"Эстетика - мать этики", или почему поэт политически нейтрален

Размещено на http://www.allbest.ru/

Кубанский государственный университет

«ЭСТЕТИКА - МАТЬ ЭТИКИ», ИЛИ ПОЧЕМУ ПОЭТ ПОЛИТИЧЕСКИ НЕЙТРАЛЕН

А.Ю. Приймак, В.В. Сайченко

Аннотация

В статье рассматривается проблема политического нейтралитета как особого параметра отношений в системе «поэт - история» на материале романа Б. Пастернака «Доктор Живаго», а также в творчестве М. Волошина и И. Бродского.

Ключевые слова: поэт, революция, насилие, культура, Пастернак, Волошин, Бродский.

Основная часть

Русская революция начала XX века заставила всех деятелей искусства осознать, что их творчество неразрывно связано с судьбой родины; писатели и поэты просто не могли не отразить в своих произведениях произошедший в стране перелом. Кто-то радостно принял новый строй, кто-то, ужаснувшись, отказался это сделать и заплатил изгнанием, непечатанием книг и даже собственной жизнью.

Но были авторы, отстаивающие принципиально иную позицию: братоубийственная война противоестественна по своей сути, она не может быть предметом выбора «правильной стороны», поскольку подобный выбор безнравственен.

Роман Б. Пастернака оказывается чрезвычайно важен в разговоре об этой проблеме, поскольку, по справедливому суждению Д.С. Лихачёва, «“Доктор Живаго» даже не роман. Перед нами род автобиографии ? автобиографии, в которой удивительным образом отсутствуют внешние факты, совпадающие с реальной жизнью автора» [2]. К тому же, академик утверждает, что произведение лирическое, то есть связь автора и лирического героя в любом случае невероятно тесна. Следовательно, перед нами своего рода исповедание авторской позиции, внимательное рассмотрение которого и позволяет обнаружить необходимые аргументы.

Главный герой находится под влиянием рассуждений о революции ещё задолго до самого события. Это влияние среды - среды студенческой, среды «близкосемейной» (монологи об истории его дяди), в целом интеллигентской, но оно также симптоматично, поскольку сразу задает особый тон ? Живаго никогда не тяготел к действиям такого рода, и всё же восхищается революцией: «Главное, что гениально? Если бы кому-нибудь задали задачу создать новый мир, начать новое летоисчисление, он бы обязательно нуждался в том, чтобы ему сперва очистили соответствующее место. Он бы ждал, чтобы сначала кончились старые века, прежде чем он приступит к постройке новых, ему нужно было круглое число, красная строка, неисписанная страница. А тут, нате пожалуйста. Это небывалое, это чудо истории, это откровение ахнуло в самую гущу продолжающейся обыденщины, без внимания к ее ходу. Оно начато не с начала, а с середины, без наперед подобранных сроков, в первые подвернувшиеся будни, в самый разгар курсирующих по городу трамваев. Это всего гениальнее. Так неуместно и своевременно только самое великое» [1 - С. 193 ].

Однако, с тех пор, как Юрию случилось побывать на фронте, в самом начале революционных движений 1917-го, когда войска петербургского гарнизона перешли на сторону восставших, «революция… в том понимании, какое придавала ей учащаяся молодёжь девятьсот пятого года, поклонявшаяся Блоку» сменилась ощущением войны «с её кровью и ужасами, её бездомностью и одичанием… Её испытаниями и житейской мудростью», революцией «нынешней, из войны родившейся, кровавой, ни с чем не считающейся солдатской революцией, направляемой знатоками этой стихии, большевиками» [1- С. 159].

Время службы военным доктором не только сталкивает Живаго с реалиями жизни, в которой приходится не препарировать тела мёртвых в студенческом подвале, а делать одну за одной операции окровавленным, изувеченным раненым, не только рушит идеализированный образ перемен в юношеском понимании, не только делит жизнь на старое и новое, но и подрывает душевную определённость героя. Оказывается, перемены не всегда к лучшему, оказывается, в его душе может закрасться влечение к другой женщине, не к жене… Причём на протяжении всей жизни Юрий не сможет отринуть нежную любовь к Тоне, но Лара станет для него Революцией. Автор открыто включает её образ в ряд «нового»: «Таким новым была сестра Антипова, войной заброшенная бог знает куда, с совершенно ему неведомой жизнью… Таким новым было честное старание Юрия Андреевича изо всех сил не любить её, так же как всю жизнь он старался относиться с любовью ко всем людям, не говоря уже о семье и близких» [1- С. 159-160].

Раздваивающаяся любовь Юрия Живаго (Тоня и Лара) и Ларисы Антиповой-Гишар (Патуля и Юра) выглядит как символ раскалывающейся России, любящей обоих своих сынов в братоубийственной войне красных и белых.

Обстановка, которая ждёт вернувшегося домой с фронта доктора, свидетельствует о губительном, страшном, разрушительном влиянии безвластия на всю Россию. Но она также раскрывает органическую неспособность таких людей как Живаго найти опору в новой жизни. Даже когда его семья пробирается в Юрятин в надежде обрести сносное и относительно безопасное убежище, отвратительная в своей категоричности революционность вторгается в планы доктора - он попадает в плен к большевикам, он им нужен как врач… Но Живаго уже не сомневается, он уверен в бессмысленности этой войны и своего пребывания на ней. Он мучается, неоднократно пытаясь сбежать. К нему приходит осознание: революция есть смерть. Кроме боли ничего в ней нет, некогда возвышенное, приводящее к лучшему содержание этого понятия сменяется устойчивым отторжением и ужасом. Апогей этого ужаса - в отрывке из главы «Лесное воинство»:

«Толпа окружала лежавший на земле окровавленный человеческий обрубок. Изувеченный еще дышал. У него были отрублены правая рука и левая нога. Было уму непостижимо, как на оставшейся другой руке и ноге несчастный дополз до лагеря. Отрубленные рука и нога страшными кровавыми комками были привязаны к его спине с длинной надписью на дощечке, где между отборными ругательствами было сказано, что это сделано в отплату за зверства такого-то и такого-то красного отряда, к которому партизаны из лесного братства не имели отношения…» [1 - С. 363].

По международной конвенции как врач Живаго мог быть политически нейтральным, и он искренне старается остаться непричастным. Но во время одного из боёв оружие вынужден был взять в руки и доктор. В этот момент он видел совсем не врагов, а мальчишек, напоминавших его знакомых и просто людей из прошлого, «одушевлённых их восторженным молодчеством, ненужным, вызывающим», которые будто шли прямо под пули. Конечно, он видел в каждом своем выстреле преступление, и он пытался его предотвратить, стреляя мимо, в дерево; но время от времени пуля попадала в живую цель… Обреченность на участие в этой кровавой драме делает Живаго практически бесчувственным. Его врожденное человеколюбие не позволяет быть действенным участником событий, требующих однозначного политического выбора. Он выхаживает раненого им парня-белогвардейца и сбегает из плена.

В Юрии живёт не только и не столько доктор, сколько поэт. И именно поэт, которому знаком восторг творчества, радость создания, слишком ценит человеческую жизнь - прекрасный результат Божьего творения и не способен причинить ей вред. Поэт создан не разрушать, а созидать.

Герой романа не только не изменил ход истории, он даже не разобрался до конца в своей личной драме. Но он, совместно с лирическим повествователем, оставил после себя сборник стихов, поэтических творений, живых и преодолевающих смерть. Ещё дядя Юрия, Николай Николаевич Веденяпин, говорил: «А что такое история? Это установление вековых работ по последовательной разгадке смерти и её будущему преодолению» [1 - С. 14]. Преодоление смерти возможно, по мнению, автора «Доктора Живаго» именно через искусство, которое не может видеть жизнь лишь с одной стороны и оправдывать уничтожение другой.

Подобную декларацию политического нейтралитета советская власть принять не могла, сочтя её антипатриотической. История травля Пастернака, принудившая его отказаться от Нобелевской премии, нам хорошо известна.

Сознательное и мужественное политическое невмешательство, чреватое опасностями - такова была и позиция его старшего современника Пастернака, поэта, художника и историка Максимилиана Волошина. В начале Первой мировой войны он пишет: «Я отказываюсь быть солдатом, как европеец, как художник, как поэт... Как поэт я не имею права поднимать меч, раз мне дано Слово, и принимать участие в раздоре, раз мой долг ? понимание» [4].

Октябрьский переворот и остальные события 1917 года Волошиным воспринимаются как ещё большая катастрофа, чем даже вся предыдущая мировая война: волошин бродский нейтралитет пастернак

«…А я стою один меж них

В ревущем пламени и дыме

И всеми силами своими

Молюсь за тех и за других» [4].

Миротворчество Волошина не понимают даже близкие. Но он стоит на том, что фамильное имение в Коктебеле, названное позже «Домом поэта», должно быть храмом творчества и гуманизма. В этом доме находили приют и белые, и красные. А 3 октября 1920 года Волошин пишет письмо в Бюро Таврического научного съезда в Симферополе, ходатайствуя о неприкосновенности «библиотек, собраний картин, кабинетов ученых и писателей, мастерских художников» в Феодосии [4]. Очевидно, что в жизненной установке поэта звучит солидарность с позицией, раскрытой в романе «Доктор Живаго».

Хотелось бы отметить особо подробную разработку самой «теории политического нейтралитета» в выступлении еще одного русского нобелевского лауреата - И.А. Бродского, в лекции которого сквозной темой проходит рассуждение о неизбежности и преимуществе такой позиции для поэта, во все времена, в любой стране: «Политическая система, форма общественного устройства, как всякая система вообще, есть, по определению, форма прошедшего времени, пытающаяся навязать себя настоящему (а зачастую и будущему), и человек, чья профессия язык, - последний, кто может позволить себе позабыть об этом. Подлинной опасностью для писателя является не только возможность (часто реальность) преследований со стороны государства, сколько возможность оказаться загипнотизированным его, государства, монструозными или претерпевающими изменения к лучшему - но всегда временными - очертаниями. …Философия государства, его этика, не говоря уже о его эстетике - всегда “вчера»; язык, литература - всегда “сегодня” и часто ? особенно в случае ортодоксальности той или иной системы - даже и “завтра”» [5].

Обобщая свои «нестройные размышления», Бродский подытоживает: «Всякая новая эстетическая реальность уточняет для человека реальность этическую. Ибо эстетика - мать этики; понятие “хорошо” и “плохо” ? понятия прежде всего эстетические, предваряющие категории “добра” и “зла”. В этике не “все позволено” потому, что в эстетике не “все позволено”, потому что количество цветов в спектре ограничено. Несмышленый младенец, с плачем отвергающий незнакомца или, наоборот, тянущийся к нему, отвергает его или тянется к нему, инстинктивно совершая выбор эстетический, а не нравственный» [5]. Кажущаяся парадоксальность его выводов перестает быть таковой, как только мы вспомним художественное исследование системы «поэт ? история», предпринятое Б. Пастернаком.

Литература

1. Доктор Живаго: [роман]/ Б. Пастернак. М.: Изд-во АСТ, 2017.

2. Д. С. Лихачёв. Размышления над романом Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго». Новый мир. 1988. № 1. С. 5-22.

3. К. Поливанов о главном русском романе XX века. «Доктор Живаго» Бориса Пастернака [Электронный ресурс] http://arzamas.academy/courses/16 (свободный доступ).

4. Е. Широкова. 28 мая 1877 года (140 лет назад) родился М. А. Волошин [Электронный ресурс] http://ptiburdukov.ru (свободный доступ).

5. Бродский И. Нобелевская лекция [Электронный ресурс] www.e-reading.club (cвободный доступ).

Размещено на Allbest.ru