно святочное время. Помимо чисто фактической привязки присутствует и временной символический план: красногвардейцы - это апостолы, идущие к новому миру, покинувшие все старое: «Пальнем-ка пулей в Святую Русь - / В кондовую, / В избяную, / В толстозадую» [4]. Они, так же как и бабелевские казаки, находятся в состоянии «перехода». И то, что события «Конармии» охватывают летнюю и осеннюю части польского похода, не влияет на план вселенской ситуации перехода, безвременья, которая неизменно должна была получить святочные смыслы.

Интересна и повторяющаяся рефреном фраза красногвардейцев у Блока, возможно, характеризующая как раз святочную ситуацию: «Свобода, свобода, / Эх, эх, без креста» [Там же]. В статье «Новые аспекты изучения культуры Древней Руси» Ю. М. Лотман и Б. А. Успенский утверждают, что святки, «страшные вечера», «подразумевают игру с нечистой силой и в целом ряде случаев сопровождаются демонстративным отказом от христианства (гадающие обычно снимают крест) и прямым призыванием чертей» [8, c. 692]. В этой связи интересно рассмотреть поведение конармейских казаков. Несомненно, что наложение христианских и языческих традиций позволяет искать в их поведенческих схемах корни обеих культур, однако с христианством здесь все обстоит сложнее. В некоторых исследованиях творчества И. Бабеля отмечается, что Лютов «олицетворяет еврейскую попытку гуманизировать христианство» [5, с. 191]. При этом подчеркивается вмешательство протагониста в зверства красноармейцев и попытка не допустить окончательного поругания как человека, так и сакрального места (новеллы «Иваны» и «У святого Валента» [1, с. 117, 128]). Однако как раз христианства в «Конармии» мало. Оно присутствует скорее лишь на вербальном уровне, как декоративная координата мышления: «Я принимал от них страдания, как Спаситель Иисус Христос», - рассказывает красноармеец Василий Курдюков о том, как истязал его собственный отец. А ниже он говорит: «Таперича какой сосед вас начнет забижать - то Семен Тимофеич может его вполне зарезать» [Там же, c. 34]. Далек от христианской морали и Афонька Бида, клянущийся отомстить за убитого поляками коня: «Ну, не покорюсь же судьбе-шкуре <…> ну, беспощадно же буду рубать несказанную шляхту! До сердечного вздоха дойду, до вздоха ейного и богоматериной крови…» [Там же, с. 111-112]. Причем здесь виден не только прямой отказ от христианских ценностей, но и богохульственное попирание святыни. конармия святочный бабель

Таким образом, «Конармия» - это время «снятия креста», сознательного отказа от христианских норм и откровенное языческое, бесовское поведение. Поэтому так издевательски звучат слова казаков в конце цикла, сказанные красноармейцу Тихомолову, с которым Лютов пытается помириться: «Похристосуйся с ним, Пашка <…> ему желательно с тобой христосоваться» [Там же, c. 172]. И взводный наглядно иллюстрирует атмосферу казачьего общества: «Еще Пасхи нет, чтобы мириться» [Там же].

Казаки у И. Бабеля отданы во власть стихийных темных сил, и «корни» их поведения следует искать в том числе и в святочных ритуалах, которые часто использовались в русской истории в политических целях. Например, первым «маскарадом», устроенным Петром I, принято считать указ 1700 г. «О переодевании высших сословий в европейское платье: носить мужескому полу верхнее саксонское и французское, а камзолы и нижнее платье немецкое, и женскому полу - немецкое» [14, c. 140]. Приказ был издан как раз в период святок, в гибкое, «игровое» время, что облегчало отступление от традиционных норм. М. М. Бахтин также отмечал, что «новое внедрялось в жизнь первоначально в “потешном” наряде; в ходе реформ ряд моментов их переплетался с элементами почти шутовского травестирования и развенчания (стрижка бород, европейское платье, политес)» [3, с. 291]. Ю. М. Лотман и Б. А. Успенский указывают, что поведение и другого правителя Руси (также «переходного») Ивана Грозного вольно и невольно подчинялось модели святочного антиповедения. Он не только заставлял опричников плясать в личинах, по примеру святочных ряженых, но и сам порядок опричнины, а именно - чернеческое платье опричников, именование царя игуменом перевернутого монастыря - устроил по примеру народных святочных игрищ, о которых сохранились свидетельства: «…игрища разные и мерзкие бывают вначале от Рождества Христова и до Богоявления всенощные, на коих святых нарицают, и монастыри делают, и архимарита, и келаря, и старцов нарицают» [8, c. 700]. Интересно, что Б. А. Успенский уже в другой своей работе видит истоки Всепьянейшего Собора Петра также в традиции святочного анти-поведения [11, c. 181].

В связи с этим весьма любопытна реплика одного из героев «Конармии» Дьякова в новелле «Начальник конзапаса». Подъехав к толпе крестьян, он кричит: «Честным стервам игуменье благословенье!» [1, с. 37]. При этом ни о каком игумене, равно как и о монастыре, ни до, ни после не сообщается. Есть только фамилия героя, явно отсылающая к антимиру, в котором он, видимо, имеет чин «дьякона», и конструируется особая стратегия поведения.

Новелла начинается с того, что крестьяне приводят к зданию штаба ослабевшую, умирающую лошадь с жалобой на красноармейцев, отдавших её им взамен здорового крестьянского коня: «Хозяйствуй на ей», - говорят они. На что Дьяков отвечает: «…ежели конь упал и подымается, то это - конь; ежели он <…> не подымается, тогда это не конь» [Там же, c. 38]. Дьяков перед изумленными крестьянами ставит себе абсурдную задачу «поднять» коня, так он якобы докажет жизнеспособность лошади. Жалобщики относятся к этому скептически: «Где ей, сироте, подняться… Она, сирота, подохнет…» [Там же]. Перед читателем возникает нелепый, невозможный и смешной мир, живущий в словах Дьякова, но удивительно, что ему действительно удается заставить лошадь подняться. Таким образом, гротескный, смеховой антимир вступает в свои права, устанавливает как бы свои собственные законы над всем живущим в цикле. Дьяков в мире с перевернутыми правилами доказал жизнеспособность лошади перед изумленными крестьянами.

В «Конармии» мотивы антимонастыря больше не возникают, но любопытно, что в другой, уже простой и незатейливой прозе о Гражданской войне (роман Д. Фурманова «Чапаев») подобные образы проскальзывают: отряд красноармейцев на отдыхе поет смеховой акафист (!), прославляющий наступающее будущее и проклинающий прошлое, которое не хочет умирать: «Во блаженном успении вечный покой подаждь, господи, сибирскому верховному правителю, всех трудящихся мучителю, его высокопревосходительству белому адмиралу Колчаку со всей его богохранимой паствою митрополитами-иезуитами, архиепископами и епископами, бандитами <…> и прихвостнями-прихлебаками господами чехословаками… ве-е-еч-ная па-а-а-мять!..» [12].

Еще одна важнейшая примета святочного действа, на которую указывает в своей статье Б. М. Гаспаров, - организация «по принципу шествия ряженых. Ряженые <…> выступают, как обычно, с различными музыкально-драматическими номерами, не забывая, однако, о главной своей миссии - осуществлять сакральнокарнавальное шествие» [6, с. 13]. C этой точки зрения стоит обратить внимание на «Конармию». Цикл начинается с выступления обоза: «…и наш обоз шумливым арьергардом растянулся по шоссе <…> построенному на мужичьих костях Николаем Первым» [1, с. 25]. Дальше движение осуществляется в полях «пурпурного мака» (метафора будущей крови), и несомненно важное символическое место занимает «девственная гречиха» на горизонте. «Тихая Волынь изгибается, Волынь уходит от нас в жемчужный туман березовых рощ, она вползает в цветистые пригорки и ослабевшими руками путается в зарослях хмеля» [Там же]. Характерно, что здесь наблюдается четкое распределение гендерных ролей в тексте. «Арьергард» - звучное, тяжелое, заимствованное слово, состоящее из твердых согласных, дополняется эпитетом «шумливый», который не оставляет сомнения в мужской «принадлежности» словосочетания (Маяковский: «Ночью хочется звон свой / спрятать в мягкое, / в женское» [9]). Традиционная мужская роль - это бравада, гром, шум. Женской роли в традиции больше подходят робость, мягкость, чистота. Поэтому Волынь тихая и ослабевшая, а рядом с ней нечто светлое, невесомое: «жемчужный туман березовых рощ» [1, c. 25]. Появляется и дополнительное значение святости, чистоты и непорочности пространства Волыни: «девственная гречиха встает на горизонте как стена дальнего монастыря» [Там же]. Стоит отметить и противопоставление двух сторон на уровне грамматики: «обоз» и «арьергард» - слова мужского рода, «Волынь» - женского. В мягкое, аморфное, уже покоряющееся пространство входит целенаправленное движение-шествие, несущее в себе мощный маскулинный энергетический заряд.

Интересно, что заканчивается «Конармия» именно на прекращении целенаправленного шествия - армия разваливается: «Войска наши дрогнули и перемешались <…> И чудовищная Россия, неправдоподобная, как стадо платяных вшей, затопала лаптями по обе стороны вагонов» [Там же, c. 165]. С прекращением шествия умирает и весь мир, заходит конармейское солнце. Но весь путь шествия - это путь сакральнокарнавального движения, на что указывает прежде всего сакральный статус красноармейцев. В книге много прямых упоминаний о «святости» действующих лиц: «Обведенный нимбом заката, к нам скакал Афонька Бида» [Там же, с. 70]; «Лёвка <…> протягивает руки к небу, окружая себя ночью, как нимбом» [Там же, с. 138]. Также не стоит забывать, что среди казаков шествует и Сашка, прозванный Христом «за кротость». Этот особый «народный» святитель в последний раз появляется в 33-й новелле, почти в самом конце цикла, он как бы «шествует» впереди смехового воинства.

А по ходу этого движения перед читателем возникают как «драматические номера», так и сказовые новеллы героев и рассказчиков, которых можно с уверенностью назвать ряжеными. В конечном счете, и реальный польский поход 1-й Конной - это то же «праздничное» хождение от дома к дому с требованием «угощений» (о чем можно судить по сохранившемуся личному дневнику писателя).

Таким образом, время «Конармии» во многом представляется святочным временем перехода с организованным внутри его праздничным «карнавальным» шествием. Сама же данная модель времени может быть применима и к другим произведениям о гражданской войне, а также частично объясняет общекультурную ситуацию 1917-1922 гг.

Список источников

1. Бабель И. Э. Рассказы / сост., подготовка текстов, послесловие, коммент. Е. И. Погорельской. СПб.: Вита Нова, 2014. 656 с.

2. Бахтин М. М. Собрание сочинений: в 7-ми т. М.: Языки славянских культур, 2012. Т. 3. 880 с.

3. Бахтин М. М. Собрание сочинений: в 7-ми т. М.: Языки славянских культур, 2012. Т. 4. Ч. 2. 752 с.

4. Блок А. А. Двенадцать [Электронный ресурс]. URL: http://www.ilibrary.ru/text/1232/p.1/index.html (дата обращения:

5. 26.02.2017).

6. Вайскопф М. Советское Рождество: иудаизм и христианство в поэтике Исаака Бабеля // Исаак Бабель в историческом и литературном контексте: ХХI век: сборник материалов Международной научной конференции в Государственном литературном музее (23-26 июня 2014 г.). М.: Книжники; Литературный музей, 2016. С. 169-203.

7. Гаспаров Б. М. Тема святочного карнавала в поэме А. Блока «Двенадцать» // Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы. М.: Наука, 1994. С. 4-27.

8. Есаулов И. А. Культурные подтексты поэтики Исаака Бабеля. София: Св. Климент Охридски, 2011. 71 с.

9. Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Новые аспекты изучения культуры Древней Руси // Лотман Ю. М. История и типология русской культуры. СПб.: Искусство-СПБ, 2002. С. 685-701.

10. Маяковский В. В. Облако в штанах [Электронный ресурс]. URL: http://ilibrary.ru/text/1241/p.1/index.html (дата обращения: 25.02.2017).

11. Скобелев В. П. Масса и личность в русской советской прозе 20-х годов (к проблеме народного характера). Воронеж:

12. Изд-во Воронежского университета, 1975. 333 с.

13. Успенский Б. А. Избранные труды: в 3-х т. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. Т. 1. 608 с.

14. Фурманов Д. А. Чапаев [Электронный ресурс]. URL: http://www.lib.ru/RUSSLIT/FURMANOW/chapaew.txt (дата обращения: 28.02.2017).

15. Шангина И. И. Русский народ. Будни и праздники: энциклопедия. СПб.: Азбука-классика, 2003. 560 с.

16. Юрков С. Е. Эстетика мета-нормативного поведения в русской культуре XI - начала XX века: дисс. … д. филос. н. СПб., 2004. 315 с.

Размещено на Allbest.ru