Хронотоп, жанр и готорновский интертекст новеллы Ф. Сологуба "Снегурочка"

Несмотря на довольно интенсивное исследование прозы Ф. Сологуба в последние десятилетия [2; 3; 5; 7; 9; 11; 15], следует согласиться с автором вступительной статьи к первому тому новейшего собрания его сочинений -- С. Соложенкиной, которая справедливо полагает, что «Сологуб -- не из тех писателей, которые, хотя бы и посмертно, позволят исчерпать себя до конца. При видимой простоте, он многослоен и многозначащ» [14:23]. Это в полной мере относится и к его «календарной» малой прозе, в основе которой лежат святочные истории. Среди таких «календарных» новелл писателя-символиста, как «Рождественский мальчик» (1905), «Ел- кич» («Январский рассказ») (1906), «Красногубая гостья» (1909), «Незамерзающий мальчик» (1916), на наш взгляд, следует рассматривать и «Снегурочку» (1908), которую обычно интерпретируют лишь в контексте его литературных сказок и сказочек [15].

Так называемая «календарная» проза включала произведения, издание которых было приурочено к датам главных праздников христианского календаря -- Пасхи и Рождества, а также близлежащего к нему времени Святок (двухнедельный период, начинающийся Рождественским сочельником -- 24 декабря по ст. стилю -- и оканчивающийся Крещением -- 6 января по ст. стилю). Святочный рассказ в русской литературе восходил к двум источникам -- народной традиции (устные истории и былички) и зарубежному образцу («Рождественские повести» Ч. Диккенса, которые в России начали переводить с середины 40-х годов ХІХ века) [1; 6].

Классическим стало определение жанра святочного рассказа, которое дал Н. С. Лесков в «Жемчужном ожерелье»: «...Это такой род литературы, в котором писатель чувствует себя невольником слишком тесной и правильно ограниченной формы. От святочного рассказа непременно требуется, чтобы он был приурочен к событиям святочного вечера -- от Рождества до Крещенья, чтобы он был сколько-нибудь фантастичен, имел какую- нибудь мораль, хоть вроде опровержения вредного предрассудка, и наконец -- чтобы он оканчивался непременно весело. Святочный рассказ, находясь во всех его рамках, все-таки может видоизменяться и представлять любопытное разнообразие, отражая в себе и свое время и нравы» [10:434].

К концу ХІХ -- началу ХХ веков не только у беллетристов второго ряда, но и у каждого известного писателя (В. Г. Короленко, А. М. Горького, А. И. Куприна, Л. Н. Андреева, И. А. Бунина и др.) были свои вариации рождественского, святочного или же пасхального текстов [1]. В творческом наследии Ф. Сологуба «календарная» проза не составила отдельного сборника или цикла, она публиковалась разрозненно сначала в периодической печати, а затем попадала в его сборники и циклы малой прозы. Новелла Сологуба «Снегурочка» впервые была опубликована в газете «Речь» в 1908 году, а затем вошла в цикл «Книга превращений» (1914). Начиная с заглавия, в этой новелле, действительно, функционирует интертекст широко известной фольклорной сказки «Снегурочка». Поэтому читатель «серебряного века», знакомый не только со сказкой, но и, как правило, с ее литературной (драмой-феерией А. Н. Островского «Снегурочка», 1873) и музыкальной (оперой Н. А. Римского-Корсакова «Снегурочка», 1881) вариациями, сразу настраивался на восприятие сказочно-поэтической истории, а интерпретаторы сологу- бовского произведения по той же причине причисляли ее к литературной сказке.

В то же время, по замечаниям комментаторов прозы Сологуба [13:730], еще одним претекстом новеллы «Снегурочка» было произведение американского англоязычного пи- сателя-романтика Натаниэля Готорна (Nathaniel Hawthorne) «The Snow-Image», вошедшее в сборник «The Snow-Image and Other Twice-Told Tales» (1851) («Снегурочка и другие дважды рассказанные рассказы»). Исследователи творчества Готорна пишут о его важной роли в создании американской малой прозы (в том числе и литературных сказок), в которой доминировали нравственно-философская проблематика и откровенная назидательность. Его «Снегурочку» они характеризуют как рассказ или новеллу, в которых проявились тенденции, восходящие к фольклору, христианству и романтизму, причудливо взаимодействующие в мировосприятии американского писателя [8; 12]. Сказка Н. Готорна (в переводе С. Лихачевой -- «Снего- вичка») повествует о том, как братик по прозвищу Пион и сестричка по прозвищу Фиалка вылепили из снега девочку, которая ожила от тепла их рук, а затем была невольно погублена их отцом. Как показали исследователи, образы всех этих персонажей схематичны, аллегоричны и подчинены сказочной дидактике: «Фиалка -- выступает аллегорией Скромности и Кротости, Пион -- аллегорией того великого света, который, по верованиям квакеров, проникает в сердца людей и очищает их от греховности»[8].

Как протестант, Н. Готорн прославляет человеческий труд (равнозначный служению Богу и его прославлению), результатом которого становится ожившая Снегурочка. В то же время, как романтик он противопоставляет творческий акт создания снежной статуи детьми прагматическому труду их отца, в отличие от них и их матери, лишенного воображения и руководствующегося лишь «здравым смыслом». Поэтому он невольно становится причиной гибели девочки-снегурочки, в чудесную природу которой не может поверить. Отец приводит ее к печке, чтобы согреть, подтверждая библейскую мудрость: «Благими намерениями вымощена дорога в ад».

В финале звучит нравственная проповедь повествователя (alter ego автора), адресованная людям, которыми руководит здравый смысл: «Заметьте, это был один из тех редких случаев, что однако же порою случаются, когда здравый смысл нас подводит. Примечательная история снеговички, -- пусть людям проницательным, к числу которых принадлежит и достойный мистер Линдси, она показалась бы детской чепухой, -- тем не менее, заключает в себе немало моральных уроков, что пошли бы им только на пользу. Так, например, один из выводов может сводиться к следующему: людям, в особенности же людям добросердечным, должно хорошенько подумать над тем, что они делают, и, прежде чем начать действовать из филантропических побуждений, доподлинно убедиться, что они постигли суть и условия данного явления. То, что почитается благом для одного, может оказаться абсолютным злом для другого» [4].

На фоне такого претекста очевидно своеобразие сологубовской вариации сходной фабулы -- он пишет не назидательные рассказ или литературную сказку, а святочную новеллу. Оживление снежной девочки размером с большую куклу, которую лепили мальчик Шурка и его сестра Нюрка, происходит на святки: «Приближались святки. Дни были морозны и снежны» [13:533], «-Сегодня сочельник, -- объяснила Нюрка» [13:535] (здесь и далее курсив наш -- Е. Б. и Е. М.). Поэтому детское желание слепить снежную куклу, с которой можно было бы бегать и играть, чудесным образом исполняется.

Для объяснения этого фантастического происшествия автор предоставляет три причины на выбор читателя: «Оттого ли, что это был сочельник, ночь святая и таинственная, -- оттого ли, что крепко верили дети в то, что они сами придумали, -- оттого ли, что чародейная сказка обвеяла тихий сад тайными очарованиями и влила в излеплен- ный детскими руками мягкий и нежный снег непреклонную волю к жизни, творимой по творческой свободной и радостной воле, -- но вот небывалое совершилось, исполнилось детское неразумное желание, -- ожила белая Снегурочка и ответила Шурке нежным, хотя и очень холодным поцелуем» [13:538]. Таким образом, возможны три варианта истолкования «чуда» -- сакральное время (был сочельник), чрезвычайно сильное желание и вера детей, или же (по Шопенгауэру, влияние философии которого, как уже было отмечено, испытывал Сологуб [11]) стремление творческой воли воплотиться в жизнь.

В «Снегурочке» Сологуб обращается и к теме творчества и искусства. При описании творческого акта создания снежной куклы повествователь говорит о том, что причина очеловечивания Снегурочки может быть сокрыта во влиянии каких-то потусторонних сил: «И уж как они только ухитрились, -- уж не помогал ли им какой-нибудь добрый или злой дух, искусный в созидании тел, особенно там, где замысел жадно ищет возможности воплощения? -- но Снегурочка под их быстрыми пальцами вырастала как живая. И все черты, самые тонкие, возникали точно, словно лепилась из снега живая человекоподобная душа» [13:536].

Таким образом, сотворенное чудо могло быть инициировано не только добрыми, но и злыми силами, прокравшимися в подсознание невинных детей. В большинстве новелл Сологуба, в которых фигурируют существа из потустороннего мира, при их описании автор использует, в основном, зеленый цвет (зелененький елкич из одноименной новеллы, жуткие огромные зеленоватые глаза у женщины-вампа из «Красногубой гостьи» и др.). Снегурочку же, как и героя святочной новеллы «Рождественский мальчик», автор описывает при помощи белого цвета (белое платьице, белые башмачки, белая шапочка), символизирующего здесь не только потусторонность, но и холодность, мертвенность.

В финале новеллы родители Шурки и Нюрки, пытаясь отогреть «замерзшую девочку» у камина, губят ее. Дети всячески старались убедить родителей в чудесном происхождении их новой сестрицы и спасти ее, выпустив в родную ей стихию, на мороз. «Но взрослые всегда воображают, что они все знают лучше. Посадили Снегурочку в широкое мягкое кресло перед камином, где весело и жарко пылали дрова» [13:541]. Сологуб, подобно Н. Готорну, говорит о том, что дети проницательнее взрослых. Но этим нравоучительным выводом смысл святочной новеллы Сологуба не исчерпывается, поскольку охарактеризованному эпическому фрагменту произведения предшествовал лирико-философский, выполняющий кодирующую функцию «зачина».

Если новелла Н. Готорна начиналась с вполне традиционного для литературной сказки зачина («как-то раз на исходе морозного зимнего дня <...> после затяжного бурана» [4]), то первая же графически выделенная главка сологубовской новеллы представляет собой лирико-философскую миниатюру, стихотворение в прозе поэта-символиста. Здесь образ Снегурочки истолкован как символ высоты духа, соприродный иному миру, недосягаемости мечты и быстротечности счастья: «И говорит нам тот, кто знает: -- Тает Снегурочка у наших очагов, под кровлею нашего семейного дома. Там, на высокой горе, где только чистое веет и холодное дыхание свободы, живет она, белоснежная. Дети просятся: -- Пойдем к ней, туда, на высокую гору. Улыбается мать и плачет» [13:532-533].

Показательно, что среди субъектов этого лирического диалога оказываются не только некто Добрый и Злой, но также дети и их мать, то есть персонажи эпического фрагмента новеллы. Сологуб говорит о том, что способность мечтать свойственна, в основном, детям и лишь немногие взрослые сохраняют крупицы этой способности. Так, в следующей главке писатель заметит, что Анна Ивановна «была мечтательная и нежная в душе» (правда, тут же иронично добавит, «а по убеждениям была феминистка») [13:533]. Этот поэтический «зачин» (как и в «Елкиче») задает тон всему последующему повествованию и высокий уровень осмысления святочной истории. Персонажи и сюжет новеллы Сологуба не схематичны и аллегоричны, а символико-многозначны. У Сологуба (в отличие от Н. Готорна и от канонов жанра святочного рассказа) снята социальная и религиозная проблематика и связанная с ними назидательность. На фоне новеллы Н. Готорна (которая скорее сентиментальна, чем трагична) очевиднее трагический и иронический пафос святочной истории Сологуба. Лиро-эпический вариант сологубовской «Снегурочки» не описателен, а концентрированно поэтичен и потому более лаконичен.

Интересен переход от лирической (концептуально обобщающей) части новеллы Сологуба к эпической. Субъект повествования сначала заявляет о себе как об одном из героев («опять мы были дети», «Нас было двое: мальчик и девочка» [13:533]), а затем создает эпическую дистанцию между собой и персонажами («Мальчика звали Шуркою, а девочку -- Нюркою» [13:533]. Важно отметить, что Шурка больше был похож на отца, отличающегося рациональностью («мальчик практичный и рассудительный, весь в отца»[13:535], а Нюрка -- на мать, сохранившую некоторую долю творческого воображения, что предвещает повторение истории в будущем и указывает на ее архетипичность.

Лиризация и поэтизация текста новеллы Сологуба обеспечивается также за счет высокой степени его ритмизации. Автор достигает этого путем повтора соотносимых композиционных частей новеллы (маленьких, на одну страницу, главок), схожих синтаксических конструкций внутри этих главок (в их основе -- краткие реплики диалогов), а также финала, варьирующего текст лирического «зачина» и возвращающего читателя к началу текста, закольцовывая его, заставляя воспринять как целое. Как уже говорилось, хронотоп новеллы четко обозначен автором и представляет собой скаральное время святок. Все это позволяет сделать вывод о том, что перед нами образец лиро-эпической святочной новеллы Сологуба, в которой важную роль играет интертекст известных фольклорной и литературной сказок. В цикле «Книга превращений» новелла «Снегурочка», как и другие «календарные» тексты Сологуба, участвует в структурировании его «рамки». Завершая цикл, она подытоживает его концептуально, а возвращая к названию, проясняет его семантику.