Плутовская родословная латиноамериканского диктатора (Алехо Карпентьер - Франсиско де Кеведо)

Размещено на http://www.allbest.ru//

Размещено на http://www.allbest.ru//

Плутовская родословная латиноамериканского диктатора (Алехо Карпентьер - Франсиско де Кеведо)

Раиса Тимченко

Анализ романа Карпентъера «Превратности метода», посвященного теме диктатуры, дает возможностъ показатъ закономерности освоения традиции плутовского романа Кеведо в литературе последней трети XX века. Диалог писателей, отдалённые друг от друга историческим временем, стал свидетелъством их духовного родства, художественной близости и помог выявитъ творческую индивидуалъностъ каждого из них.

Ключевые слова: новый латиноамериканский роман, плутовской роман, литературная традиция, художественная новизна, творческий диалог.

Аналіз роману Карпентъера «Перекручення методу», присвяченого темі диктатури, дає можлив^тъ показати закономірності освоєння традиції шахрайсъкого роману Кеведо в літературі останнъо'і третини XXстоліття. Діалог писменників, віддалених один від одного історичним часом, став свідоцтвом їх духовної спорідненості, художнъо1' близшості і допоміг виявити творчу тдив1дуалътстъ кожного з них.

Ключові слова: новий латиноамериканский роман, шахрайсъкий роман, літературна традиція, художня новина, творчий діалог.

Analysis of Alejo Carpentier's «Reasons of State», devoted to the dictatorship theme, gives a possibility to show consistency with traditions of Quevedo's picaresque novel in the last third of 20th-century literature. Dialogue between two writers, spaced by the historical time, became an evidence of their spiritual and artistic affinity, and helped to reveal a creative individual in each of them.

Key words: new Latin-American novel, picaresque novel, literary tradition, artistic novelty, creative dialogue.

В одном из своих публичных выступлений Гарсиа Маркес сказал, что латиноамериканская действительность неоднозначна и противоречива и что «каждый из нас трактует свои аспекты этой действительности». «В этом смысле, -- продолжал он, -- как мне кажется, мы пишем один общий роман» [10, с. 136]. Эта мысль имеет прямое отношение к теме диктатуры в творчестве латиноамериканских романистов последней трети XX столетия. Актуальность исследования состоит в стремлении автора показать процесс становления нового типа плутовского романа о диктаторе и диктатуре, который сложился в латиноамериканской литературе второй половины XX в.

После опубликования первого романа о диктатуре М. Астуриаса «Сеньор Президент» (1946) в начале 70-х годов почти одновременно вышли ещё три романа этой темы: «Я, Верховный» (1974) А. Роа Бастоса, «Превратности метода» (1974) А. Карпентьера и «Осень патриарха» (1975) Гарсиа Маркеса.

Параллельное опубликование этих книг Гарсиа Маркес не считает простым совпадением и вспоминает, как в начале 70-х годов мексиканец Карлос Фуэнтес призвал писателей создать общую книгу под названием «Отцы родины»: «каждый известный к тому времени романист должен был писать о диктатуре своей страны» [10, с. 279]. Этот факт подтверждает и венесуэльский романист Отеро Сильва: «по-моему, Фуэнтес предложил создать книгу, в которой каждый из нас написал бы главу о диктаторе своей страны...» [10, с. 370--371]. В общей галерее созданных образов, обобщающих наиболее типические черты тиранов-диктаторов, исключение составляет только роман Роа Бастоса «Я, Верховный». Диктатор Роа Бастоса -- это реальная историческая личность -- Хосе Гаспар Родригес де Франсиа, который единолично правил Парагваем в XIX столетии в течение сорока лет.

Среди обобщённых образов диктаторов оригинальностью замысла и художественного его воплощения отличается роман Карпентьера «Превратности метода». Характеризуя литературную обстановку в странах Латинской Америки, отметим следующее. 70-е годы -- это зрелый этап в развитии романа, время приобретения «новыми» романистами исторического и культурного опыта. Это имеет отношение и к роману о диктатуре, история его становления неоднозначна.

Так, в романе «Сеньор Президент» Астуриас актуализировал эту тему в контексте мифопоэтического сознания. Создавая обобщённый образ диктатора, писатель использует реальные факты своего времени -- он пишет о диктаторе Эстраде Кабрере, тиранию которого ощутил на себе. Столкновение творческой интеллигенции Латинской Америки с проявлениями диктатуры -- преследования, тюремные заключения, вынужденная эмиграция, жизнь в изгнании -- общее место в биографии всех новых романистов. В 70-е годы давление не прекращалось, как следствие, -- тема диктатуры долгое время оставалась актуальной.

На это обратил внимание Гарсиа Маркес в беседе с советскими латиноамериканистами: «Тема диктатора -- постоянная тема латиноамериканской литературы... На мой взгляд, диктатор -- это единственный типологически завершенный образ, который до настоящего момента дала Латинская Америка» [10, с. 278]. Именно чувство ответственности, страстное желание искоренить латиноамериканскую деспотию заставили писателей вновь и вновь обращаться к этой теме.

Новый латиноамериканский роман сохранил и упрочил свои завоевания в мифотворчестве, реализовал концепцию «чудесной реальности», выдвинутую Карпентьером. Но вместе с тем он подверг критическому пересмотру прежнюю установку на миф как единственно возможный (народный) вариант повествования. В роман о диктатуре в 70-е годы полноправно вошел смех как сила, способная преодолеть страх и отчаяние, порожденные диктаторскими режимами.

Об амбивалентности смеха, о его разрушительной и одновременно созидательной силе говорил М. Бахтин: «Смех и отрицает и утверждает, и хоронит и возрождает» [1, с. 15]. Подчеркнем: именно смеховая стихия является структурообразующей (формообразующей) основой романов Роа Бастоса, Гарсиа Маркеса, Карпентьера.

Важным условием становления романного жанра всегда было переосмысление уже существующего литературного опыта. Алехо Карпентьер, писатель и литературовед, прекрасно осознавал ту роль, которую сыграл испанский плутовской роман в мировой литературе. В Латинской Америке его зачинателем был мексиканец Фернандес Лисарди, автор пикарески «Перикильо Сарниенто» (1816).

Считалось, что плутовской роман как порождение кризисной действительности Испании XVI--XVII вв. исчерпал себя к середине XVII ст Закономерным поэтому выглядел вывод Н. Томашевского, который подчеркнул: «плутовской роман -- жанр исторически завершённый, т е. имеющий определённые временные пределы» [11, с. 256]. Поэтому книгу Лисарди можно считать уникальной, потому что в ней «в первый и единственный раз романная форма, заимствованная из европейской литературы, оказалась целиком адекватна местной действительности» [8, с. 10].

Интерес к плутовскому испанскому роману обнаруживается в Латинской Америке ещё в XVII веке, в пору расцвета его в Испании. Бразильский поэт Грегорио де Матос и перуанский поэт Хуан дель Валье-и-Кавьедес были в своём творчестве духовными братьями великого испанского сатирика Кеведо. Можно утверждать, что их критическое отношение к современному обществу восходит к позиции Кеведо.

Плутовской роман изначально заявил о себе как жанр, отличающийся бескомпромиссностью в оценке действительности. Так, по оценкам критиков, в «Плуте Паблосе» Кеведо «сатирический план доминирует», ибо перед нами фигурирует плут как живое воплощение порока. Сам Кеведо заявляет об этом даже названием своей книги -- «История жизни пройдохи по имени дон Паблос, пример бродяг и зерцало мошенников». Как отмечает Е. Мелетинский, картина действительности здесь «дана в свете кошмарного сатирического гротеска». Как следствие, -- «плутовской роман своей сатирической установкой открывал путь, который приведёт в конце концов к классической форме романа нового времени» [9, с. 232].

Изучая эпоху испанского конкистадорства, Карпентьер осознал, что формированию в Испании жанра пикаро способствовала еще и государственная политика ограбления колоний, порождавшая презрение к труду и веру в возможность быстрого обогащения. В XVI--XVII вв. немало испанских плутов-авантюристов активно «осваивали» Новый Свет. Несомненно, интерес Карпентьера к плутовскому роману был обусловлен и его литературной эрудицией, особое отношение у него сформировалось к писательскому опыту Кеведо, в частности, к его герою-плуту Паблосу. Раздумья над историческим и литературным материалом, связанным с этим типом героя, привели к тому, что писатель пришёл к осознанию, что: «этот испанский плут... перешёл из второстепенного плана в план исторический» [8, с. 140--141]. С этими мыслями Карпентьер приступил к работе над своим романом о диктаторе, решив рассказать о похождениях «славного» потомка героя Кеведо, возродившегося на землях Америки.

Сатирические произведения Кеведо уже в XVII в. получили широкое распространение за пределами Испании в виде многочисленных переводов и переработок. Известно, например, что Байрон написал свою сатирическую поэму «Видение суда» как пародию на льстивую по отношению к монархии поэму Саути. Эту сатирическую поэму, направленную против правительства тори времен Георга IV, великий романтик подписал псевдонимом «Quevedo redivivus», т. е. «возродившийся Кеведо».

Фактом, свидетельствующим о давнем интересе Карпентьера к Кеведо, является его роман 1953 г. «Потерянные следы». Эпиграфом к последней части произведения стала цитата из «Сновидений» Кеведо.

Карпентьер особо отличал и следовал творчеству пламенного кубинского революционера и поэта XIX в. Хосе Марти. Как интернационалист, выступающий за сохранение самобытности каждой нации, Марти сыграл важную роль в подъёме латиноамериканского самосознания. Отстаивая свою концепцию универсального искусства вслед за великим кубинцем, Карпентьер смог преодолеть антииспанские настроения, утвердившиеся в ходе освободительного движения. Он ратовал за диалог между разными культурами, считая, что только на основе диалога и формируется универсальный тип общемирового культурного достояния.

Прологом к роману «Превратности метода» можно считать написанные Карпентьером в начале 30-х годов рассказ «Студенты» и памфлет «Портрет диктатора». Уже тогда, признается писатель, он нашел тему и приемы ее освоения. Образу диктатора из «Превратностей» предшествовал и образ Анри Кристофа -- одного из героев первого романа Карпентьера «Царство земное» (1949). Здесь вождь гаитянской революции Анри Кристоф показан как чёрный раб-перерожденец, деспот, тиран, утвердивший после победы народной революции господство «чёрной аристократии».

Литературовед Б. Томашевский, размышляя о природе плутовского романа, назвал работу о нем «Рождение, жизнь и смерть жанра» [11, с. 256]. Но, поместив ее в сборник статей «Традиции и новизна» (1981), обмолвился: плутовской роман все же «предполагает некоторую преемственность содержательных и структурных моментов», т. е. в близких социальноисторических условиях он способен обновляться [11, с. 256, 274]. Развитие плутовского романа подтверждает мнение исследователя -- отдельные его свойства успешно использовались в литературе нового времени.

Эта же мысль о развитии возможностей жанра плутовского романа была высказана и Карпентьером-теоретиком в статье «Проблематика современного латиноамериканского романа» (1966): «роман, возникнув в определённой романной традиции, преодолевает эту традицию собственной динамикой развития, вызывая к жизни возможность новой романной традиции» [10, с. 33]. Подтверждает сказанное и исследуемый нами роман Карпентьера «Превратности метода». Трудно поэтому согласиться с суждением Н. Дашкевича, что роман Карпентьера «написан в жанре классического плутовского романа» [2, с. 15].

Автобиографизм классической пикарески свидетельствовал о закреплении за этим жанром темы частной судьбы героя. Но роман Карпентьера отличается от пикарески тем, что повествует не о частном, а об общественно значимом лице, не о бытовом хронотопе, а об историческом времени. карпентьер кеведо плутовской роман

Действие в романе «Превратности метода» укладывается в чёткие хронологические рамки -- 1913--1927 гг. Сюда входят события мирового масштаба -- Первая мировая война, октябрьская революция в России 1917 года. Завершается действие Первым Всемирным конгрессом против колониализма и империализма (1927). В своем произведении Карпентьер показывает, как возродившийся после завоевания политической независимости культ своеволия и деспотизма привел к власти новых диктаторов и тиранов, как сотрудничество с США способствовало формированию полуколониальной системы на континенте.

Карпентьер прямо заявляет о существовании взаимных интересов правительства США и только что образовавшихся диктаторских режимов: «Посол Соединённых Штатов предложил немедленное вмешательство североамериканских войск для спасения наших демократических свобод», -- цинично заявляет Глава Нации, хотя отлично понимает их истинные намерения -- «придут на три недели, а засядут здесь на два года и провернут большой бизнес. Влезут к нам в хаки, а вылезут в золоте» [5, с. 83].

Военно-политический контекст Латинской Америки в романе вписан в контекст мирового освободительного движения. Исследователи отмечают, что из всех прозаиков Карпентьер в наибольшей степени тяготел к историзму и эпичности: «Мне нравятся большие темы, движения крупных человеческих масс. Они неизмеримо обогащают героев и развитие сюжета», -- говорил он [6, с. 69]. Авторы книги «Новый латиноамериканский роман» (1983) подтверждают правомочность данного высказывания -- раздел, посвященный творчеству писателя, назван «Человек и история в творчестве Алехо Карпентьера» [8, с. 92--159].

Его первые три романа американского цикла («Царство земное», «Потерянные следы», «Век Просвещения») уже свидетельствовали о стремлении писателя проверить историей современность, найти в прошлом ответ на жгучие вопросы сегодняшнего дня. Всё последующее творчество Карпентьера посвящено осуществлению и развитию этой темы -- его интересовала проблема зарождения диктаторских режимов, к тому же он стремился утвердить в сознании людей равноправие латиноамериканской точки зрения на историю. Как отмечают В. Кутейщикова и Л. Осповат, новые романисты действительно подняли «латиноамериканскую точку зрения на такую высоту, откуда, если воспользоваться словами Гоголя, «вдруг стало видимо далеко во все концы света», а действительность континента предстала неким сгустком всемирной истории» [8, с. 19].

Хотя герой романа «Превратности метода» не конкретное историческое лицо, а латиноамериканское пространство являет собой обобщенную реальность, это произведение трактуется как исторический роман. Историческая панорамность видения, свойственная автору, заставляет воспринимать его произведение именно в таком ключе.

Герой романа -- страшное порождение истории. Не имея собственного имени, он прописан в тексте как обобщённый образ тирана -- Глава Нации. Хотя это «портрет-робот», но, как говорил Карпентьер, создавался он «по приметам, характерным чертам, линии поведения подлинных исторических деятелей, представителей фауны диктаторов разных латиноамериканских стран» [8, с. 140]. Имя Паблоса, прародителя диктатора, в романе Карпентьера не упоминается -- ему не так важно проследить семейную родословную плутов Паблосов, как выявить психологический аспект плутовства, обозначить в Главе Нации характерные черты его плутовской натуры.

Когда в романе Кеведо отец Паблоса -- мошенник и вор -- погибает на эшафоте, сынок восклицает: «...если батюшка мой попал на лобное место, то я хочу попытаться выше лба прыгнуть» [7, с. 25]. Чувствуя, что над ним тяготеет рок родителя, Паблос пытается это сделать. Предварительно испробовав разные пути к спасению, он, тем не менее, вынужден повторить отцовский путь. «Выше лба» ему прыгнуть не удалось, и Паблос скатывается на дно. Чтобы избежать участи отца, он отправляется искать счастье в Новый Свет.

В отличие от своего далёкого предка, герою Карпентьера в новой исторической реальности прыгнуть «выше лба» удалось. В Латинской Америке он сделал головокружительную карьеру, пройдя путь от социальных низов до политических верхов, где он обрел чины «государственного деятеля», «генерала», а затем и президента, Главы Нации. Глава Нации -- «европеизированный вариант» диктатора -- постоянно живёт в Париже. Он не лишён общекультурного лоска, притворяется либералом, окружает себя знающими людьми, щеголяет цитатами, к тому же -- поклонник оперного искусства. В общем, показан тот тип тирана, о котором Карпентьер говорил: «Не все латиноамериканские диктаторы были некультурными. Мексиканский диктатор Порфирио Диас, правивший в течение почти сорока лет, был даже элегантным, изысканным, культурным человеком» [2, с. 16].

Но главная особенность диктатора Карпентьера в том, что Глава Нации плут, обманщик и вор, который обкрадывает свой народ. Как и прежде, это плут -- лавирует и хитрит. Это касается как взаимоотношений с конкретными людьми, так и общей дипломатии. Клянясь в любви к родине, он лицемерит, ибо знает одну подлинную свою родину -- парижский отель. Во взаимоотношения со своим народом диктатор вступает лишь тогда, когда в Париж приходят известия об очередных антиправительственных волнениях в его стране. Вот тогда Глава Нации отправляется на родину, чтобы принять участие в подавлении мятежей и восстановлении порядка посредством жестоких репрессивных мер. Кеведовский палач, от которого отрёкся его герой, выглядит даже безобидно по сравнению с Главой Нации -- плутом «дорвавшимся до необъятной власти». Чтобы удержать эту власть, он охотно становится палачом, «орудующим в гигантских масштабах» [8, с. 141].

Душителем, извергом, бездушным убийцей предстаёт Глава Нации в сцене кровавой расправы: «Святая дева с нами! -- сказал Глава Нации... Затем началась расправа. Отряды вояк, разнузданных и безудержных, бросились на охоту за мужчинами и женщинами, принялись рубить и колоть штыками, мачете, ножами, кидая истерзанные, изуродованные, обезглавленные голые трупы на середину улиц для острастки и наглядного урока» [5, с. 91].

В романе господствует стихия смеха. Карпентьер смеётся, издевается над главным героем, его приспешниками и над всем «свихнувшимся» миром. «Обезьяна европейской цивилизации» -- Глава Нации -- смешон в каждом своём проявлении. Он постоянно рядится в чужие одежды, примеряет на себя маски великих людей и в зависимости от политической обстановки, подобно хамелеону, меняет окраску.

Несмотря на внешнюю благопристойность, он внутренне пуст. В нём бушуют простейшие, чуть ли не зоологические инстинкты. Под стать ему и его дети -- сыновья Ариэль, Радамес, Марк Антоний и дочь Офелия. Их имена никак не вяжутся с их внутренней сутью. Образы эти подвергаются в романе комическому переосмыслению: «Именно тут, в этом замызганном патио, и сделали его отпрыски свой первый прыжок в игре в «классики» и стали -- прыг да скок -- подпрыгивать вслед за лихими политическими подскоками своего родителя» [5, с. 78]. Ариэль: «родился дипломатом, священников обманывал чуть ли не с пелёнок... врал так, что заслушаешься». Младший сын Марк Антоний -- «гениален и никчемен, экзальтирован и коварен, подобно своему папаше» [5, с. 80].

Картина, которую создаёт Карпентьер, карикатурна, поэтому мир диктатора предстает деформированным и гротесковым. Отмечая неуёмную художественную фантазию Кеведо и его тяготение к карикатурной форме повествования, Н. Томашевский писал: «Реальность «Паблоса» -- призрачная, ирреальная, создающая тем не менее как бы символ того общества, которое опустилось на последнюю ступень моральной деградации» [11, с. 270--271]. В этом же направлении работает и Карпентьер, создавая мир, в котором привычные границы стираются, а реальные ценности приобретают чудовищные пропорции.

Исследователи творчества Карпентьера обращают внимание на название романа, которое помогает уяснить его философскую основу, и, в какой-то мере, идею произведения. В названии содержится парафраз на заглавие трактата «Рассуждение о методе» (1637) знаменитого французского учёного- математика и философа-рационалиста XVII в. Рене Декарта. Высказывания Декарта служат эпиграфами и к каждой из 22 глав романа, в контексте произведения Карпентьера они звучат иронично и контрастируют с действиями и отдельными поступками диктатора.

Скорее всего, обращение Карпентьера к Декарту не случайно. Французский философ (1596--1650) жил и творил в одно время с испанским сатириком Кеведо (1580--1645). И хотя нет сведений об обращении или хотя бы интересе Кеведо к Декарту, можно смело утверждать, что Кеведо не стоял в стороне от картезианства. При всей пестроте и многообразии сатирических произведений Кеведо, они объединены общностью взгляда на испанскую жизнь как «неразумную действительность.

Карпентьер сочетал в себе черты художника и теоретика. Интуитивно-образное начало художественного мышления, сочетающееся с логическим и рациональным, сближало его с Декартом: «Философский склад ума, эрудиция учёного (Кар- пентьер был очень сведущ почти во всех отраслях гуманитарных знаний) помогли ему определить в логических понятиях и выразить в категориях современной эстетики и поэтики основные черты латиноамериканской действительности», -- пишет

Зюкова [4, с. 4]. Наблюдение вполне обосновано. Представленный в романе творческий диалог писателей, отдалённых друг от друга историческим временем и пространством, является интересным материалом для «установления специфических особенностей литературных явлений и процессов, для раскрытия примет их своеобразия и самобытности» [3, с. 176--177]. Опора на Кеведо и Декарта позволили Карпентьеру в условиях иной исторической реальности художественно осмыслить и вынести суровый приговор латиноамериканской диктатуре -- явлению такому же противоестественному и аномальному, как и те явления, с которыми вели решительную борьбу великие умы прошлого. В конечном результате «чужой материал» помог Карпентьеру расширить и углубить познания своей действительности и способов её отражения. В новых исторических условиях он создал оригинальный образ диктатора-плута, универсального диктатора Нового времени.

Литература

Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса / М. Бахтин. -- М.: Наука, 1965. -- 543 с.

Дашкевич Ю. Алехо Карпентьер и его роман / Ю. Дашкевич // Алехо Карпентьер. Превратности метода. -- М.: Правда, 1985. -- С. 5-18.

Дюришин Д. Теория сравнительного изучения литературы / Д. Дюришин. -- М.: Наука, 1979. -- 318 с.

Зюкова Н. Алехо Карпентьер / Н. Зюкова. -- Л.: Худож. лит., 1982. -- 168 с.

Карпентьер А. Превратности метода / Алехо Карпентьер. -- М.: Правда, 1985. -- 368 с.

Carpentier A. Кееорііаеіуп de textos sobre / A. Carpentier. -- La Ha- bana, 1977.

Кеведо-и-Вильегас Ф. История жизни пройдохи по имени дон Па- блос, пример бродяг и зерцало мошенников / Франсиско Кеведо- и-Вильегас. -- М.; Л.: ГИХЛ, 1950. -- 172 с.

Кутейщикова В., Осповат Л. Новый латиноамериканский роман. - М.: Сов. писатель, 1983. - 424 с.

Мелетинский Е. М. Введение в историческую поэтику эпоса и романа / Е. М. Мелетинский. - М.: Наука, 1986. - 320 с.

Писатели Латинской Америки о литературе. - М.: Радуга, 1982. - 400 с.

Томашевский Н. Традиция и новизна / Н. Томашевский. - М.: Худож. лит., 1981. - С. 256- 274.

Размещено на Allbest.ru