Жанровая традиция духовной оды в русской романтической лирике

Размещено на http://www.allbest.ru//

Жанровая традиция духовной оды в русской романтической лирике

Т.Ю. Березина

Статья посвящена исследованию влияния русской духовной оды на развитие таких романтических жанров, как лирический монолог, подражание псалму. Ключевая в русской духовной оде XVIII в. лирическая ситуация предстояния человека Творцу стала органичной и для русских романтиков.

Ключевые слова: духовная ода, любомудры, онтологический идеал.

духовный ода романтический лирика

Жанр духовной оды XVIII в. в области поэтики и в сфере духовной содержательности восходит к многовековым традициям православной гимнографии, к псалмам, к молитвам, к кондакам [9]. Духовная ода XVIII в., ставшая в литературе чисто лирическим жанром и являющаяся формой выражения высокой лирической страсти, является переложением псалмов, включенных в Псалтирь. Ю.Н. Тынянов так определял своеобразие жанра оды: «Ода как витийственный жанр слагалась из двух взаимодействующих начал: из начала наибольшего действия в каждое данное мгновение и из начала словесного развития, развертывания» [13]. Витийственность духовной оды соединялась с постановкой вечных духовных вопросов о смысле и природе человеческого бытия и возможностью передачи индивидуальной авторской эмоции.

В своем выборе псалмов для переложения М.В. Ломоносов опирается на наличие лирических эмоций человека, восхищенного непостижимым величием мироздания и его Творца. Для духовных од Ломоносова характерно восприятие человека как равновеликого Богу, что подчеркивает его богосыновство. Это религиозное представление сближает духовные оды Ломоносова с псалмами: «Если бы Я взалкал, то не сказал бы тебе; ибо Моя вселенная и все, что наполняет ее» (Пс. 49: 12).

Человек как ищущий, пытливый разум предстает в духовной оде Ломоносова «Утреннее размышление о Божием Величестве» (1743?), где возникает религиозная тональность восхождения, славы, характерная для псалмов. Движение лирического сюжета подобно духовному возрождению: «Мой дух, с веселием внемли…». Мотив творения как чуда, широко представленный в псалмах (ср.: «Буду славить Тебя, Господи, всем сердцем моим, возвещать все чудеса Твои» (Пс. 9: 2), в данной оде является проявлением благодатности религиозного чувства («Исполнены твоих чудес»). Созданная Ломоносовым научная картина мира соединяется с религиозным миросозерцанием поэта. В образном контексте четко прослеживается антитеза конечного и бесконечного, тварного и божественного: «бренно наше око» - «горящий вечно океан». Как и в духовной оде Ломоносова «Ода, выбранная из Иова, главы 38, 39, 40 и 41» (между 1743 и 1751), образ подвижного Океана, представленный в единстве акустической и цветовой символики, утверждает величие Творца. Восторг поэта, наполняющий оду «эмоциональной энергией любви и благодарности Творцу» [1], вызван осознанием гармонии вселенной, чудной соразмерности всех ее элементов.

Ломоносов использует церковнославянскую метафору, уподобляя светило «пресветлой лампаде». Мифопоэтически образ лампады соотнесен и с человеком, наделенным божественным даром познания и творчества: «Что ты творить нам повелел!». Образ солнца вписан в антитезу божественного и человеческого, оттеняя величие Бога и ограниченность человеческой природы. Автор подчеркивает относительность метафорического уподобления Бога и солнца, акцентируя всеведение и всемогущество Творца: «Но взор твой в бездну проницает…». В данном тексте, как и в других духовных одах Ломоносова, раскрывается мотив прославления Творца через его творения, являющийся магистральным в псалмах, ср.: «Хвалите Его, солнце и луна, хвалите Его, все звезды света» (Пс. 148: 3). «Горние» пейзажи Ломоносова стали одним из источников романтической картины мира.

Предстояние человека Творцу мы видим и в оде Державина «Бог» (1780-1784), где соединены православная, масонская [2] и рационалистическая традиция в осмыслении Бога и человека. Данную оду можно вполне назвать поэтической энциклопедией русской и западноевропейской метафизики XVIII в. В оде напряженный лирический сюжет построен на основе антитез, стремящихся к синтезу. Поэт стремится сфокусировать основные метафизические характеристики Бога как абсолютной, творческой и жизненной силы через Его пространственное и временное откровения. Эпитеты Державина фокусируют христианские определения Божественного величия: «живый», «превечный», «сущий и единый». Метафизические эпитеты Державина соотносятся с библейскими атрибутивными определениям Бога, ср.: «Бог всемогущий» (Быт. 17: 1); «бестелесный и невидимый дух» (Иоан. 4: 24).

Державин дистанцируется от пантеистического отождествления Вселенной и Бога. Для него Бог - не только первопричина, но и постоянная творящая сила, залог сохранения мироздания и его законов. Державин представляет мироздание как становление, продолжающийся акт творения. Поэт раскрывает двойственность природы человека, который соединяет в своей природе «ничто» и богоподобность: «Я царь - я раб - я червь - я бог!». В данном образном ряде утверждается поэтическая мысль о духовном восхождении человека. Образы, проясняющие богоподобность человека, замыкают в смысловое кольцо образы, соотнесенные с земным, материальным миром. Лирический сюжет акцентирует поэтическую мысль о том, что онтологическая сопричастность Богу придает человеческой жизни метафизический смысл и царственный статус в земной природе. Данное представление сближает Г.Р. Державина с Н.И. Новиковым, который писал: «Бессмертный дух, дарованный человеку, его разумная душа, его тело, с несравненнейшим искусством сооруженное к царственному зданию» [10].

В творчестве Державина происходит трансформация жанра духовной оды в лаконичную лирическую медитацию, о чем свидетельствует его итоговое стихотворение «Река времен в своем стремленьи…» (1816), характеризующееся глубочайшим трагизмом в восприятии индивидуальной судьбы человека, обреченного не только на физическую смерть, но и на забвение, поглощение безликой вечностью [11].

Русская духовная ода явилась органичной формой выражения религиозного мироощущения и философской рефлексии, предваряя развитие таких романтических жанров, как лирический монолог, фрагмент, литературная «молитва», подражание псалму, лирическая исповедь. Русские романтики стремились обрести онтологические основания идеала целостности и найти адекватные эстетические формы для его выражения [5]. Духовные оды М.В. Ломоносова и Г.Р. Державина вызывали многочисленные аллюзии и реминисценции поэтов-романтиков. Русским романтикам (В.А. Жуковскому, А.С. Пушкину, А.С. Хомякову, М.Ю. Лермонтову, Ф.И. Тютчеву) стала органична лирическая ситуация предстояния человека Творцу, являющаяся ключевой в русской духовной оде XVIII в. [6]. Данная лирическая ситуация позволяла, с одной стороны, акцентировать в человеке онтологическое соединение конечного и бессмертного, с другой - усилить порыв к всеединству, полноте жизни в Боге.

Жанровая традиция духовной оды проявляется в русской романтической поэзии в лирических контекстах, раскрывающих духовное преображение личности: А.С. Пушкин «Пророк» (1826); С.П. Шевырев «Преображение» (1829); Н.М. Языков «Подражание Псалму GXXXVI» (1830). К жанру духовной оды восходят не только церковнославянская торжественная образность, метафизические пейзажи, но и образ человека, предстоящего мирозданию и Творцу. Традициям русской духовной оды соприродна поэтика и духовная содержательность многих лирических произведений А.С. Хомякова [3].

Ранняя лирика Хомякова развивается в жанровом контексте, характерном для «поэзии мысли» любомудров (послание, аллегорическая элегия, лирический монолог, драматическое стихотворение). Ода в ранней лирике поэта близка гражданской лирике декабристов («Ода», 1830). В поздней же лирике Хомякова оды становятся органичной эстетической формой для раскрытия религиозно-этической концепции художника. Одическая жанровая традиция позволяла философской рефлексии, проявленной в романтических жанрах элегии или фрагмента, обрести глубинный религиозный смысл, придать лирической ситуации духовную глубину и универсальность.

Одним из первых лирических произведений Хомякова, отражающих его представления об онтологическом идеале, является ода «Заря» (1825), где утверждается дихотомия конечного и бесконечного в человеке. Традиционно отечественные исследователи видят в образном контексте данной оды проявление шеллингианства [4]. В развитии лирического сюжета и в композиции текста проявляются, с одной стороны, строгость классицистической оды, с другой - диалектическое движение через антитезы к синтезу. Классицистическая природа оды утверждается Е.А. Майминым, который подчеркивает: «Стихотворение “Заря” четко и рационально по своей композиции» [8].

Зачин, задавая лирическую ситуацию порога, границы, своим высоким стилистическим контекстом обращает к жанру духовной оды:

Тебя меж нощию и днем

Поставил бог, как вечную границу,

Тебя облек он пурпурным огнем,

Тебе он дал в сопутницы денницу [14].

Традиционная метафора выступает основой для рефлексии, доказательства. Лирическая ситуация заката, органично включенная в поэтический контекст русской романтической элегии, стилистически и содержательно возвышается. Композиция данного лирического текста, в которой пейзаж сменяется откликом, рефлексией лирического субъекта, нравственно-философским обобщением, аналогична для философской лирики любомудров и Ф.И. Тютчева. Лирический вектор после обращения к макрокосму нацелен на раскрытие активности человека, духовной и интеллектуальной диалектики. В лирическом контексте оды, раскрывающем процессуальность духовного переживания и мысли, проявляются черты таких романтических жанров, как лирический монолог и фрагмент. Однако, в отличие от Жуковского и Тютчева, Хомяков стремится выразить «невыразимое» в логических и четких формулах:

Смешенье пламени и хлада,

Смешение небес и ада,

Слияние лучей и тьмы [14].

Онтологическая сопричастность человека горнему и дольнему мирам была одним из ключевых положений романтизма. Данный взгляд на бытийный статус человека доминирует в философии Ф.-В. Шеллинга: «Темнота тяжести и лучезарность световой сущности лишь вместе создают прекрасное сияние жизни» [15]. Хомяковские образы «лучей и тьмы» отсылают к философским положениям Шеллинга об универсальной, творящей воле Бога и эгоцентрической воле основы. Вместе с тем, сведение образного мира данного произведения Хомякова к рефлексии относительно ключевых положений философии Шеллинга существенно обедняет его образный мир.

Художественная картина мира в анализируемой ранней оде Хомякова аналогична не только русским духовным одам XVIII в., но и святоотеческой традиции, православной иконографии. Вечерняя заря задает молитвенный дискурс, позицию для обращенности лирического субъекта к Богу, для рефлексии относительно онтологического статуса человека. Колористика образного ряда зари («пурпурный огонь», «денница») раскрывает процесс откровения в природе ее Творца, софийной созидающей силы. Лирический зачин на уровне аллюзий обращает к таинству сотворения мироздания, раскрывает преображение Логосом хаоса и мрака. Образ зари в лирическом зачине - это вселенская заря. В этой связи «вечная граница» иносказательно утверждает незыблемость мироздания, границу между бытием в Боге и небытием. Одновременно «вечная граница» указывает на границу смерти, человеческого познания, предела на пути гордости. В преддверии мрака заря предполагает эсхатологическое просветление мира: «тихо догорая». Именно предвосхищение эсхатологической полноты бытия дает лирическому субъекту возможность прозрения места человека в мироздании. Рефлексия акцентирует онтологический статус человека как мыслящего существа в земном мире. Именно мысль воспринимается автором в качестве субстанциональной характеристики человека: «Я мыслю…».

Романтическое сближение микро- и макрокосма в оде Хомякова обращает к религиозному представлению об их едином божественном источнике. Контрастные образы «пламени и хлада», «лучей и тьмы» обращают к религиозным таинствам сотворения, преображения и спасения человеческой души. Образная оппозиция «небес и ада» вводит православное представление о человеке, делающем свободный выбор между добром и злом. Религиозное представление о дихотомии горнего и дольнего миров в человеке восходит к текстам Священного Писания и к трудам Отцов Церкви. Так, Св. Ефрем Сирин проповедовал: «Надобно знать, что поскольку человек двойствен, то есть состоит из души и тела, то и чувства имеет двоякие» [12]. Русские романтики придали данному религиозному воззрению образную и духовную диалектику, конфликтность:

Лишь в человеке встретиться могло

Священное с порочным [7].

М.Ю. Лермонтов «1831-го июня 11 дня»

Если онтологическая дихотомия в лирике М.Ю. Лермонтова воспринимается причиной страданий, несовершенства, то в рассматриваемой оде Хомякова сопряжение в человеке «лучей и тьмы» онтологически возвышает его, включая в мистерию вселенской жизни. В финальном стихе оды Хомякова возникает не только антитеза, но и стремление к синтезу: данный стих указывает на идею сотворения человека (одухотворение праха Святым духом). Метафорическое сближение человека и зари приводит поэта к глубинному пониманию таинства сотворения космоса и человека посредством софийного света, который в человеческом микрокосме воплощается в форме мысли.

Таким образом, обретение целостности миросозерцания и осознание единства конечного и бесконечного, индивидуального и вселенского закономерно обращало русских романтиков к религиозному мировидению, к традициям русской духовной оды XVIII в. Ранее творчество А.С. Хомякова демонстрирует не только преемственность шеллингианским воззрениям на природу человека, пантеистическое стремление слиться с природным миром, но и продолжение традиции русских духовных од в плане художественной формы и мировидения. Предстояние человека миру и Богу в поэзии Хомякова вызывает устремление к абсолютному онтологическому идеалу.

Библиографический список

Бухаркин, П.Е. Духовная ода М.В. Ломоносова: литературный контекст и религиозное содержание / П.Е. Бухаркин // Христианское чтение. - 2011. - № 3 (38). - С. 13.

Гуковский, Г.А. Русская литература XVIII века / Г.А. Гуковский. - М. : Аспект Пресс, 1999. - С. 255-265.

Дунаев, М.М. Вера в горниле сомнений: Православие и русская литература в ХVII-ХХ вв. / М.М. Дунаев. - М. : Издательский Совет Русской Православной Церкви, 2002. - С. 182-186.

Кулешов, В.И. Славянофилы и русская литература / В.И. Кулешов. - М. : Художественная литература, 1976. - С. 106.

Лебедева, О.Б. Долбинские стихотворения как индикатор жанровых тенденций лирики Жуковского 1810-х гг. / О.Б. Лебедева // Проблемы литературных жанров : материалы IX Междунар. науч. конф., посвящ. 120-летию со дня основания Томского гос. ун-та.- Томск : Изд-во Томского ун-та, 1999. - Ч. 1. - С. 108-112.

Лебедева, О.Б. История русской литературы XVIII в. / О.Б. Лебедева. - М. : Высшая школа ; Академия, 2000. - С. 91.

Лермонтов, М.Ю. Собрание сочинений : в 4 т. - Т. 1 / М.Ю. Лермонтов. - М. : Изд-во Академии наук СССР, 1958. - С. 191.

Маймин, Е.А. Русская философская поэзия : Поэты-любомудры, А.С. Пушкин, Ф.И. Тютчев / Е.А. Маймин. - М. : Наука, 1976. - С. 55.

Моисеева, Г.Н. Ломоносов и древнерусская литература / Г.Н. Моисеева. - Л. : Наука, 1971. - С. 230.

Новиков, Н.И. О достоинстве человека в отношениях к богу и миру // Новиков Н.И. Избранные сочинения. - М. ; Л. : Гос. изд-во художественной литературы, 1951. - С. 387.

Орлов, О.В. Русская литература XVIII века / О.В. Орлов, В.И. Федоров. - М. : Просвещение, 1973. - С. 215.

Сирин Ефрем. Духовные наставления / Ефрем Сирин. - М. : Новая книга ; Ковчег, 1998. - С. 230.

Тынянов, Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино / Ю.Н. Тынянов. - М.: Наука, 1977. - С. 230.

Хомяков, А.С. Стихотворения и драмы / А.С. Хомяков. - Л. : Советский писатель, 1969. - С. 68.

Шеллинг, Ф.-В. Об отношении реального и идеального в природе // Шеллинг Ф.-В. Сочинения : в 2 т. - Т. 2. - М. : Мысль, 1987. - С. 43.

Размещено на Allbest.ru