Структурно-смысловая функция сна Татьяны в "Евгении Онегине"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Структурно-смысловая функция сна Татьяны в "Евгении Онегине"

В статье идет речь о некоторых композиционных особенностях романа в стихах «Евгений Онегин». Задействованные здесь Пушкиным монтажные приемы выполняют особую функцию: они являются средством смысловой организации произведения, сообщения ему дополнительного тематического содержания. На первый план в настоящей статье выходит структурно-смысловая функция сна Татьяны, его сложные отношения с текстом романа в целом.

Сон Татьяны - одна из самых известных и обсуждаемых загадок русской литературы. Для его толкования привлекались самые различные семиотические системы и интертекстуальные коды, было высказано немало оригинальных, интересных и ценных гипотез, однако многое еще остается неясно. Загадочность данного фрагмента обусловлена, в первую очередь, тем, что он выделяется в общем строе пушкинского романа. Связь с обрамляющим действием очевидна, однако не совсем понятен угол преломления этого действия в сновидении героини. Отношения между персонажами соответствуют их сюжетным функциям, есть общие с обрамляющим текстом мотивы, но в то же время наблюдаются некоторые моменты, аналогии которым нелегко найти в сюжетно-событийном ряде романа. Это, прежде всего, относится к образу медведя. Однозначно соотнести его с кем-либо из героев едва ли возможно, связь действий медведя с какой-либо тематической линией романа тоже проблематична. Заметим, что эти действия и в сновидении Татьяны не получают завершения: «косматый злодей» оставляет героиню с Онегиным на время («Медведь промолвил: здесь мой кум: / Погрейся у него немножко!» [1, c. 101]), но так и не приходит за нею. Сон Татьяны нельзя назвать самодостаточным завершенным фрагментом еще и потому, что его финальная сцена происходит с участием лиц (Ленского и Ольги), не заявленных в сюжете сна ранее; стычка Онегина с Ленским производит впечатление deus ex machina, с логикой предыдущих событий сна она не согласована. В результате этого сон Татьяны, в отличие от многих других литературных снов, нельзя рассматривать отдельно, как законченное произведение, он неразрывно связан с романом и в обособленном виде не воспринимается. Но как именно связан - остается загадкой. Наиболее очевиден пророческий смысл сна, но пророчество выглядит здесь противоречиво - схватка между Онегиным и Ленским мотивирована тем, что второй помешал первому, а не наоборот, как вышло в действительности. Непонятна функция самого мотива пророчества - оно никак не влияет на поступки героини, о ее восприятии событий сквозь его призму тоже ничего не говорится, к пониманию характера героини ее единожды проявившаяся способность видеть будущее, как кажется, добавляет немного. Все это приводит к тому, что сон Татьяны не находит логической завершенности ни внутри себя, ни в окружающем тексте. Он как бы взыскует дополнительного контекста, какого-то внешнего кода, который помог бы сформулировать его смысл и характер его отношений с романом.

Ключи необходимо искать, прежде всего, в самом романе. Его композиция, несмотря на кажущуюся естественность и своенравность, глубоко продумана поэтом и является средством актуализации определенных значений, на что автор статьи уже обращал внимание в одной из предыдущих работ [2]. Помещение сна Татьяны в центр произведения, композиционно едва ли не самое важное место, говорит о его особой структурной и смысловой функции в «Евгении Онегине». В.М. Маркович видит ее в проекции символических значений. Как указывает исследователь, «сложнейшее переплетение легендарных, лирических, сказочно-мифологических, балладных, романных, обрядовых мотивов образует неисчерпаемо-емкое символическое содержание, которое проецируется (благодаря смысловым связям и “вершинному” композиционному положению “чудного” сна) на окружающий контекст, намечая перспективы символической интерпретации центральных коллизий романа и представших в нем человеческих типов» [3, с. 18].

В.М. Маркович говорит главным образом о смыслопорождающей функции сна, о том, как его содержание распространяется на роман. Вопрос, однако, заключается и в том, как это содержание происходит из романа, то есть, какие романные темы и каким образом сон в себе конденсирует. С этой точки зрения пристального внимания требует тема родства. Она задана в первом же стихе «Евгения Онегина» («Мой дядя самых честных правил» [1, с. 5]) и затем возникает в каждой главе: говорится о семейных отношениях героя, об истории замужества матери Татьяны, о намерении автора пересказать «преданья русского семейства», об отношении к родным людям вообще, о родных, собравшихся на именинах Татьяны, тетушках, встретивших ее в Москве, и т.д. Родственные отношения образуют систему взаимосвязей, в которую включены едва ли не все персонажи романа и которая обусловливает практически все его коллизии. Сон пушкинской героини можно рассматривать как обобщение последних, сведение их к единой символической формуле.

Одним из символических значений образа медведя является «основатель традиции, предок, родоначальник <...> Медведь - предок людей, их старший родственник, наконец, тотем <…> Тему родства (хозяина леса) отражают табуистические названия Медведя - “отец”, “дед”, “дедушка”, “старик”, “дядя”, “отчим”, “мать”, “бабушка”, “старуха”, “лесовой человек”, “зверь”, “хозяин (леса, гор)”, “владыка”, “князь зверей” и т.п.» [4, с. 128]. Актуализации этого значения способствует перекличка сна с предшествовавшими ему событиями.

Ю.Н. Чумаков указал ряд параллелей, свидетельствующих, что в сновидении героини отразились обстоятельства ее встречи с Онегиным. «Возникают “рифмы ситуаций” или в связи со стилистическими и смысловыми сдвигами “ассонансы ситуаций”. Медведь ведет себя как Онегин, и поэтому Онегин если уж не отождествлен с медведем, то, по меньшей мере, может быть заподозрен в этом тождестве» [5, с. 168]. Но, судя по всему, Евгений не был единственным источником данного образа, на его формирование повлияли факторы, толкавшие героиню в объятия приезжего щеголя: возрастная тоска по любви, чтение романов, связь с народной обрядовой традицией, предстоящая свадьба Ольги и Ленского, пересуды о будущем замужестве Татьяны. В том, что все это приняло форму медведя, вероятно, решающую роль сыграла песня девушек. Недаром она выделена из окружающего контекста стихотворным размером, строением строфы, отсутствием рифмы, подчеркнутым фольклорным стилем. Уже самой своей структурной обособленностью от основного текста песня девушек напоминает сон Татьяны. Есть у данных фрагментов и другие точки пересечения. Бегство Татьяны от лохматого злодея приводит на память ее реакцию на приезд Евгения:

Татьяна прыг в другие сени,

С крыльца на двор, и прямо в сад,

Летит, летит; взглянуть назад

Не смеет; мигом обежала

Куртины, мостики, лужок,

Аллею к озеру, лесок,

Кусты сирен переломала,

По цветникам летя к ручью,

И задыхаясь на скамью

Упала... [1, c. 70-71]

В этот момент ее страх достигает апогея:

«Здесь он! здесь Евгений!

О боже! что подумал он!»

В ней сердце, полное мучений,

Хранит надежды темный сон;

Она дрожит и жаром пышет,

И ждет: нейдет ли? [1, c. 71]

На этом эмоциональном фоне звучит песня девушек:

Девицы, красавицы,

Душеньки, подруженьки,

Разыграйтесь, девицы,

Разгуляйтесь, милые!

Затяните песенку,

Песенку заветную,

Заманите молодца

К хороводу нашему,

Как заманим молодца,

Как завидим издали,

Разбежимтесь, милые,

Закидаем вишеньем,

Вишеньем, малиною,

Красною смородиной.

Не ходи подслушивать

Песенки заветные,

Не ходи подсматривать

Игры наши девичьи. [1, c. 71-72]

роман сон композиционный

В песне в ироническом ключе развертывается ситуация угрозы, исходящей от приближающегося, но еще невидимого мужчины, внимание которого девушки, как и Татьяна, сами же к себе и привлекли. Страх героини, ее дистанцированность от шутливого настроения девушек (которым она «внимала с небреженьем»), продолжающийся внутренний бег от героя, вероятно, содействовали последующему превращению подглядывающего из-за кустов молодца в медведя, большого любителя ягод. Важно, что песню поют крестьянки - представительницы класса, который традиционно считался «нецивилизованным», остановившимся в своем развитии на уровне родового сознания. Песня и подчеркивает их иной социальный статус, проводит границу между девушками-крепостными и цивилизованными хозяевами-помещиками, поскольку является средством сохранения имущества последних: петь ее девушек вынуждает «Наказ, основанный на том, / Чтоб барской ягоды тайком / Уста лукавые не ели / И пеньем были заняты» [1, c. 71]. Подобной границей становится в сновидении Татьяны поющий ручей. Переход через этот рубеж, вероятно, знаменует подчинение воле рода, который в реальной действительности нес героиню навстречу «будущему жениху». И последним аккордом перед встречей с ним (появлением на аллее Онегина) стала именно песня девушек. В своем сне Татьяна словно окунается в фольклорный мир этой песни, мир имманентных родовому сознанию мифологических представлений, которые придают пережитому ею опыту символическое выражение.

Таким образом, есть основания полагать, что приснившийся Татьяне медведь - это символ Рода, олицетворение той безличной силы, которая имеет целью продолжение существования определенной людской общности и выражается в национальной культурной традиции (мифология, народная культура), в отношениях родственников, людей, принадлежащих к близкому кругу общения, а также в физическом и психическом состоянии человека (взрослении, тоске по любви и т.д.). Появление в финале сна Ольги и Ленского в данном символическом контексте может быть мотивировано тем, что они, символизируя продолжение жизни рода (Ольга появилась в роду Лариных вслед за Татьяной, Ленский - тот, с кем Ольга продолжит род), перенимают у медведя его сюжетную функцию, приходят за Татьяной вместо него.

Итак, сон Татьяны дает понять, насколько укоренено в ней чувство причастности к роду, долга перед ним, насколько велика его власть над нею. Любовь Татьяны к природе и приверженность народным традициям, по-видимому, углубляют это чувство, питают его. Однако бегство Татьяны от медведя означает, что она в то же время испытывает желание, хотя бы внутреннее, освободиться от обязательств перед родом. С этим, вероятно, связана та двойственность, о которой будет сказано Онегину:

Я вас люблю (к чему лукавить?),

Но я другому отдана;

Я буду век ему верна [1, c. 188].

Онегин же в ее сне предстает в окружении уродов, существ, живущих вне рода, не принадлежащих ни к одному определенному роду. Сам Онегин не урод, но и не подпадает под власть Рода. Он кум медведю, то есть находится с ним в условно родственных отношениях, существует на том же субстанциальном уровне, но воплощает иную силу, которая не подчиняется родовым законам, даже восстает против них: повергая Ленского, Онегин препятствует продолжению рода. В сновидческой схватке друзей, вероятно, отразился и ответ Онегина на письмо Татьяны, убивший подогреваемые слухами брачные ожидания героини, в ее представлении, по-видимому, ассоциировавшиеся с Ольгой и Ленским. Татьяна «погрелась немного» в огне своей страсти, написала страстное письмо, но наткнулась на холодность героя. Однако чем все-таки объяснить союз медведя и Онегина, почему первый сам приводит ко второму Татьяну?

Для того, чтобы найти ответ на этот вопрос, обратимся к обрамляющему тексту. Эпизодичность «согревающей» функции Онегина в сновидении Татьяны заставляет вспомнить, что он быстро остывает ко всему и ко всем. Так происходит с балетом, светскими утехами, книгами, деревенской обстановкой. Он теряет интерес к женщинам, друзьям, родственникам. Он всегда вызывает определенные ожидания и обманывает их. Так происходит с Ленским, Загорецким, мужем Татьяны, соседями по имению, самой Татьяной. Почти все персонажи, завязывающие с ним какие-либо отношения, оказываются рано или поздно им отброшены, преданы. Онегин всегда выступает именно как пародия («Уж не пародия ли он?» [1, c. 149]), имитация тех или иных родовых признаков. Но хотя он только пародирует свои образцы, это не сразу становится заметно - Онегин своевременно «рифмуется» с ожиданиями, а потом вдруг обнаруживает нечто им противоположное, создавая тем самым не комический эффект, а трагические ситуации. Онегин наносит своим жертвам роковые удары, становится орудием Рока. Недаром, по словам Ю.Н. Чумакова, он «всегда неожидан и внезапен» [5, c. 167]. Причем сам Евгений, вероятно, не стремится играть эту роковую роль. Словно подчиняясь некой силе, он отмеривает драматические куски жизни попадающихся ему на пути людей и автоматически выполняет свою «мельмотическую» функцию. Можно предположить, что человек такого типа нужен для периодической драматизации жизни Рода, всегда возвращающегося по окончанию драматического эпизода в свое прежнее безличное русло абсорбировавшим результаты драмы. Другими словами, в процессе драмы Род оживляется, обновляется, ритмизуется Роком. Рок же видит в инертном Роде объект приложения своей силы, поле, на котором он выводит рельефные узоры человеческих судеб.

Теперь становится более понятна и пророческая функция сна Татьяны. Никакого чуда, в сущности, не происходит. Во сне героине открывается действие тех же закономерностей, которые она могла наблюдать в действительности и которые впоследствии привели к гибели Ленского. То, что она слышала об Онегине от других и от него самого, что думала о нем и что чувствовала по отношению к нему, вероятно, сообразовалось с ее представлением о родовой жизни и привело к выводам о его отношении к последней. Это укорененное в Татьяне представление, возможно, не осознавалось ею самой, таилось в глубине ее сознания либо было фоновым знанием, но под действием предшествующих событий вышло во время сна на поверхность и приняло черты субстанциальной драмы, выраженной в ритуальной форме святочного гадания. Этому, по-видимому, способствовали, с одной стороны, обрядовые действия Татьяны накануне сна, а с другой - модус восприятия ею Онегина, выразившийся в письме: «Кто ты, мой ангел ли хранитель / Или коварный искуситель» [1, c. 67]. Татьяна изначально рассматривала образ своего возлюбленного в свете субстанциальных категорий, сон дал ей установившуюся в результате последних событий формулу соотношения этих категорий в образах национальной мифологии. То, что эта формула реализовалась в последующих событиях, неудивительно, поскольку она доказала свою истинность в предыдущих. А почти буквальное совпадение сновидческого финального конфликта с роковой дуэлью в какой-то степени является следствием восприятия Ленским Онегина в том же субстанциальном модусе: «буду ей спаситель. / Не потерплю, чтоб развратитель / Огнем и вздохов и похвал / Младое сердце искушал» [1, c. 123-124]. Это решение, напомним, Владимир принимает уже после того, как он убедился, что чувство к нему Ольги не изменилось, никакого совращения, никакой измены не было, и дуэль, следовательно, потеряла смысл. Мы можем объяснить его нежелание отступить от первоначального намерения тем, что, находясь в связи с предстоящей женитьбой на авансцене родовой жизни и наблюдая кощунственное отношение Онегина к последней, Ленский, ввиду своей романтической взвинченности, ощутил себя призванным вступить в открытое противостояние с «врагом рода». Эту «трагическую миссию» Ленского, выпавшую ему роль «защитника рода» еще до ссоры друзей вполне могла осознавать или ощущать не менее романтически взвинченная Татьяна. Ее сон, с данной точки зрения, не столько мистичен, сколько характерологичен.

Перейдем к выводам. Сон Татьяны не является инородной вставкой, преследующей цель сообщить роману какую-то дополнительную систему значений (например, мистических), а естественно вытекает из сюжетного действия, из характеров героев и органично вливается в последующее действие. В нем происходит символическое обобщение представлений Татьяны о родовой жизни, актуализированных и драматизированных отношениями с Онегиным. В результате данного обобщения задается ракурс, который позволяет интерпретировать действие «Евгения Онегина» в свете взаимоотношений Рода и Рока. Этот ракурс находит мотивировку в романтическом мироощущении эпохи, проявившемся в характерах Татьяны и Ленского.

роман сон композиционный

Библиографический список

1. Пушкин, А.С. Полное собрание сочинений : в 17 т. / А.С. Пушкин. - М. : Воскресенье, 1994. - Т. 6. - 700 с.

2. Барский, О.В. Сюжетная линия автора в романе А.С. Пушкина «Евгений Онегин» / О.В. Барский // Наука о человеке: гуманитарные исследования. - 2013. - № 2(11). - С. 196-202.

3. Маркович, В.М. И.С. Тургенев и русский реалистический роман XIX века (30-50-е годы) / В.М. Маркович. - Л. : ЛГУ им. А.А. Жданова, 1982. - 208 с.

4. Иванов, В.В. Медведь / В.В. Иванов, В.Н. Топоров // Мифы народов мира : энциклопедия : в 2 т. - М. : Советская энциклопедия, 1992. - Т. 2. - С. 128-130.

5. Чумаков, Ю.Н. Пушкин. Тютчев : Опыт имманентных рассмотрений / Ю.Н. Чумаков. - М. : Языки славянской культуры, 2008. - 416 с.

Размещено на Allbest.ru