Сто лет опытам философии русской литературы

Размещено на http://www.allbest.ru/

Сто лет опытам философии русской литературы

В.С. Болтунов

В университетах США читается отдельно такая дисциплина, как философия литературы. В данной статье подытоживается отечественный опыт конституирования этой дисциплины, в то время как само явление - философская мысль, выраженная художественным словом, - существовало всегда: мыслью отмечены произведения русской классики, философскую «нагрузку» несет в себе и концептуальная литературная критика

Ключевые слова: философия литературы, аболиционизм, телеология культуры

Отрезок времени длиной в один век выбран не из желания заявить историю философии русской литературы как научной дисциплины за последние сто лет. Такой истории нет, но чуть более века назад вышла одна примечательная книга, названная - «Опыт философии русской литературы». Наверно, содержанием книги и своей концепцией автор не удивил современников. Как предмет его философии - русская литература, так и выбранный им метод, принцип осмысления этого предмета уже занимали особо важное место в общественном сознании, были и на слуху, и в постоянном обсуждении, только не назывались подобного рода суждения философской рефлексией.

Но автор книги, историк литературы Е. А. Соловьёв Е. А. Соловьёв подписывал свои работы псевдонимом «Андреевич», чтобы его не путали с многочисленными Соловьёвыми в русской культуре., осторожно назвал опытом философии сумму мнений о значении художественного слова, оформившуюся в обществе в конце ХIХ в. И дальнейшего научного развития его положения не получили.

Дело в том, что лишь некоторые заявки Соловьёва-Андреевича находились в поле действительно философии как наиболее общего осмысления художественной литературы. Бьльшая же часть его рассуждений относится, как покажет потом теория и практика филологии, к идеологизации литературы, к социологии печатного слова, тенденциозного по самой природе публицистики, а значит, весьма далекого как от искусства, так и от философской рефлексии. И в целом по направлению книга была настолько не оригинальной, что Андреевича не вспомнили ни автор статьи «Партийная организация и партийная литература», ни разработчики и адепты соцреализма.

Особое видение значения русской литературы для общества Андреевич справедливо заметил еще в «Очерках по истории русской литературы» [1], написанных им на несколько лет раньше. Здесь ему не надо было быть оригинальным, - уже эпиграфом поставлена известная максима В. Г. Белинского из письма к Гоголю: «Только в одной литературе есть жизнь и движение вперед». Максима есть максима, чтобы явление, в данном случае - литература, получило гипертрофированное звучание. Жизнь как «движение вперед» - любимое понятие всякого романтика и позитивиста, и эпиграф в этом случае лишь нацеливал на самый общий разговор о судьбе русской литературы.

«Движение вперед» через литературу, конечно, умозрительно, но в каком-то роде это было уже философией и подводило к обобщению, что и художественное слово при наличии некоторых признаков становится философией. И во введении к «Опытам философии русской литературы» Соловьёв-Андреевич дает простой силлогизм: «Всякий, кто признает законность философии истории, не может не признать философии литературы… если не философии собственно, то философствования над литературой» [2]. Конечно, «философствование над литературой» звучит сейчас несколько иронично, но для начала ХХ в. социальная роль печатного слова требовала самого строгого обоснования, а «трудность задачи» заставляла оговаривать подход к ее решению всего лишь попыткой, «опытом».

Не имея проработок, сделанных до него на эту тему, Андреевич сразу заявил: «Философия литературы означает рассмотрение ею господствующей идеи и воли, в которых определилось ее особое лицо и характер… Господствующую идею нашей литературы я определяю как аболиционистскую, освободительную. Для меня литература - борьба за освобождение личности» [2]. С этой и только этой точки зрения - идеи социальной борьбы за свободу, завладевшей умами в XIX в., - автор первого опыта «философствования над литературой» рассматривает всю историю и эволюцию русской литературы.

Опыт философии стал лишь опытом конституирования философии литературы, потому как феномен философии русской литературы существовал и существует с первых ее шагов, и даже не с Пушкина, а с М. В. Ломоносова («Открылась бездна…») или ранее, с древнерусских авторов. В виде особого отличия литературная критика часто называла то или иное произведение философским, находя в нем пример такового взгляда на мир, отмечала «существование философской художественной прозы как некоей действительности с качественно иными принципами освоения бытия» [3]. Параллельно таким художественным текстам писатели выступали и с литературными манифестами в виде критико-публицистических заявлений, философски обобщающих литературные проблемы.

В этом плане почти незамеченным прошло одно немаловажное обстоятельство - что не только сами философские по глубине произведения русской классики, а именно литературная критика с ее широким спектром оппозиционных мнений также представляет собой самое серьезное любомудрие. Демократическая критика XIX в. в одном смысловом пространстве с эстетической и почвеннической критикой - это Белинский и Чернышевский вкупе с Дружининым, Анненковым и т. д. - представляет собой как раз то, что можно назвать философией литературы. Андреевич же выхолостил из своей «философии» литературную критику: «История литературы дальше и дальше уходит от критики… становясь историей идей, типов, настроений». И здесь же повторяет свое заветное, становящееся квинтэссенцией его взгляда: «Я выделяю борьбу с крепостным правом и официальной жизнью во имя развития личности - это и есть та ось, вокруг которой «вертятся» у нас литературные явления XIX века» [2, с. VIII]. Поэтому осталось непонятным, как без критики автор представлял литературную «борьбу с крепостным правом».

Без литературной критики художественное слово, как у Андреевича, представляет собой поток пропагандистской литературы: «В жалости к закабаленному мужику, в протесте (с книги А. Н. Радищева) начало этого потока. Литература стала жить своей самостоятельной жизнью» [2, c. IX]. Но жить без критики, без оппозиционных мнений - значит жить однообразием, в русле однажды избранной тенденции, что имело место потом в советский период.

Русская же литература XIX в. по Андреевичу была всецело поглощена идеей экономического освобождения народа. Но это «печалование» по участи мужика под видом стремления к некоей «свободе личности» было оторвано от реальной жизни. Личность человека определяется больше не ее материальным, а духовным состоянием - духовным богатством. С этой точки зрения мужик и при крепостной (экономической) зависимости имел через православие некий духовный стержень, а взваленные на него подчас непосильные материальные тяготы не давали укрепиться этому стержню - не оставляли времени для накопления духовных сил. Так что борьба за свободу в таком понимании личности должна быть борьбой, прежде всего, за духовную свободу, против нарушения равенства всех перед Богом.

Подойдя к необходимости введения в философию литературы, нам не обойтись без работы Е. А. Соловьёва-Андреевича, нельзя не учесть его идею «философии», не отталкиваться от нее, так как она почти на сто лет определила чисто социальное понимание искусства художественного слова, его место в социологии. Об этом процессе он сам написал: «история… приблизилась насколько это для нее возможно к социологии, - так, тем же путем идет история литературы» [2, с. VIII], написал, не заметив, что эти рассуждения удаляют от конституирования заявленной им философии литературы.

Как уже замечено, разговор был начат еще в «Очерках по истории русской литературы». И там на примере творчества А. С. Пушкина выявился тот взгляд на значение художественного слова, который впоследствии привел к вульгарной социологизации литературы. «Да, Пушкин, прежде всего, по преимуществу поэт светлой жизни», - соглашался Андреевич. Но этот момент он считал «не ко двору» - революционно-демократическому двору конца XIX - начала ХХ в.: «Пушкин - поэт прошлого и, надеюсь, будущего, но для того, чтобы быть поэтом настоящего в его "лире" не достает многих струн» [1, с. 30, 31]. Здесь уже высказываются определенные требования к лире - к ее регистру, лишенному, по мнению автора, неких басовых, социальных и сиюминутных струн. Но поэзия не преходяща, если не рассматривать ее, как Андреевич, «в лоб» - служанкой общественно-политических течений.

Главу «Характеристика Пушкина» автор едва ли не заканчивает лелеемым им периодом, когда в творчестве Пушкина «был вольный дух юности, вечная готовность к протесту, насмешка над всем отжившим и отживающим, брожение молодого ума» [1, с. 36]. Как видим, задолго до советского Пушкина появилась тенденция размазывать вольнолюбивый дух юношеского периода поэта на всю его творческую жизнь, отсюда он - «единомышленник декабристов», отсюда педалирование на противостоянии «поэт - царь» и т. д. Но все подобные натяжки не имеют отношения к философии, как и в целом книги Андреевича. Они подводили к осмыслению литературы в рамках социологии и стали предтечей соцреализма.

Таким образом, у Андреевича сложилась не философия литературы, - по сделанной им же оговорке это была «литературная жизнь нашей освободительной идеи» [2, с. 25], целиком посвященная аболиционизму. «Запад подсказал русскому аболиционизму понятие «свободы личности». Но там, надо заметить, оно лежало целиком в русле развития капиталистических отношений, а у нас было лишь печалованием об участи крестьян.

По Андреевичу «крепостное право сводится, в конце концов, к физическому насилию над человеком и не требует ни особенной утонченности, ни культурного воспитания для понимания его отрицательных сторон» [2], а требует только борьбы за освобождение. Даже после французской вандеи политическая мысль в России не утвердилась в отвращении насилия, неминуемо ведущего к гражданской войне.

Уже в начале ХIХ в. в обществе возникла потребность философского взгляда на жизнь через художественное творчество. Об этом говорит появление «Беседы любителей русской словесности» и противостоящего ей общества «Арзамас». Пусть противостояние это имело вначале характер литературной буффонады, лишь косвенно критически затрагивающей консерваторов из «Беседы». Но с распадом «Беседы» в середине 1817 г. все остроумные выпады арзамасцев повисли в пустоте и со стороны некоторых членов «Арзамаса» (Михаила Орлова и Николая Тургенева), бывших уже и членами первых тайных обществ, настоятельно продвигались предложения об издании политического органа, о распространении либеральных идей. Была принята программа, но далее дело не пошло: большинство писателей карамзинского направления были очень осторожны в предложениях методов и средств социальных реформ. Но факт остается фактом, смыкание творческих интенций с концепциями социальной философии произошло.

И лучшим примером продолжения такого «контакта» стало творчество успевшего вступить в «Арзамас» молодого Пушкина. Но считать его последователем либеральной философии нельзя: природа художественного мышления такова, что философское обобщение возникает в творчестве стихийно, это - «мысль, не предшествующая тексту, но рождаемая самим процессом творчества» [4].

Поэтому возникает вопрос: должен ли поэт или писатель быть еще и философом? Пожалуй, дать категорический ответ - да или нет - никто не решится. Сказать да - значит предъявить художнику такие требования, какие он и мысленно, про себя никогда не формулировал. А нет - все равно, что клеймо поставить о некоторой второсортности произведения. Философичность лежит в природе творчества, и большой художник может, не осознавая того, подавать философскую мысль средствами искусства.

«Писателя должно судить по законам, им самим над собой признанным» [5], - сказал Пушкин и этим как бы раздал всем сестрам по серьгам: кто замахивается на большее, с того и спрос - выдавать глубину своих мыслей, сеять разумное, вечное… Но в другой раз тот же Пушкин заметил: «…поэзия должна быть немножко глуповатой» - мол, слишком-то не надо выказывать свою глубину, чтобы не впасть в дидактику, не изрекать истины в последней инстанции. Вот такие обозначены им рамки, такова его диалектика… философия литература культура

«Пушкин - мыслитель? Кто бы мог подумать!» - воскликнул Баратынский, ознакомившись с некоторыми рукописями его последних лет, вскрытыми после смерти. Баратынский одним из первых понял, что мыслитель - не всегда поэт, далеко не всегда, но такой поэт, как Пушкин, - всегда мыслитель. Только Мысль его, как то и полагается в художественном творчестве, подается им потаенно… Потом многие, как П. В. Анненков, находили у Пушкина «изящество не одних стихов… а изящество образа мысли» [6].

И современные пушкинисты раскрывают в произведениях поэта не просто мысль, а художественную его философию [7]. И здесь мы сталкиваемся с проблемой толкования той или иной мысли: ведь и потаенна она, и обвешана сомнениями-крючочками, за которые должна цепляться мысль читателя, и вплетена в аллегории, пронизана аллюзиями… Философская герменевтика, или искусство толкования в современных представлениях, как раз дает право назвать серьезное филологическое суждение, идущее вслед за художественным словом, также философией литературы.

В ХХ в. имела место лишь робкая постановка вопроса о правомочности философии литературы как научной дисциплины при полном неприятии ее со стороны кондовых философов. Так, на встрече в Омском университете с питерским профессором на вопрос о философии литературы он ответил: таковой не существует, понятие может использоваться лишь в метафорическом смысле, как, например, «философия сельского хозяйства» или «философия автомобилизма». Впрочем, судя по теме его выступления, данный профессор специализируется по культуре поставангарда, в которой, как известно, почти не уделяется внимания самой культуре чтения, а не то, что философии художественного слова. Мнение этого философа вскоре было опровергнуто появлением статьи (опять же, главным образом, на основе западных источников) в одном из новых философских словарей [8].

Философию литературы как научное исследование роли художественного слова в культуре можно рассматривать и в рамках культурологии. Такой подход приближает к пониманию прикладного значения художественного произведения, значения в плане телеологии культуры, т. е. целеполагания жизни человека и цивилизации в целом.

Библиографический список

1. Андреевич, Е. А. Очерки по истории русской литературы ХIХ века / Е. А. Андреевич. - СПб., 1902. - 320 с.

2. Андреевич, Е. А. Опыт философии русской литературы / Е. А. Андреевич. - СПб., 1905.

3. Еремеев, А. Э. Русская философская проза. Итоги и перспективы изучения / А. Э. Еремеев // Наука о человеке: гуманитарные исследования. - 2009. - № 2. - С. 101.

4. Сурат, И. З. Пушкин. Краткий очерк жизни и творчества / И. З. Сурат, С. Г. Бочаров. - М., 1998. - С. 123.

5. Пушкин, А. С. Полное собрание сочинений : В 17 т. / А. С. Пушкин. - М., 1996. - Т. 13. - С. 138.

6. Анненков, П. В. Критические очерки / П. В. Анненков. - СПб., 2000. - С. 141-142.

7. Кибальник, С. А. Художественная философия Пушкина / С. А. Кибальник. - СПб. : Дмитрий Булавин, 1999. - 268 с. ; Непомнящий, В. С. Пушкин. Русская картина мира / В. С. Непомнящий. - М. : Наследие, 1999. - 543 с. ; Позов, А. С. Метафизика Пушкина / А. С. Позов. - М. : Наследие, 1998. - 320 с. ; Болтунов, В. С. Философская канва // Болтунов В. С. Пушкин. Биографы и мемуаристы. Опыт демифологизированной биографии. - Омск : Изд-во ОмГА, 2008. - 164 с.

8. Трубина, Е. Г. Философия литературы / Е. Г. Трубина // Современный философский словарь. - М., 2003. - С. 763.

Размещено на Allbest.ru