Петербург Достоевского: семиотика городского пространства в контексте развития петербургского текста

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Петербург Достоевского: семиотика городского пространства в контексте развития петербургского текста

Хасиева Мария

Тема Петербурга Достоевского была выделена как специфический подраздел достоевсковедения еще в начале XX в. Несмотря на противоречивость и многомерность метафорической репрезентации петербуржской среды в творчестве Достоевского, различные исследователи выделяют сходные характеристики семиотической модели Петербурга Достоевского. Эта модель инкорпорирована в общую литературную и культурную традицию петербургского текста. Анализируя исследования, посвященные данной теме, можно проследить эволюцию петербургской семиотической модели в творчестве Достоевского, а также выделить личный авторский вклад Достоевского в развитие петербургского текста.

Ключевые слова и фразы: Петербург Достоевского; семиотика города; Ю. М. Лотман; Б. А. Успенский; В. Н. Топоров; урбанистика Петербурга XIX в.

Проблематика Петербурга Достоевского является в настоящее время одним из самых значимых и исследуемых аспектов наследия писателя. Выделение этой темы как специфического подраздела достоевсковедения произошло еще в начале XX в. В 1924 году была опубликована монография Н. П. Анциферова «Петербург Достоевского», где автор использовал уникальный исследовательский подход, включающий в себя, кроме топографических и биографических изысканий, элементы герменевтического и семиотического анализа текстов произведений Достоевского. На материале Петербурга Достоевского Анциферов закладывает основы семиотического осмысления городского пространства.

Работа Анциферова обрела известность и привлекла внимание к петербургскому тексту Достоевского не только в пределах СССР, но и в среде русской эмиграции. Так, опубликованная в сборнике «Славянское и восточно-европейское ревю» (1927) рецензия Г. В. Флоровского содержала весьма высокую оценку исследовательского метода Анциферова. В 30-х - 50-х годах было опубликовано лишь несколько небольших статей, посвященных данной теме: статья-предисловие Л. П. Гроссмана «Город и люди “Преступления и наказания”» (1939), статья Ф. И. Евнина «Роман “Преступление и наказание”» (1959).

Уже во второй половине XX в. более глубокое развитие эта тема обрела в трудах представителей московско-тартусской семиотической школы. В работах Ю. М. Лотмана, Б. А. Успенского, В. Н. Топорова Петербург выступает семиотической моделью - единой системой, состоящей из комплекса исторически сложившихся и транслируемых в культуре мифов, символов и текстов.

Несмотря на «разноречивость» [1, с. 37] и многомерность метафорической репрезентации петербуржской среды в творчестве Достоевского, исследователями выделяются сходные характеристики, образующие единую семиотическую модель. Самой очевидной и значимой характеристикой Петербурга Достоевского можно считать его искусственность и надприродность, предопределившую всеобщий модус развития русской культуры послепетровского периода. Развивая концепцию концентрического и эксцентрического типов городов, М. Ю. Лотман противопоставляет эксцентрический Петербург не только концентрической, естественно сложившейся Москве, но и всей остальной России. Достоевский в своих произведениях неоднократно отмечает эту искусственную вымышленность, отсутствие естественных исторических корней. Эти свойства имманентны образу Петербурга и были укоренены в петербургском тексте задолго до Достоевского, он лишь опирается на них в создании собственной семиотической модели.

Изначально присутствовавший в петербургской семиотической модели космогонический мотив борьбы со хтоническим началом - силами природы - неразрывно связан с мифологемой эсхатологического падения Петербурга, обреченного на затопление. Явные и скрытые отсылки к мифу о Великом потопе в петербургском тексте Достоевского встречаются довольно часто. Но эта обреченность оборачивается одновременно мотивом мессианской избранности, истоки которой кроются в сопричастности Петербурга к историософской концепции «Москва - Третий Рим». Как полагает Б. А. Успенский, в символическом пространстве Петербурга священность города устанавливается государственной властью, что снимает противоречие между сакральным и государственным началами, присутствовавшее в семиотическом пространстве Москвы [8, с. 350].

Отдельного рассмотрения заслуживает мотив фантасмагории в образе Петербурга Достоевского, выраженный не в дуалистической антитезе яви и сна, а в их неразрывной взаимосвязи. К этому мотиву относится повторяющаяся метафора призрачного города, словно сотканного из тумана («Подросток»). Характер гротеска и фантасмагории носят и жанровые мотивы петербургского городского анекдота, отчасти наследованные Достоевским от Гоголя и в ранний период его творчества образовавшие отдельное направление чиновничьего сюжета («Господин Прохарчин», «Двойник»). Кроме того, примером фантастической репрезентации города является и осознанный метафорический антропоморфизм архитектурных сооружений: описывая дом Рогожина в романе «Идиот», Достоевский неоднократно упоминает его «физиономию», а в «Белых ночах» наделяет дома способностью говорить. В более поздних произведениях Достоевского пушкинский genius loci - Медный всадник - присутствует как реминисценция, а семиотическая модель Петербурга принимает форму целостного хронотопа. достоевский петербургский текст семиотический

Применительно к «Преступлению и наказанию» Л. П. Гроссман, размышляя о взаимосвязи городской среды и сознания героя, пишет о специфической «атмосфере», довлеющей над героями и толкающей их на определенные действия [4, с. 49]. Еще до этого Анциферов вполне осознанно формулирует идею предопределенности сознания героя Достоевского локусом его обитания [1, с. 32]. Герой при этом как бы утрачивает свою самоценную реалистичность, становясь отчасти функцией хронотопа. Новое значение в этом контексте обретает функция героя-фланера. Описания маршрутов героев Достоевского всегда отличаются необыкновенной подробностью и точностью. Эту точность топографии романов Достоевского Анциферов объясняет стремлением наделить героев реалистичностью, которая несколько утрачивается из-за фантастичности локуса их обитания. Этому утверждению вторит Д. С. Лихачев в своих рассуждениях о «топографическом реквизите» [5, с. 45], необходимом, по его мнению, самому Достоевскому в качестве опоры для сюжетно-событийного развития произведений. Но в то же время не стоит забывать, что эта топографическая точность могла быть наследована от европейского авантюрного романа (А. Дюма, Э. Сю), с которым Достоевский был очень хорошо знаком.

Другой аспект семиотического пространства Петербурга, культивированный Достоевским, - мотив городского подполья. Речь здесь идет не только о натуралистическом изображении городских трущоб, неприглядной социальной изнанке блестящего петербургского фасада, но и о подземном, загробном мире, являющемся отражением земного мира в самом буквальном смысле: герой рассказа «Бобок», заблудившийся случайно на петербуржском кладбище, слышит разговоры лежащих в могилах мертвецов. Анциферов усматривает в этом сюжете цитацию средневекового мотива dance macabre [1, с. 65]. В действительности образ мертвеца и кладбища является неотъемлемым атрибутом семиотической модели Петербурга XIX в., имевшего репутацию своего рода «некрополя» [9, с. 30].

С этим связано и характерное для Достоевского противопоставление Петербурга и остальной России. Москва многократно упоминается в его произведениях: так, в романе «Идиот» именно из Москвы приходит неожиданное наследство Мышкина, в Москве проводят детство Верховенский-старший и Варвара Петровна Ставрогина в «Бесах», в Москву уезжает Иван Карамазов, предвидя убийство отца. Но при этом город всегда остается за кадром, вне основного фокуса действия. В отличие от Петербурга, Москва позиционируется как продолжение России, естественное выражение ее сути. Петербург же в его творчестве со временем все более дистанцируется от России. На эту метаморфозу семиотической модели Петербурга Ф. М. Достоевского указывает и Ю. М. Лотман [7, с. 746]. В ранних работах Достоевского, относящихся к периоду до ссылки, Петербург не только предстает равнозначным России, но и выступает форпостом идеи ее прогрессивного развития («Петербургская летопись» (1847)). Но со временем семиотическая модель Петербурга Достоевского претерпевает значительные изменения и обретает все более негативную смысловую окраску. В «Братьях Карамазовых» Петербург уже становится воплощением болезни России, которую необходимо преодолеть.

В этот период Достоевский не только констатирует обреченность Петербурга, но и желает его падения.

Противоречивая эклектичность семиотической модели Петербурга Достоевского, широкий диапазон символических вариаций неоднократно отмечались исследователями. Истоки этих особенностей следует искать в раннем периоде творчества писателя. В его первых произведениях (повести «Хозяйка» (1847), «Белые ночи» (1848) мы видим типичный «романтический» способ репрезентации городского пространства. Примерно к этому же периоду относится «Петербургская летопись» (1847), где Достоевский пробует себя в жанре физиологического очерка, весьма популярного в то время у читателя. Натуралистические зарисовки петербургской жизни, исполненные социальной злободневности, открывали принципиально иное направление осмысления петербургской темы. Именно противоположностью этих двух интенций (социальный натурализм и романтический сентиментализм) и определяется многомерность форм репрезентации Петербурга Достоевского.

Таким образом, в качестве авторских и новаторских характеристик семиотической модели Петербурга Достоевского в единой эволюции петербургского текста можно выделить специфические аспекты. Разделение петербургского пространства на фасад и трущобы, «пространственная антитеза» сцены и закулисья [9, с. 217] весьма характерны для петербургского текста на всей истории его существования. Достоевский же представляет совершенно новый ракурс изображения Петербурга, немыслимый, например, в пушкинском тексте. Он осознанно обращается к петербургским трущобам, нисколько не смущаясь неприглядностью описываемых декораций. При этом исследователи по-разному объясняют эту тенденцию. Бахтин склонен видеть в этом трущобный натурализм, характерный для жанра менипповой сатиры. Гроссман усматривает в этом родство с французским романом-фельетоном. Кроме того, Достоевский прибегает к явной цитации предшествующей традиции петербургского текста. Аллюзии текстов Пушкина и Гоголя во многом служат ему опорой для возведения собственной семиотической модели Петербурга. Являясь своего рода «оформителем» [Там же, с. 523] изначальной традиции петербургского текста, Достоевский преобразует образы Петербурга эпохи классицизма, формируя собственную, абсолютно самоценную семиотическую модель, играющую роль переходного звена между палладианским Петербургом золотого века и предреволюционным, декадентским Петербургом эпохи заката.

Список литературы

1. Анциферов Н. П. Петербург Достоевского // Анциферов Н. П. Душа Петербурга. Быль и миф Петербурга. Петербург Достоевского. М.: Книга, 1991. С. 15-228.

2. Бахтин М. М. Формы времени и хронотопа в романе // Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Худож. лит., 1975. С. 234-407.

3. Гоголь Н. В. Петербургские записки 1836 года // Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: в 14-ти т. Л.: Академия наук СССР, 1952. Т. 8. Критические и публицистические статьи (1831-1836, 1845-1850). С. 231-235.

4. Гроссман Л. П. Город и люди «Преступления и наказания» // Достоевский Ф. М. Преступление и наказание. М.: Гослитиздат, 1939. C. 3-52.

5. Лихачев Д. С. Достоевский в поисках реального и достоверного // Лихачев Д. С. Литература - реальность - литература. Л., 1984. С. 44-59.

6. Лотман Ю. М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Лотман Ю. М. История и типология русской культуры. СПб.: Искусство, 2002. С. 208-222.

7. Лотман Ю. М. Современность между Востоком и Западом // Лотман Ю. М. История и типология русской культуры. СПб.: Искусство, 2002. С. 744-752.

8. Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Отзвуки концепции «Москва - Третий Рим» в идеологии Петра Первого (к проблеме средневековой традиции в культуре барокко) // Лотман Ю. М. История и типология русской культуры. СПб.: Искусство, 2002. С. 349-362.

9. Топоров В. Н. Петербургский текст русской культуры. Избранные труды. СПб.: Искусство, 2003. 616 с.

10. Florovsky G. V. // Slavonic and East European Review. L., 1927. Р. 193-198.

Размещено на Allbest.ru