Размещено на http://www.allbest.ru/

Композиция сюжета фантастической повести В.Ф. Одоевского "Косморама" (1840)

Пашаева Татьяна Низамовна

Аннотация

В статье анализируется фантастическая повесть русского философа и писателя 20-40-х годов XIX века В.Ф. Одоевского "Косморама" с точки зрения сюжетостроения. Делается вывод о том, что в ней писатель по совету А.С. Пушкина пытается изменить "форму плана". Граница между фантастическим и реальным в этой повести подвижна, и переход из одного плана в другой совершается незаметно. События иррационального плана поданы как происшедшие на самом деле, более того, их подлинность подтверждается реальными деталями и явлениями действительности. Таким образом, "Косморама" отвечает всем требованиям фантастической повести. Адрес статьи: www.gramota.net/materials/2/2018/1-1/12.html

Ключевые слова и фразы: Одоевский; "Косморама"; фантастическая повесть; сюжет; композиция; иррациональное и реальное.

В русской литературе 20-30-х годов XIX в. фантастическая повесть занимает особое место, ведь романтизм предполагает как один из обязательных своих атрибутов принцип "двоемирия". Реализуясь у каждого писателя по-своему, он всегда имеет в виду наличие двух реальностей: той, которая окружает героя, в которой он родился и живет, и той, куда он стремится или куда попадает в поисках идеала. Загадочный, таинственный мир души героя, непознаваемые тайны природы, желание проникнуть в самые бездны человеческого сознания - все это приводит писателя-романтика к использованию фантастики в самых различных ее видах. Фантастические повести создавали А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, В. Одоевский, А. Погорельский, О. Сомов, А. Вельтман и другие.

Литературоведческих работ, конкретно посвященных теме "фантастическое и реальное", немного, что, конечно, связано с теми принципами, с которыми ученые XX века подходили к литературе. Главным было в произведении наличие реалистического плана повествования. Реализм признавался высшим достижением искусства и литературы. Начало такой традиции было положено еще Белинским, который относился к фантастике очень сложно (с отрицательным определением "ложный мистицизм") [1, c. 260]. Что же касается В.Ф. Одоевского, то критик высоко оценивал его апологи, притчи как сатирическое осмысление действительности [2, с. 305-311], крайне отрицательно - мистические повести "Сильфида", "Косморама", "Саламандра", "Необойденный дом" (в статье по поводу выхода собрания сочинений писателя в 1844 году) [Там же, с. 313-314]. повесть писатель фантастический

Первым серьезным трудом в этой области является исследование П.Н. Сакулина, который рассматривал творчество В.Ф. Одоевского как определенный этап в развитии русского идеализма [14].

В наше время появляется ряд исследований, посвященных обобщенному обзору фантастических повестей 20-30-х годов (без подробного анализа произведений) [8; 10], разбирается фантастика отдельных авторов [7; 13]. По творчеству же конкретно В.Ф. Одоевского серьезных исследований очень мало, а о соотношении фантастического и реального в его повестях почти ничего нет [5; 6; 9].

Русские "любомудры", а более всех В.Ф. Одоевский, восприняли свои философские идеи от Шеллинга, работы которого прямо вели к мистике, средневековым немецким народным преданиям. Сама романтическая идея народности, понимаемая как выражение народного духа в нравах, обычаях, поверьях, преданиях, была важнейшим источником фантастической повести (как в Европе, так и в России) [4, с. 139]. Очень существенно при этом то, что чудесное, сверхъестественное вторгается в обыденный быт. Чем ниже данный бытовой фон, тем глубже контрастируют между собой эти два мира - фантастический и реальный. "В этом, - пишет исследователь Н.В. Измайлов, - полнейшее выражение того "двоемирия", которое составляет сущность мистического романтизма, выраженного в фантастике" [Там же].

Очень точно об этом соотношении двух миров в фантастическом произведении писал В.С. Соловьев, представляя свой перевод сказки Гофмана "Золотой горшок". Он говорит о "постоянной внутренней связи фантастического и реального элементов, причем фантастические образы, несмотря на всю свою причудливость, являются не как привидения из иного, чуждого мира, а как другая сторона той же самой действительности…". "В фантастических рассказах Гофмана, - продолжает критик и философ, - все лица живут двойной жизнью, попеременно выступая то в фантастическом, то реальном мире. Вследствие этого, они или, лучше сказать, поэт - через них - чувствуют себя свободными, не привязанными исключительно ни к той, ни к другой области… Эта двойная свобода и двойная игра поэтического сознания с реальным и фантастическим миром выражается в своеобразном юморе…" [15, с. 573-574].

Итак, фантастическая повесть, на наш взгляд, должна обладать следующими свойствами: в ней должны существовать два мира - реальный и фантастический. Причем успех ее зависит от того, насколько автор "легко" (по-пушкински) перемещается вместе со своими героями из одного мира в другой. Именно об этом Пушкин говорит Соллогубу (узнав о признании Одоевского, что писать фантастические сказки трудно):

"Да если оно так трудно, зачем же он их пишет?.. Фантастические сказки только тогда и хороши, когда писать их нетрудно". Очень ценивший советы Пушкина, Одоевский в 1844 году писал А. Краевскому, что старается "быть более пластическим…" [12, с. 235]. Но Одоевскому это удавалось много труднее, чем Пушкину (в "Пиковой даме") или Лермонтову (в "Штосе"). Ведь он был, прежде всего, ученым, философом, алхимиком, мистиком. В "Письмах к графине Е.П. Ростопчиной о привидениях, суеверных страхах, обманах чувств, магии, кабалистике, алхимии и других таинственных науках" ("Отечественные записки", 1839 г.) он излагает целую концепцию, в которой были и научная, и мировоззренческая, и литературная сторона. "Письма" почти не оставляют места для мистических спекуляций, и Одоевский противопоставляет естественнонаучные знания "страшным повестям". Но при этом он "является в двух лицах - как автор фантастических повестей с необъясненным до конца сверхъестественным элементом - "Сильфиды" (1837), "Сегениеля" (отр. опубл. - 1838) - и как автор научной статьи, подрывающей мировоззренческую основу таких повестей и сводящей их фантастику почти до уровня литературной условности" [3, c. 226-231]. И почти одновременно с этими письмами он читает в салоне Ростопчиной "Космораму" (1840) [Там же, c. 227] - первую свою истинно "мистическую" фантастическую повесть.

Однако многие исследователи считают одной из "наиболее характерных, законченных по мысли фантастических повестей Одоевского" "Сильфиду" [3, с. 165]. П.Н. Сакулин называет ее, а также "Саламандру" и "Космораму" "самыми значительными и наиболее отделанными произведениями мистического содержания" [13, с. 90].

"Косморама" (1840) - яркий образчик повести с "двойной мотивировкой". Ирреальные силы врываются в действительность, а она, в свою очередь, таит в себе много совпадений, загадок, не поддающихся объяснению. Граница между фантастическим и реальным в этой повести подвижна, и переход из одного плана в другой совершается незаметно. Именно такое объяснение дает принципу завуалированности, то есть истинной фантастики, герой одного из рассказов "Серапионовых братьев" - Эдмунд Лезен. Он рисует картину так, что она двоится: на ней видны "всякие образы", но в целом она кажется лишь "кучей деревьев, сквозь которую просвечивают чарующие лучи вечернего солнца". Подобную действительность мы переживаем и в жизни, уловить ее - это значит, по Гофману, привнести в пейзаж "истинно поэтическое, фантастику". Мысль проста: не нужно искать фантастику "Бог знает где", она - в реальной жизни [7, с. 58].

Эпиграф из неоплатоников (так указывает Одоевский) - "Что снаружи, то и внутри" - говорит о существовании двух миров, один из которых отражает другой. Иррациональное настолько органично вливается в ежедневную жизнь героя, что он даже "в первую минуту не мог вполне оценить всю странность своего положения", а все его "существование стало цепью непонятных дивных приключений" [11, c. 196].

Повествование от 1-го лица внушает особое доверие к герою, хотя и оставляет за читателем право сомневаться: "…пораженный всем мною виденным, будучи решительно не в состоянии отличить действительность от простой игры воображения, я до сих пор не могу отдать себе отчета в моих ощущениях" [Там же]. Но это единственный намек на некую неадекватность героя действительности. Больше в тексте никаких поводов к сомнению нет. А все попытки хоть как-то объяснить "чудесное" или ироничны, или лишь подтверждают существование некой непонятной силы, вмешивающейся в эту жизнь.

Герой с самого детства находится в неком "чудном состоянии", в котором все время происходит что-то "таинственное". Вначале носителем чудесного, дверцей в иной мир была косморама. И если в первый раз предсказание, увиденное малышом в игрушке, могло еще быть объяснено детской догадкой, то все последующее доказывает, что тайна существует. Тем более, что все увиденное полностью сбывается. Встреча после долгого отсутствия с доктором Бином, новые видения в космораме открывают ему дверь в мир, где "все говорило языком для (него. - Т. П.) непонятным…" [Там же, с. 203]. Была предсказана его встреча с Элизой, роковым образом повлиявшая на их судьбу. Во всем этом странным и непостижимым образом участвует доктор Бин.

В реальной жизни доктор Бин - обыкновенный человек, рационалист, пытающийся всему найти логическое объяснение. В космораме же он превращается в другого человека: "Он был совсем не тот, хотя сохранил ту же одежду… там он держал меня за руку, говорил мне что-то невнятное…" [Там же]. Настоящий доктор Бин и не подозревает о существовании своего двойника, а видения воспитанника объясняет нездоровьем. Но то, чего не знают герои, должен понять читатель. Грань между мирами хрупка. Фантастический и реальный мир взаимопроникаемы. Возвратившись после долгого путешествия, герой обнаружил, что доктор Бин "совсем не переменился с тех пор, когда я его видел лет двадцать назад" [Там же, с. 202]. Этому объяснения нет, но читатель связывает настоящего доктора и его двойника - Мефистофеля, который "невольно" передал ему "чудную, счастливую и вместе бедственную способность: с той минуты растворилась дверь…". Причем, совершилось это против воли героя, по законам, "непостижимым" и для доктора. Мотив рока, судьбы - один из главных в "Космораме". Ведь "чудная дверь" раскрылась в герое для "благого и злого, для блаженства и гибели", "и уже никогда не затворится". Этот дар доктор называет "роковым" [Там же, с. 203].

Мистическое, ирреальное и действительное смыкаются все более и более. Исчезает косморама (доктор Бин велел ее уничтожить), но дверь, раз открытая, с тех пор не закрывается. В повести осуществляется принцип двоемирия - такого, когда оба мира существуют не просто рядом, а сообщаются постоянно, поясняют друг друга. Они как бы отражаются друг в друге, но как в искажающем зеркале. Герои этого, настоящего мира, не знают о своем существовании в другом.

Софья в этом мире напоминает гетевскую Гретхен. Весь мир, связанный с ней, обыкновенен, прост. Одоевский описывает с любовью один из московских двориков, в котором "над домом в три этажа и в одно окно… возвышалась огромная зеленая решетка в виде голубятни…", где "все носило отпечаток живой, привольной домашней жизни…" [Там же, c. 207].

Ничто в жизни Сони и ее тетушки - простых московских обывателей - не напоминает о тайнах и страданиях, о предсказаниях и ином мире. Все здесь "придумано было для удобства и спокойной жизни", а комнатка Сони "отличалась от других комнат особенною чистотою и порядком". Лишь, может быть, "старая Библия, на большом комоде старинной формы с бронзой… несколько томов старых книг" напомнят читателю об основной теме повести: о существовании иррационального начала. Но герой, как и пушкинский Онегин, не хочет замечать самобытности героини, видит в ней лишь обыкновенную барышню, а ее рассуждения о басне "Стрекоза и Муравей" вообще кажутся ему бессмысленными. Он не замечает в героине никаких "странностей", видит только "чистоту" и "невинность" и считает нужным "продолжать… роль моралиста" [Там же, c. 211].

Но читатель давно уже увидел в ней "наклонность к мистицизму", а главное - роковую предназначенность сыграть в его жизни жертвенную роль. Все: и ее толкование сцены из "Фауста", и легенда о двух людях в пещере, и ее выписки в альбоме, - должно было послужить ему предостережением. Сама того не зная, она связана с тем, другим, миром. Но ему именно там она видится пошлой, вульгарной женщиной, пытающейся женить его на себе. Вся повесть буквально насыщена символическими, аллегорическими и философскими аллюзиями, и очень важно то, что она не превращается в "иллюстрирующую общую идею", как пишет В.Э. Вацуро [3, с. 230]. Можно воспринимать этот другой мир (из косморамы) как мир разума, сознания, внутренней нашей действительности. Не в этом дело. Соотношение данных двух планов (мистического и реального) сложно. Они уже существуют не просто как две параллели, они зависят непостижимым образом друг от друга. Как и в любой фантастической повести, мистическое получает и реальное объяснение: мертвец "оживает" потому, что он и не умирал (летаргический сон); пожар произошел от несчастного случая; герой вовремя не пришел на свидание к Эльзе потому, что заснул. Но все эти объяснения на самом деле мнимые. Они ничего не объясняют, а, напротив, усиливают мистический план повести. Между тем и сам герой, "размышляя о всех странных случаях", происходивших с ним, "запасся всеми возможными книгами о магнетизме". Казалось, он нашел разгадку всех "странностей", происходивших с ним: "…тайна скрывается в моей физической организации", - говорит он. Но дальнейшее развитие событий решительно противоречит таким объяснениям: странный "свинцовый" сон, роковое опоздание, некий "час" - "невозвратимое время" [11, с. 237], всеразрушающий пожар, отозвавшийся в реальном мире ("он играл в карты… ночью в доме у него сделался пожар; все сгорело: он, жена, дети, дом - как не бывали, даже камни горели" [Там же, с. 239]). Точно так же обнаружится, что Софья, спасшая его из этого мистического пламени (она появляется в самую критическую минуту в виде "белого облака"), на самом деле, в реальности, умирает от странной непостижимой болезни: "…все тело ее было как будто обожжено" [Там же, c. 240].

Таким образом, "Косморама" может считаться истинно фантастической повестью, ибо в ней события ирреального плана поданы как происшедшие на самом деле. Более того, их подлинность подтверждается реальными деталями и явлениями действительности. В самой жизни происходит столько случайных совпадений и столько узнаваемых в другом мире моментов, что они уже не могут быть случайностями, а прямо говорят о наличии ирреальности. Даже сон, который обычно появляется как одно из поэтических средств создавать и поддерживать завуалированную фантастику (Ю. Манн), здесь, напротив, призван усилить мистический момент. Оба героя одновременно видят страшный пророческий сон об ожившем графе, и тот действительно оживает. Так Одоевский в этой повести пытается "по совету" Пушкина "изменить форму плана". И хотя в ней много необъяснимого, непонятного, несмотря на "вычурность" стиля, все же она отвечает всем признакам фантастической романтической повести.

Список источников

1. Белинский В.Г. О русской повести и повестях Гоголя // Белинский В.Г. Полное собрание сочинений: в 13-ти т. М.: АН СССР, 1953. Т. 1. С. 259-307.

2. Белинский В.Г. Сочинения князя В.Ф. Одоевского // Белинский В.Г. Полное собрание сочинений: в 13-ти т. М.: АНСССР, 1955. Т. 8. С. 297-323.

3. Вацуро В.Э. Последняя повесть Лермонтова // М.Ю. Лермонтов. Исследования и материалы / ред. колл.: М.П. Алексеев (отв. ред.), А. Глассе, В.Э. Вацуро. М.: Наука, 1979. С. 223-252.

4. Измайлов Н.В. Фантастические повести // Русская повесть XIX века. История и проблематика жанра / под ред. Б.С. Мейлаха. Л.: Наука, 1973. С. 134-168.

5. Маймин Е.А. Владимир Одоевский и его роман "Русские ночи" // Одоевский В.Ф. Русские ночи. Л.: Наука, 1975. С. 247-277.

6. Маймин Е.А. О русском романтизме: книга для учителя. М.: Просвещение, 1975. 240 с.

7. Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. Вариации к теме. М.: Coda, 1996. 474 c.

8. Мейлах Б.С. От составителя // Русские повести XIX века 20-30-х годов: в 2-х т. М. - Л.: Художественная литература, 1950. Т. 1. С. III-XXXIV.

9. Немзер А.В. В.Ф. Одоевский и его проза // Одоевский В.Ф. Повести и рассказы. М.: Художественная литература, 1988. С. 3-11.

10. Николюкин А.Н. К типологии романтической повести // К истории русского романтизма: сб. ст. / под ред. Ю.В. Манна, И.Г. Неупокоева, У.Р. Фохта. М.: Наука, 1973. С. 259-283.

11. Одоевский В.Ф. Повести и рассказы. М.: Художественная литература, 1988. 384 с.

12. Одоевский В.Ф. Русские ночи. М. - Л.: Наука, 1975. 430 с.

13. Петрунина Н.Н. Проза Пушкина. Л.: Наука, 1987. 332 с.

14. Сакулин П.Н. Из истории русского идеализма: в 2-х т. М.: М. и С. Сабашниковы, 1913. Т. 1. Ч. 2. 485 с.

15. Соловьев В.С. Философия искусства и литературная критика. М.: Искусство, 1991. 701 с.

Размещено на Allbest.ru