Поэтика "дегеографизации" в путевом цикле "Картины Поволжья" А. Коринфского

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Е.В. Юферева

Поняття «дегеографізація» означає недиференцийованість простору із семіотичної та семантичної точок зору. Причина явища полягає, зокрема, в розпаді опозиції «чужий/свій», знеціненні «чужого» в художній культурі.

«Дегеографізація» простежується на різних рівнях подорожнього циклу, що автор статті намагається показати на матеріалі твору маловідомого автора Аполона Коринфського «Картины Поволжья».

Ключові слова: дегеографізація, локус, жанр, поетична зображальність, подорожній цикл.

Понятие «дегеографизация» обозначает недифференцируемость пространства с семиотической и семантической точек зрения. Причина явления заключается, в частности, в распаде оппозиции «чужой/свой», обесценивании «чужого» в художественной культуре. «Дегеографизация» прослеживается на различных уровнях путевого цикла, что автор статьи пытается показать на материале произведения малоизвестного автора Аполлона Коринфского «Картины Поволжья».

Ключевые слова: дегеографизация, локус, жанр, поэтическая изобразительность, путевой цикл.

коринфский дегеографизация картина

The poetic travelogue by Apollon Korinfsky is created in the end of XIXth century and dedicated to Volga region. Our framework suggests the notion of the ideologization of space. The concept of «degeographization», studied by S. Frunk, is involved as the key analytical instrument of the research. According to their definition, the ideologization of space is inevitably connected with national and state myths and with the official and opposition ideology of the time. This essay focuses on the spatial myths, formation of the image of the Russian national character and interpretation of such concepts as «borderland», «native» vs. «alien». The author closely analyzes the principles of poetic pictorialism, artistic vision and space reflection. Landscapes are necessarily mediated by culture, attitude and experience The Volga landscape is without qualities in the cycle of Korinfsky: «featureless», «formless», «monotonous». The reasons of this process as well as its genre context have become the subject of the research presented.

Key words: degeographization, locus, genre, poeticpictorialism, cycle.

Взгляд путешественника в русских путевых циклах второй половины XIX столетия устремляется не к географически и культурно удаленному, но к собственному пространству. Топонимика художественных произведений свидетельствует о том, что «геопоэтический» интерес формируется в новом направлении. Европейские топонимы в стихотворных путешествиях встречаются все реже, на их место приходят названия русских городов и регионов: Томск, Астрахань, Саратов, Царицын и т. д. «Безымянная провинция» (А. Белоусов) начинает наполняться содержанием, и топонимы служат ее географической конкретизации (об этом см.: Р. Лейбов, О. Лекманов, Ю. Шаталина). Не туристический маршрут «в глубинку» демонстрирует изменения сюжетного сценария поэтического путешествия. В первую очередь преодолевается объектная бедность русского пейзажа. Ранее русская провинция входила в поэтическое путешествие бездорожьем, снежной равниной, на которую глядит из окна кибитки редко ее покидающий усталый скиталец (в контексте «внутренних» путешествий мы не рассматриваем деревенско-усадебный дискурс, который, по верному замечанию Н. Инюттткина, необходимо разграничивать с провинциальностью [3, с. 22]). Теперь же путешественник направляется в провинцию в поисках тех мест, где «окрепла Русь Русская». Такие путевые циклы создавались поэтами региональными, хорошо знающими местность. Так, Аполлон Коринфский, создатель «Картин Поволжья», вспоминал: «Волгу я изъездил вдоль и поперек, на берегах ее провел детство, юность и раннюю молодость, поставившие меня лицом к лицу с народной жизнью, объявшей меня неотразимым дуновением самобытной поэзии ярких преданий прошлого» [6, с. 23]. Наверное, именно поэтому в стихах отсутствует любопытство как один из основных модусов путевой литературы, нивелируется «впечатление», которое обычно переживает путник от встречи с новым, невиданным. Вытеснение этих важных признаков литературы путешествия сопровождается появлением компенсаторных черт: восторженного восприятия, публицистичности, изменения модели пространства, в частности трансформации смыслоформирующей оппозиции свой/чужой. Обозначенные черты наблюдаются в таких сочинениях последней трети XIX века, как «Дорожные песни» Иванова-Классика, «Сибирские мотивы» Омулевского, «Наши города» А. Яхонтова, «Картины Поволжья» А. Коринфского.

Цель представленной статьи заключается в изучении изменений модели пространства в контексте жанрово-стилевых смещений на материале путевого цикла А. Коринфского «Картины Поволжья». Основное внимание уделяется проблеме замещения географии идеологией в воплощении русского Поволжья - явления, для адекватного описания которого исследователями все чаще используется понятие «дегеографизация». «Замена географического пространства идеологическим не является абсолютно новым феноменом. Зачатки этого явления можно проследить в XIX веке у В.П. Боткина в “Письмах об Испании” и у А.И. Герцена в “Письмах из Италии и Франции”, но именно в литературе соцреализма этот принцип становится основной характеристикой жанра» [1, с. 898], - пишет А. Балина и добавляет, что уже в перемещении паломника происходит вытеснение географии. Эту тему развивает С. Франк. Процессы «воспаления границ», внедрение элементов милитаристского дискурса в связи с восприятием «чужого» как врага, нивелирование ритуала перехода как конститутивного элемента путешествия исследователь рассматривает в рамках «дегеографизации», актуализируя значение недифференцируемости пространства с семиотической и семантической точек зрения [12, с. 203]. Причиной же перечисленных трансформаций литературы путешествия С. Франк полагает изменение модели пространства, в которой согласно «оборонительной доктрине» избирался регион для путешествия - «не через, а на границу» [12, с. 194]. Мы выдвигаем тезис, что стратегии дегеографизации возникают задолго до соцреалистического травелога и развиваются в различных формах литературы путешествий, в том числе, и стихотворной.

Аполлон Коринфский вступает в литературу в последней трети XIX столетия. Творческая судьба поэта и этнографа сложилась трагично. Но в период создания цикла «Картины Поволжья» (1898-1899), который является объектом нашего исследования, А. Коринфский известен читателю и даже пользуется популярностью, несмотря на довольно частые неодобрительные отзывы. Критику вызывала прежде всего творческая несамостоятельность поэтических произведений. Не остался без критического внимания и этнографический уклон стихотворений автора. Так, П. Якубович писал: «Во второй половине восьмидесятых годов существовало несколько модных увлечений. Едва ли не главным из таких увлечений был в известных слоях прессы и публики подъем “национального чувства” <...> Вот в эту-то полосу нашего “общественного сознания” <...> и расцвели на поле русской поэзии “черные розы” г. Аполлона Коринфского, с первых же шагов начавшего петь в народном духе, народным слогом и складом» [Цит. по: 5, с. 12]. Тем не менее А. Коринфский в «русском народоведении» усматривает цель и смысл творчества («заветный труд всей моей жизни»). Этнографический опыт инспирировал стихотворное воплощение путешествия по Волге - маршрута для русской культуры, безусловно, символического.

Как отмечает авторитетный исследователь региональной литературы М. Строганов, этнографическая деталь отличает провинциальную литературу [8, с. 55], в которой автор стремился изобразить нравы современной ему России, но именно областничество, в контексте которого, пожалуй, можно рассматривать и поэзию А. Коринфского, стремится к самосознанию - к «выработке внутренней точки зрения на окружающий мир и самого себя» [10, с. 490]. Однако в поэтических путешествиях последней трети XIX века наблюдается противоположный процесс, то есть «внутренняя точка зрения», имеющая надындивидуальный характер, форматирует изображение, регламентирует то, что может оказаться в объективе и что остается «за кадром». Например, А. Коринфский в «Картинах Поволжья» присматривается к географическим деталям локального ландшафта - рельефу Столбичей, шиханам (скалистым вершинам гор). Этнографический колорит привносится использованием диалектизмов (угорье, воложки (рукав реки Волги). Первый стих «Перед Стенкиным бугром» звучит так: «Беляны, барки и расшивы.» [7, c. 248]. Это перечисление судов, в основном грузовых, ходивших по Волге в конце XIX века, является, безусловно, историко-этнографической деталью. Вместе с тем этнографическая подробность часто выглядит вырванной из контекста произведения, а ее смысловая связь с лирической ретроспективой, «седой стариной» - ослаблена. Повествователь не останавливается в городах, не замечает людей, исключая из спектра наблюдаемого быт и нравы, что не отвечает этнографической программе автора. Лишь в первом стихотворении цикла - «С Нижегородского Венца» - возникает образ города с фокусировкой в его центре, идеологически сильной позиции - Кремле - и переносится в прошлые времена. Повествователь видит Минина, собирающего силы для спасения России, в то время как Москва намеревается «врагу предать» Нижегородский Кремль («С Нижегородского Венца»). Таким образом, с первого стихотворения утверждена главная мысль о роли провинции, и в дальнейшем ее развитии будет реализовываться та «геополитическая претензия провинциального мышления, при которой описываемый локус объявляется историческим, культурным, политическим центром определенного пространства и наследником давней исторической традиции» [10, с. 491].

Итак, современность путешествующего по Волге интересует мало. Восприятие и воплощение ландшафта осуществляется в ореоле исторического прошлого, освященного традицией. «Я плыву былое воскрешая» [7, с. 240], - метапоэтически обозначается в цикле один из приоритетных принципов описания пространства. Прием для литературы путешествия старый. Насколько многофункциональным может быть «прошлое» в травелоге, показывает А. Шенле, - например, в главе, посвященной путешествию А. Бестужева-Марлинского: «Рассказы о прошлом выигрывают от очевидных свидетельств настоящего. <...> Главное - это не реконструкция “первоначального контекста”, а воссоздание самой атмосферы древности» [14, с. 135]. Большая часть поволжского путешествия А. Коринфского - это встреча прошлого и настоящего. Но и исторические «экскурсы», как и наблюдения современности, характеризуются ослабленной пространственно-временной конкретикой, размыканием границ в пространство народных преданий.

О, как здесь памятны, как живы

Седые были старины. [7, с. 248] («Перед Стенькиным бугром»)

В старину, в дни пращуров забытых

Здесь не бой ли шел у великанов? [7, с. 252] («Бой великанов»)

Веками начертанный свиток

Раскрыт откровенной природой [7, с. 255] («Письмена гор»)

Специфика темпорализации пространства в «Картинах Поволжья» проявляется и в столкновении с архаико-мифологическим прошлым, которое постепенно привязывается к историческому событию и выступает на стороне, охраняющей устои. Так, лес и горы, в прошлом укрывающие разинцев, «с нескрываемой враждою» [7, с. 247] относятся к деятельности купцов, строящих лесопильни и заводы. Современность представляется как борьба с прошлым и как борьба с природой. Ландшафт же наделяется особой внутренней сущностью - готовностью к сопротивлению. Образ исполина, ветер и туманы, дремучие леса, вершины горы, сравниваемые с грозными башнями, - элементы пейзажа, основанного на оборонительной метафоризации:

Целый город - над рекою,

Стен зубчатые венцы

Башен грозные твердыни [7, с. 254]

По буграм - разросся лес дремучий;

По-над лесом - гребни да утесы Словно хмельный, ходит Жегулями Ходит ветер валкими шагами [7, с. 245]

На горах - как-будто горы снова...

Или это башни-исполины? [7, с. 240]

Растворение временного актуального плана сопровождается тем, что традиционность, патриархальность утверждаются незыблемыми и непоколебимыми, такими, что отвечают замыслу самой природы. История в ее «народном» преломлении и природа оказываются слиты в неразрывное целое, скреплены пространством русской глубинки. В глубинке сохранена духовность и смирение, а «духовные очи» в «святой темноте» прозревают чудеса, - так проникается лирический субъект А. Коринфского, проезжая мимо Керженца, и сожалеет, что «мы у “центров света” / В стороне несем свой крест» [7, с. 239]. Итак, провинция - колыбель русскости, спасительница - не в метафорическом, а в историческом смысле, что должна подчеркнуть историко-топографическая «карта» путешествия.

В тексте прочитывается также и иной метапоэтический ключ («Взоры верхом скользят» [7, с. 243]) - это преобладание панорамного видения, в результате которого пространство предстает обобщенным, без отличительных признаков. «Взгляд» взмывает к небесам, откуда видны лишь размытые очертания. В итоге остается только общая формула пространства: «Вода лишь да небо кругом» [7, с. 256]. «Сухопутная» топография также максимально «очищена»: «Обожженные солнцем холмы / За холмами равнины» [7, с. 249], «По холмам берегов / Зеленеют леса / Над стеною лесов - / Небеса, небеса.» [7, с. 238]. Контурность рисунка дополняется и тем, что основные природные объекты лишены индивидуальной характеристики. Устно-поэтические средства выразительности чрезвычайно усиливают этот эффект, как, например, использование фольклорных эпитетов: лес - «дремучий», волна - «певучая», берег - «песчаный», воды - «быстрые», «шумные», «вольные». Лес, Волга и поля пшеницы «величаются» царями, что в устной народной традиции обозначает высокий, сакральный статус [4]. Особое значение придают и богатырские аллюзии в «величании» Каспия и леса. На верхушке «жизни», согласно фольклорной картине мира, оказываются птицы, которые появляются почти в каждом стихотворении цикла. Метафора вольного полета птицы («птицы-мысли», солнца - «жар-птицы»), также напоминающая фольклорную выразительность, является сквозной в цикле, раскрепощая воображаемые перемещения путешественника (например, вдруг появляется Китеж) и, создавая поэтическую мотивировку увеличению дистанции между наблюдающим «зрением» и объектом, подсказывает следующий концептуальный ход в раскрытии «идеи» пространства - передаче ощущения широты, громадности, величия.

Простор-приволье тучных нив [7, с. 250] («В царстве хлеба»)

Туда, за дальний кругозор,

Где в безднах неба тонет взор -

Над Волгой, русских рек царицей. [7, с. 234] («Вниз по Волге») «Панорамность сознания <...> поглощает детали в некий общий, почти не дифференцируемый поток, выражающий предельную дистанцированность от деталей, из которых он возникает. Но этот поток образов одновременно перестает быть фиксацией внешней объективности» [15, с. 41]. Однако автор явно стремится сложить у читателя впечатление объективности и непосредственного наблюдения. Поэтому, несмотря на то что повествующий субъект «Картин Поволжья» погружен в мир преданий, позиция очевидца остается доминирующей. Как мы уже указывали, автор вводит этнографическую деталь в поэтическую ткань произведения. В этом заключается метапоэтический жест-признание авторитетности роли «свидетеля» для создания эффекта аутентичности. Кроме того, в развитии сюжета «Картин Поволжья» А. Коринфский более точно придерживается схемы маршрутного передвижения по реке от Нижнего Новгорода до Астрахани, где «царица» Волга попадает в объятия «седого богатиря» Каспия. Карта региона образуется фокусировкой на зонах исторического и духовного притяжения: Кремль Нижнего Новгорода, Китеж, разинский локус. Граница с «чужим» - смысловой центр любого путешествия - смещается к концу путешествия и проявляется в последнем стихотворении цикла «Под Астраханью» - крайней точкой империи.

Астрахань увенчивает цикл не только с позиции географии. Именно здесь путешественник приблизился к границе, которую ощутил и очертил резко, но не переступил. Сюжетно-композиционный сдвиг границы как точки наибольшего напряжения путевого цикла образует замкнутую структуру текста. Первый текст и последний связаны эмоциональным и оценочным планом, утверждением целостности и нерушимости духовных основ, что соединяет время (прошлое - первое стихотворение) и настоящее (последнее стихотворение) и пространство (центр - Нижний Новгород как столица Поволжья) и границу (Астрахань). Изменение тональности в последнем стихотворении, более пристальный взгляд повествователя «взламывают» литературность и абстрактность пейзажа, позволяя проникнуть в текст как непосредственно увиденным деталям пространства, так и их оценке. Если пейзаж русских просторов повествователь видит размытым, из очень удаленной перспективы, то при столкновении с «чужим» «высокая» монотонность стиля отступает, пробуждается тонкость и зоркость наблюдателя. Впервые в цикле не природные, а рукотворные объекты возникают на границе и оказываются не своими. Смещение в объекте наблюдения способствует формированию представления о культурной отсталости и дикости Востока:

Плывем. навстречу нам - ламайский монастырь:

Колонны, башенки над кровлей по углам.

Здесь жарко молятся отцу смиренных - Будде Учения его не знающие люди,

Убогой веры сень, слепцов духовный храм.

По Волге стелется молитв призывный клик;

И внемлет степь ему - где жизнь влачит калмык На вымирание судьбою обреченный [7, с. 257].

Столь низкая культурная оценка не укрылась от исследователей, которые, между тем, очень ее смягчили в своих сочинениях, показывая трансляцию расхожего стереотипа как эмоциональность восприятия. О своеобразии интерпретации «чужого» в произведениях А. Коринфского, в том числе и «Картин Поволжья», пишет Л. Сарбаш в докторской диссертации «Инонациональное в русской литературе и публицистике XIX века: проблематика и поэтика»: «В поэтическом цикле путевых заметок А. Коринфского инонациональное предстает в эмоциональном восприятии лирического героя» [9, с. 28]. Также об этом пишет Е. Замятина в монографии, посвященной поэзии периода: «Замечания по поводу бытовых и культурных особенностей жизни улусов перемежаются пристрастными оценками их верования и социальных перспектив» [2, с. 87].

Разумеется, отличия между тем, что описывается С. Франк в травелоге сталинской эпохи, и тем, что мы видим в поэтическом цикле конца XIX века, есть. Обусловлены они различными идеологическими началами и задачами травелогов. Во-первых, в сочинении А. Коринфского смыслообразующей выступает национальная доктрина: исток нации и ее память сохранены не в центре, а глубине, провинции. Во-вторых, несмотря на изменение роли «чужого» в пространственной модели этого путешествия и явное стремление его дискредитации, именно оно наполняется большей конкретикой, а значит интерес к нему не утрачен, как в соцреалистическом травелоге. И, наконец, в- третьих, гомогенизируется «свое», а не «чужое» пространство - процесс, сопровождающийся жанровыми модификациями путового цикла. Так, пространственная вертикализация - основной изобразительный принцип «Картин Поволжья». Это значит, что либо взгляд устремлен вверх (к солнцу, к высям гор и лесов), либо вниз (с высоты солнца, лесов, гор).

«Жегули, Жегули!...»

И - опять надо мной К облакам вознесли

Горы лес вековой [7, с. 243] («Жегули»)

На горах - как-будто горы снова...

Или это башни-исполины Поднялись из праха векового

Поднялись и смотрят на долины [7, с. 240] («По угорью»)

Пейзаж получается четко структурированным, как чертеж, и эта черта свидетельствует о том, что поэтика цикла восходит к традиции одической живописности. Вместе с тем этнографическая манера письма, для которой характерны «протокольность» повествования, статистичность, беглая эскизность зарисовок, объективность наблюдений, хроникальность сюжета и известный документализм [11], сталкиваются и оттесняются более давними жанровыми источниками путешествия в стихах. В цикле как доминирующей форме выражения путевых впечатлений оживают признаки описательной поэмы, но также приходят в движение и более глубокие жанровые слои.

Например, отчетливо прослеживаются признаки оды, генетически связанной с поэмой, в особенности в рамках дискурса русской географии. «В оде рождалось новое культурное сознание, вот почему она любит декламировать географические названия, ибо под прикосновением поэтического слова география одухотворяется историческим смыслом» [13, с. 464]. Например, в цикле формируется обобщенный образ «вольницы волжской», точечно упоминаются воровские набеги на купечество, легенда о кладе Разина и сюжет о персидской княжне. Но образ самого Разина получается поверхностным, а тема «вольницы» - не получает развития в полноценный поэтический сюжет. Однозначному решению проблема соотношения свободы личности и общества не поддается, и автор пытается гармонизировать, сгладить противоречия. Народническая мысль о единстве индивидуального и общественного является той неявной идейной основой для стилистической перекодировки образа и вторжения в «народный» стиль одического начала, ассоциирующегося с государственностью, властью. Скала Разина воспринимается как своеобразный памятник, созданный самой природой (а значит, в ценностной системе произведения, многократно повышающий его статус, действительно, «нерукотворный»). В стихотворении «За Стенькиным бугром» на скалу слетается стая орлов - мотив, в котором звучит выразительная одическая нота. На стилевом уровне эти жанровые процессы сопровождаются архаизацией поэтических средств: усложненные сочетания («многозвучные струи», «огнецветные лучи»), образы, вызывающие библейские ассоциации («Заря в пурпурной багрянице» [7, с. 244]).

Итак, цикл А. Коринфского «Картины Поволжья» отличается актуализацией идеологемы безмерной шири, безграничности русского пространства; доминированием исторического плана, утверждающего ценность региона в национальном масштабе; панорамностью представления ландшафта; ассиметричностью репрезентации «своего» и «чужого», негативизацией «чужого». Трансформация модели пространства проявляется в общей бесконфликтности путешествующего и окружающей действительности, с одной стороны, и односторонности показа «чужого», который разрушает целостность «своего» пространства, - с другой. Эти бесконфликтность и односторонность закрепляются поэтикой общих мест, консервативными художественными решениями. В линейно развертываемом пути ведущая роль принадлежит абстрактно-монументальной природе, созданной с помощью поэтических средств со слабым потенциалом «изобразительности». Переакцентуация важнейших для литературы путешествия позиций периферия/центр, смещение границы, понижение роли путевого хронотопа - показательные признаки дегеографизации пространства.

Библиографические ссылки

1. Балина М. Литература путешествий / М. Балина // Соцреалистический канон. - СПб.: Академический проект, 2000. - С. 896-909.

2. Завьялова Е. Е. Жанровые модификации в русской лирике 1880-1890-х годов : Монография / Е. Е. Завьялова. - Астрахань : ИД «Астраханский университет», 2006. - 350 с.

3. Инюшкин Н. М. Провинциальная литература: взгляд изнутри / Н. М. Инюшкин. - Пенза : Пензенская правда, 2004. - 439 с.

4. Ипполитова А. Б. «Та трава есть царь во всех травах...». Поверья о «царских растениях в устной и рукописной традиции [Электронный ресурс] / А. Б. Ипполитова // Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика [сайт]. - Режим доступа : http://www.ruthenia.ru/folklore/index.htm

5. Каплина А. Д. Предисловие / А. Д. Каплина // Коринфский А. А. Народная Русь - М.: Институт русской цивилизации, 2013. - С. 11-12.

6. Коринфский А. А. Народная Русь / А. А. Коринфский. - М. : Институт русской цивилизации, 2013. - С. 24-25.

7. Коринфский А. А. «Бывальщины» и «Картины Поволжья» : Второе издание / А. А. Коринфский. - СПб. : Типография Е. Евдокимова, 1899. - 308 с.

8. Милюгина Е. Г. Строганов М. Г. Текст пространства. Фрагменты словаря «Русская ровинция». Ч. 2. / Е. Г. Милюгина, М. Г. Строганов. // Лабиринт. Журнал соціально- гуманитраных исследований. - 2012. - № 3. - С. 33-74.

9. Сарбаш Л. Н. Инонациональное в русской литературе и публицистике XIX века: проблематика и поэтика : автореферат дисс. ... доктора филологических наук: 10.01.01 / Л. Н. Сарбаш. - Москва, 2013. - 33 с.

10. Строганов М. В. Две заметки о локальних текстах / М. В. Строганов // Геопанорама русской культуры: провинция и ее локальные тексты. - М. : Языки словянской литераутры, 2004. - С. 483 - 497.

11. Фокеев А. Л. Этнографическое направление в русском литературном процессе XIX века (Истоки, тип творчества, история развития) : Дис. ... д-ра филол. наук : 10.01.01 / А. Л. Фокеев. - Москва, 2004. - 516 c.

12. Франк С. Русские травелоги середины 1930-х годов / С. Франк // Беглые взгляды : Новое прочтение руських травелогов первой трети XX века : Сб. ст. - М. : Новое литературное обозрение, 2010. - С. 180 - 212.

13. Шайтанов И. О. Компаративистика и/или поэтика. Английские сюжеты глазами исторической поэтики / И. О. Шайтанов. - М. : РГГУ, 2010. - 656 с.

14. Шёнле А. Подлинность и вымысел в авторском самосознании русской литературы путешествий 1790 - 1840 / А. Шёнле ; [пер. с англ. Д. Соловьева] - СПб. : Академический проект, 2004. - 272 с. (Современная западная русистика, т. 51)

15. Ямпольский М. Б. Наблюдатель. Очерки истории видения / М. Б. Ямпольский. - СПб. : Ad Marginem, 2000. - 287 с.

Размещено на Allbest.ru