О некоторых особенностях поэтики лирики И. Эренбурга

Размещено на http://www.allbest.ru/

О некоторых особенностях поэтики лирики И. Эренбурга

М.Ю. Тарарак

Периодом свободного стиха творчества И. Эренбурга Б.Я. Фре- зинский называл период с 1914 по 1920 гг., когда были созданы поэтические книги «Стихи о канунах», «Повесть о жизни некоей Наденьки и о вещих знамениях, явленных ей», «О жилете Семена Дрозда. Молитва», «Молитва о России», «В звездах» и «Огонь» и «Раздумия». При всем разнообразии их объединяет, на наш взгляд, то, что И. Эренбург стремился освободиться от подражательности и в «Стихах о канунах», по его собственным словам, впервые заговорил «своим собственным голосом». Как отмечает исследователь, это период «занимает в автобиографии Ильи Эренбурга несколько строк: “В начале войны захотел воевать. Не взяли. Потом на вокзале в Иври по ночам грузил вагоны за сто су. Я мерз. Скверно было. Потом писал “Стихи о канунах”. Затем стал корреспондентом “Биржевки”. Попал на фронт. Об этом писал”» [2, с.21]. Как известно, И. Эренбург не сумел издать «Стихи о канунах» в Париже и, по сообщению исследователей, «Волошин, принимавший новые стихи Эренбурга, уговорил М.О. Цетлина дать средства на их издание, и в 1916 г. книга вышла в Москве» [3, с. 591]. Стихи почти не вызвали откликов, - слишком не вовремя они были написаны и опубликованы, и русская печать, посвящая свои полосы военным сводкам, не обратила внимание на искренность и особую тональность молодого поэта, выразившего боль и тоску от ощущения «духовного запустения первых лет европейской катастрофы», как писал М. Волошин [цит. по: 3, с. 592].

По словам Б.Я. Фрезинского, эта книга - «.. .самая большая и самая темная поэтическая книга Ильи Эренбурга: в ней и лирика, и театральные сцены, и портреты друзей (цикл из 17-ти стихотворений “Ручные тени”), и повести в стихах, и циклы молитв. Ее объединяет эстетика неэстетичного, новая для Эренбурга поэтика, и в плане общего развития русской поэзии Серебряного века она соответствует переходу от акмеизма к футуризму; <...> при этом о футуризме Эрен- бург ничего толком не знал, считая футуристом только Игоря Северянина...» [3, с. 22]. Эренбург-поэт проходил этапы ученичества у символизма и акмеизма, а его переход к авангарду был естественным продолжением творческого роста, совпавшим с развитием в русской поэзии модернизма. Между тем, как нам представляется, Эренбург не был футуристом в том смысле этого слова, который вкладывается в него по отношению, например, к Вл. Маяковскому, Вел. Хлебникову или Е. Гуро: футуризм был принят им не во всей полноте его программы, сформулированной в декларациях этого течения. Еще раз отметим: он, по словам Фрезинского, почти ничего не знал о нем. С другой стороны, сам способ художественного мышления соответствовал авангардному и проявлялся в ряде использованных поэтом приемов. Цель статьи состоит в том, чтобы осмыслить особенности поэтики лирики поэта этого периода.

Как полагает Б.Я. Фрезинский, «.как это случалось потом у Эренбурга (”Оттепель”!), название книги, в определенной мере, значительней ее содержания (оказалось, что это действительно кануны вип. 2(78), частина перша неслыханных перемен и в судьбе Европы, и - в особенности - в судьбе России и всех ее народов). “Стихи о канунах” - книга не точных исторических предвидений, <...> но темных многозначных пророчеств, богоборчества и покаяний, богохульства и молитв» [3, с. 24]. Двумя главными темами книги он называет тему смерти и тему скуки [3, с. 24, 26] и сомневается в возможности считать ее гражданской поэзией «в прямом смысле, поскольку она предполагает ясность и общедоступность, но и небезызвестный образ башни из слоновой кости не имеет к ним ровно никакого отношения» [3, с. 24]. Второе замечание исследователя не менее важно: «Путь, пройденный Эренбургом-поэтом за шесть лет, пусть, в части поэтики условно помечаемый вехами: символизм - акмеизм - футуризм (причем только последний отрезок его Эренбург считал “своим”), ретроспективно выглядит понятным, однако предсказать его было невозможно» [2, с. 26-27]. эренбург символизм философская лирика

Книге «Стихи о канунах» предпослано два библейских эпиграфа: из Второзакония и Откровения св. Иоанна Богослова: первый из них - ветховезаветный, второй - новозаветный. Оба эпиграфа говорят о надвигающейся и неминуемой катастрофе. Стихотворения в книге расположены по семи разделам, каждому из которых было дано название: как пишет Б.Я. Фрезинский, «.то, что было правилом для символистов, Эренбург применил фактически впервые» [3, с. 676]. Первый из них был назван своего рода оксюмороном - «Райская гарь», в него вошли двадцать стихотворений. Элементы поэтики авангарда проявились уже в первом разделе книги. Одной из черт является переосмысление библейских истин, символов, как и у Маяковского, до их снижения. Так, в сюжетном стихотворении «Канун» передается ощущение надвигающейся катастрофы. Горбун поет о «Наставшем Успении / Его преподобной матери» [3, с. 180], однако форма его песни - песня нищего на площади - противоречит ее содержанию: он «поклоняется» «кануну / Черного года», приметой которого является засуха. Образ засухи - это образ надвигающейся смерти земли, которая «лежит и стонет», «суха, темна»; у земли «рот отверст». Одновременно это и развернутая метафора конца мира. Поэт переводит реальный план - «мальчик слепого за руку водит» - в план библейский: «кровью человечьей», «чернью покрылись дни», «виноградные гроздья», «великую веру» и пр. Песня горбуна становится метафорическим предупреждением о наступлении новой эпохи: «Кличет сыч», «горячие очи / Затмились они», «...темной ночи отверстые / Целуйте ноги слепца»: «...время / Причаститься иной благодати!..» [3, с. 180].

Это стихотворение Эренбурга близко по своему содержанию и приемам выразительности известному стихотворению Вл. Маяковского «От усталости». Здесь также возникает образ земли, однако лирический герой видит ее своей «сестрой», говорит «нас - двое», готов обвить «впалые груди болот». В отличие от стихотворения Эренбурга, в котором лирический герой занимает позицию летописца, описывающего надвигающийся конец света, у Маяковского лирический герой выдвигается на первый план, обращается к земле: «Дай исцелую твою лысеющую голову...» [1, с. 49]. Поэт так же, как и Эренбург, создает образ измученной, необработанной земли, только она не засыхает без воды, а погибает в болотах: «груди болот», «канава», «зеленая сыщица», «грязных дорог» [1, с. 49,50].

Строй стихотворения Эренбурга «Канун», как и следующих стихотворений книги, например, «Перед причастием», близок ранней поэзии Вл. Маяковского в целом. Скажем, снижение библейских образов было свойственно известному стихотворению Маяковского «Я», в котором «Христос из иконы бежал», где лирический герой обращается к «хромому богомазу» с призывом: «лик намалюй мой / в божницу уродца века!» [1, с. 49]. У Эренбурга «Божия чаша разбита, / Осколки ее у ног. / Разбивший сейчас причастится / Телу и крови его» [3, с. 180]. Поэты не ощущают крепости и силы в библейском слове и символах, в произведениях через их снижение передается ощущение утраты целостности мира. Не случайно стихотворение «Я» завершается словами: «Я одинок, как последний глаз / у идущего к слепым человека!» [1, с. 49], а у Эренбурга создается образ слепца, бродящего по земле: «Мальчик слепого за руку водит», «От горсти земли он ослеп / Посыпал ее на горячие очи, / Затмились они» [3, с. 180].

Сходно Эренбург и Маяковский откликались на события первой мировой войны. В первом разделе книги Эренбурга опубликованы стихотворения «В августе 1914 года», «На войну», «На закате», «Кадриль», «В пивной» и др., выражающие эту тему. Поэт не принимает мысль о праведности войны и рассматривает ее как губительную для человека и человечества. Эренбург, как и Маяковский, использует сюжетные стихотворения, создавая картины объявления войны, отправки на фронт, перерыва между боями и пр. В стихотворения включается разговорная речь, риторический восклицания и вопросы, отрывки песен, называются места сражений. Маяковский вводит в стихотворения восклицания продавцов газет: «Вечернюю! Вечернюю! Вечернюю! / Италия! Германия! Австрия!» [1, с. 53], ура-патриотические крики: «Отравим кровью игры Рейна! / Громами ядер на мрамор Рима!» [1, с. 53]. В стихотворениях Эренбурга не только люди, а и неживые предметы говорят, кричат, поют разразившейся катастрофе: «А рельсы все пели и пели: / - Где же мы? где мы?» [3, с. 181], «Ну! Ну» / Пейте! Бейте! / Бейтесь! Смейтесь! На вокзальной скамейке!» [3, с. 181] и др.

Оба поэта создают отрывочные картины, сочетая реплики, движения, соединяемые на уровне ассоциаций. Так, в стихотворении «В августе 1914 года» у Эренбурга как бы три плана: «закланные жены», провожающие поезда на фронт, бойцы, поющие частушки внутри теплушек, и непонимающие происходящего «дамы на штыки надели / чужеземные цветы - хризантемы» [3, с. 181]. Это дает объемное изображение, передает движение и звуки. В стихотворении Маяковского «Война объявлена» таких планов больше: орущие газетчики, подравшиеся в кофейне сторонники и противники войны, плачущие звезды, залитый кровью снег, уходящие на фронт военные. Однако у обоих поэтов использован сходный прием, дающий возможность передать атмосферу общества, взбудораженного вестью о войне.

Показательным также является и то, что в произведениях обоих поэтов возникает образ матери и сына. Скажем, в стихотворении «Мама и убитый немцами вечер» весть о гибели сына разворачивается из материнского страдания - «белые матери / судорожно простерлись, как по гробу глазет» - в картину страдания звезд, неба, луны, вечера: «Звезды в платочках из синего ситца / Визжали», «А вечер кричит / безногий, безрукий», «израненный вечер» и др. [1, с. 55]. У Эрен- бурга страдание испытывает не только мать: «Он сегодня утром еще пил кофе / С мамашей. / Пили и забыли. / Уходили. / Не глядели, не скорбели. / Пили. Пели», но как у Маяковского, небесное светило - «солнце» и вечер: «Чад ли? жар ли? / Солнце в лужи тычется... / Вечер светится» [3, с. 181-182]. Бесчеловечность войны в сравнении с ценностью человеческой жизни передана у Эренбурга путем сравнения происходящего на полях сражений с игрой в оловянные солдатики: «Приходили оловянные солдатики / И стреляли из маленьких пушек. / Старший цедил какую-то штуку. / Дымила трубка. Дрогнули тела, повалились рядами, / Сокрушенные зорким огнем» [3, с. 182]. У Маяковского в войне хотят участвовать «бронзовые генералы на граненом цоколе» [1, с. 54].

Сходно осмысливается обоими поэтами трагедия искалеченных войной. В стихотворении Эренбурга «В пивной» (1915) создается картина горького пьянства «безногих солдат», ищущих утешения в пиве: «О лихих, о далеких атаках / Говорили лениво. Говорили, смотрели / На женские прелести» [3, с. 183]. Обращение к «девкам» имеет характер частушки, в которой женщины сравниваются с пушками, а инвалиды названы «пригожими», «видными» и «румяными»: «Ножки у вас не какие-нибудь - / Деревянные!» [3, с. 184]. Страдание инвалида передается путем сравнения его муки со страданием Николая Чудотворца, который «плакал» и «застилал» душу: «Солдат вынул образок, / Лег на скамью, как в гроб» [3, с. 184]. В стихотворении Маяковского «Вам!» (1915) боль за солдат передана в прямом обращении к сытой публике, которая глуха к страданиям:

Знаете ли вы, бездарные, многие,

Думающие, нажраться лучше как, - Может быть, сейчас бомбой ноги Выдрало у Петрова поручика?..

Если б он, приведенный на убой,

Вдруг увидел, израненный,

Как вы измазанной в котлете губой Похотливо напеваете Северянина! [1, с. 59].

Тематически близко стихотворению «О соборе Реймса» Эренбур- га стихотворение Маяковского «Гимн обеду». Эренбург осмысливает трагедию разрушения древнего собора в стихотворении, относящимся к философской лирике. «Доходил смердящий ветер / И по улицам носил дитя потерянное. / И стучали тихие калеки / Деревом» [3, с. 185-186]. Разрушенный собор - это «расщепленный, как дуб» «Господень Ларь», ответственность за его разрушение - «последний Суд» - лирический герой возлагает «на запад», откуда пришла война. У Маяковского трагедии разрушения собора противостоит не библейский план, а мещанство: «Если ударами ядр / тысячи Реймсов разбить удалось бы - / по-прежнему будут ножки у пулярд, / и дышать по-прежнему будет ростбиф!» [1, с. 65]. Равнодушие обывателей к инвалидам, разрушению архитектурных памятников, трагедии человечества в целом осмысливается поэтом сатирически.

В ряде стихотворений Эренбург создает образ мальчика, сквозь призму сознания которого передаются реалии войны. Так, в стихотворении «В детской» над кровью мальчика «картинку повесили, / Повесили лихого солдата, / Повесили, чтобы мальчику было весело, / Чтоб рано утром мальчику было весело» [3, с. 186]. Казак на картинке машет свой пикой, однако «красная краска капает на пол» [3, с. 186]. Игры мальчика утешают лирического героя стихотворения «На даче»: «И реченьками слабыми / Захватывал он / Бабочек <...> Господи, есть еще вечера беспечальные, / Когда небо сиреневое, розовое и золотое, / Когда в саду играют резвые мальчики / И пахнут левкои» [3, с. 187].

Лишь в единственном стихотворении раздела «Райская гарь» - «Когда замолкает грохот орудий...» лирический герой Эренбурга говорит «я»: «Вижу я в опечаленном небе / Ангелов сечу» [3, с. 189]. У Маяковского практически в каждом из стихотворений лирический герой - это «я»: «Я живу на Большой Пресне» [1, с. 57], «я встал» [1, с. 56], «Я - хороший» [1, с. 57] и др. Это отличает стихи о войне двух поэтов: у Эренбурга мировая бойня предстает в философском свете, когда трагедия каждого становится трагедией человечества, самого мира, стоящего у своего конца, а лирический герой - это летописец, фиксирующий происходящее и осмысляющий его. У Маяковского высока степень публицистичности, прямого обвинения общества в равнодушии, сытости, глухоте.

Поэтические книги И. Эренбурга, созданные в течение 1914-1920 гг., относящиеся к периоду свободного стиха, несут на себе печать мощного воздействия авангарда, что проявилось не только на уровне тематики, но и в области художественной выразительности. Однако близость не означала последовательного следования эстетической программе, например, русского футуризма, а проявлялась в использовании его отдельных приемов.

Как и в произведениях русских футуристов, в поэтических книгах Эренбурга переосмысляются и снижаются библейские истины и символы. Вечное, незыблемое, таким образом, подвергается сомнению и разрушается. В произведения врывается стихия улицы, ее разгул, жестокость, этот эффект достигается путем активного использования разговорной речи, а также приемов метаморфозы, развертывания метафоры, отрицательного параллелизма и обращенного параллелизма. В области синтаксиса продуктивными являются фигуры поэтического синтаксиса - риторические восклицания. Ведущими темами творчества Эренбурга этого периода является темы смерти, скуки, родины, поруганной любви; образы младенца (мальчика), души, поэта, бабы.

Эренбург создает образцы гражданской и философской лирики, однако в его книгах ощутимо стремление к эпическому осмыслению действительности, что проявилось в прозаизации поэзии, а также в переосмыслении прозаических жанров рассказа и повести.

В течение 1914-1920 гг. Эренбург переживает известную эволюцию, проявившуюся в книге «Огонь», где отрицание жизни, поругание святынь, богохульство, выразившееся в прежних стихах, сменяются активностью лирического героя, предчувствующего обновление земли, рождение новой истины. Как и в стихах русских футуристов, в поэзии Эренбурга приветствуются перемены, обещанные новой властью, а также выражается презрение к ней. Лишь в последнем цикле «Раздумия» лирический герой осознает, что катастрофический характер произошедшего остается только принять и осмысляет его в философских категориях.

Литература