Репрезентация архетипических символов Ф. Сологуба в творчестве Г. Иванова

Размещено на http://allbest.ru

Грузино-Американская высшая школа (GAHS)

УДК 821.163.41'06-31.09

Репрезентация архетипических символов Ф. Сологуба в творчестве Г. Иванова

Табатадзе Х.Ш.,

Доктор филологии (PhD),

Одна ведущая особенность идиостиля Сологуба пока не стала предметом специального исследования. Эта особенность - архетипическое начало и его роль в структуре нарратива романа. При этом архетипическое начало функционирует в текстах Сологуба в двух ипостасях: с одной стороны, оно может быть квалифицировано как маркер эпохи, с другой - перед нами черта идиостиля. Такая постановка вопроса позволяет дополнить исследования художественной структуры романа «Мелкий бес» и приоткрыть завесу над скрытыми смыслами этого многогранного произведения.

В основе художественного мира Ф.Сологуба лежит особый тип изображения реальности, в котором органично сплетены архетипическое начало и его «неосемантизация». Этот прием, став одной из ведущих черт идиолекта прозаика, призван актуализировать в читательском сознании известные литературные знаки, наполненные новым содержанием.

Следовало бы отметить, что архетипические символы Ф.Сологуба удачно были репрезентированы и в творчестве Г. Иванова.

На страницах книги Георгия Иванова «Петербургские зимы», впервые изданной в 1928 году в Париже, маркируется главная тема произведения - «закат» Петербурга, гибельные дни великой петербургской культуры. «Град Петра», катастрофически «тонущий» на глазах читателя, становится и идеальным хронотопом эпохи «заката» Петербургской империи. Каждый очерк описывает какой-нибудь эпизод из жизни города. Это произведение можно рассматривать и как своего рода мифологизированное повествование о «героях» и «антигероях» Серебряного века. Писатель выступает в качестве мифологизатора, стремясь передать дух эпохи, воплотившийся в самом Петербурге.

Героями «Петербургских зим» выступают участники литературной и артистической жизни предреволюционного Петербурга: А.Ахматова, А.Блок, С.Городецкий, Н.Гумилев, С.Есенин, Р.Ивнев, Н.Клюев, М.Кузмин, О.Мандельштам, В.Нарбут, Б.Пронин, Б.Садовской, И.Северянин, Ф.Сологуб и др. Однако уже первые рецензенты отмечали, что это произведение не укладывается в привычные рамки литературно-биографических портретов: «Книга снов? Черновик воспоминаний? И то и другое. Книга о Петербурге <…>. Автор видел прекрасный сон о Петербурге. Сон не может, не должен быть энциклопедией, в нем нет параграфов и рубрик, сны не записываются историками, сны есть вольная летопись поэтов» [7].

Как и образ Петербурга, образы реальных исторических лиц (многие из них были еще живы к моменту издания книги) переосмысляются в соответствии с законами художественного вымысла и порой имеют не так уж много общего со своими прототипами. На страницах «Петербургских зим» Г.Иванов выступает не только в качестве мемуариста и мифотворца, но и как проницательный литературный критик.

Тем не менее, большинство эмигрантских рецензентов сочувственно встретили книгу Г.Иванова и оправдали его субъективность и мифотворчество: «Зарисовки Георгия Иванова не портреты и не маски. Это люди снов, фигуры полу-грёз, полу-воспоминаний, это проекция особого, автору свойственного, призрачного импрессионизма» [7].

Рецензент «Воли России», признав, что Г.Иванов «сумел уловить если не всю музыку эпохи, <…> то, по крайней мере, некоторые ее мотивы, кроме того, он сумел подметить массу деталей и мелких фактов, которые без него пропали бы безвозвратно», выделил «Петербургские зимы» на фоне воспоминаний, вышедших к тому времени в советской России (в частности, был упомянут «Роман без вранья» А.Мариенгофа): «Книга Г.Иванова выгодно отличается своей чистоплотностью, или, говоря иначе, отсутствием стремления облить, во что бы то ни стало соседа помоями» [6, 121].

Тем не менее, согласно современным исследователям, несмотря на изрядную долю беллетризации и сознательной мистификации, «Петербургские зимы» имеют несомненную историко-документальную ценность: «Целый ряд фактов, впервые сообщенных Г.В.Ивановым, выдерживает проверку архивными источниками» [10, 67].

Наряду с критическими замечаниями, важную роль в «Петербургских зимах» играют многочисленные цитатные вкрапления и реминисценции, придающие дополнительное смысловое измерение повествованию и превращающие в главного героя «мемуаров» поэзию Серебряного века. Мир, воссозданный на страницах «Петербургских зим», насквозь «олитературен»: любая пейзажная зарисовка, любая ситуация вызывает у автора рой поэтических ассоциаций, которые подкрепляются цитатами из произведений самого Г.Иванова или его «персонажей».

Это произведение обладает «внутренним единством, целостность, пропорциональностью, но едва ли не каждая из составляющих частей - самостоятельное, завершенное произведение. Между собой части связаны авторскими размышлениями и анализом» [5, 57].

Особого внимания заслуживает один бросающийся в глаза факт поэтики «Петербургских зим». Если Ф.Сологуб архетип Отца представил в образе господина Передонова, то у Г.Иванова данный архетип персонифицируется в личности самого Ф.Сологуба. Использованная модель сологубовкой архетипизации в точности копируется его соотечественником и довольно удачно вписывается в сюжет произведения. «Сологуб - инспектор какой-то школы на Васильевском острове. И какой инспектор!»; только услышав ««Федор Кузьмич идет!»… - И самые отчаянные сорванцы присмиревают - знают, что инспектор шутить не любит…» [4, 138].

Как показало исследование, в романе Ф.Сологуба «Мелкий бес» Передонов, инспектор гимназии, воплощает в себе черты архетипа Отца-Кроноса, пожирающего своих детей, в нашем случае гимназистов. У Г.Иванова именно в образе Сологуба просматривается архетип не просто Отца, а Отца-Кроноса. Однако следует обратить особое внимание на двойной намек, вводимый Г.Ивановым. Отец-Кронос (Сологуб) представлен мифологемой Передонова, которая живет, по мысли автора, в самой личности Сологуба, который является при этом реальным художественным «отцом» главного персонажа «Мелкого беса».

Не лишено оснований предположение, что в «Петербургских зимах» Г.Иванов применяет для изображения образа Ф.Сологуба принцип двойного кодирования, столь характерный для его творчества и не раз встречающийся как в прозе, так и в поэзии Г.Иванова.

Сам Иванов со страхом вспоминает их первую встречу: «Впрочем, что ж школьники. Когда меня в 1911 году впервые подвели к Сологубу и он уставил на меня свои бесцветные ледяные глазки и протянул мне, не торопясь, каменную ладонь (правда, мне было семнадцать лет) - зубы мои слегка щелкнули - такой «холодок» от него распространялся» [4, 138-139].

В данном отрывке в подтексте мы видим коннотативную соотнесенность образа Сологуба с пушкинским Командором, а реакция самого автора соотносится с реакцией Дон Гуана на появление Командора в финале трагедии «Каменный гость» («каменная ладонь», «зубы мои слегка щелкнули», «не торопясь протянул руку» - ср. у А.Пушкина: «Все кончено. Дрожишь ты, Дон Гуан», «о, тяжело /Пожатье каменной его десницы!» [8, 478]). литература сологубовский архетипизация иванов

При этом у Пушкина Командор приходит «проинспектировать» свою вдову. Стоит учесть: Командор своим рукопожатием убивает Дон Гуана, который во многом является носителем демонического начала в произведении Пушкина (ср. «Вы, говорят, безбожный развратитель, /Вы сущий демон» [8, 476]

Но наряду с архетипическим образом Отца-Кроноса, Сологуба у Г.Иванова можно рассмотреть и как архетип мудрого старца.

В сознании Г.Иванова этот архетип резко меняет свой вектор, от отрицательного к положительному полюсу. «Кирпич в сюртуке» (так В.Розанов отзывался о Ф.Сологубе), который характеризовался «машиной, созданной на страх школьникам и на скуку себе», имел сердце. «Как же можно было догадаться, «кто бы мог подумать»? Только к тридцати пяти годам обнаружилось, что под сюртуком этим сердце есть. Сердце, готовое разорваться от грусти и нежности, отчаяния и жалости» [4, 139].

Таким образом, Сологуб для создателя «Петербургских зим» является не только воплощением архетипа, но также мифологической моделью. Изображая портрет автора «Мелкого беса», Иванов тем самым творит новый миф о Ф.Сологубе - миф о Статуе-инспекторе, внутри которой живет нежный и ранимый человек.

Гибнет Петербург, но Сологуб остается верен своему городу. Писатель является тем верным «капитаном», который гибнет вместе с «флагманом» культуры Петербургской империи:

Сам капитан, скользя над бездною,

За шляпу держится рукою,

Окровавленной, но железною <…> [2, 169].

У Г.Иванова Петербург, «тонущий» в потоках «нового варварства», вызывает в памяти другой образ, который во многом стал знаковым для эпохи начала ХХ столетия - катастрофа «Титаника». Ф.Сологуб остается тем верным «капитаном», который не бросил тонущего корабля, а «еще десять лет нес свой крест, с удивлением взирая на метаморфозы общественной жизни» [3, 448].

В «Петербургских зимах» присутствует и архетип Матери. Он плотно связан с образом Анны Ахматовой. В этом образе архетип реализуется в его двойной ипостаси - архетип женщины-матери, женщины-жены. Ахматова у Г.Иванова воплощение трагедии русской поэзии, оставшейся на родине.

Одновременно Ахматова предстает как вдова расстрелянного Гумилева.

В перспективе у нее арест сына и его пребывание в Крестах. Позднее этот образ воскреснет в творчестве самой Ахматовой:

Эта женщина больна,

Эта женщина одна,

Муж в могиле, сын в тюрьме,

Помолитесь обо мне. (А.Ахматова «Реквием»)

В поэме «Реквием» видна вся глубина переживаний женщины, «стрелецкой женки» (Перед этим горем гнутся горы,/Не течет великая река,/ <…> И смертельная тоска) [1].

И если у Сологуба архетип Матери претерпевает скрытую семантизацию и реализован в образе Варвары, то Г.Иванов на страницах своего произведения выводит литературный аспект данного архетипа. При этом этапы жизни Ахматовой выводятся Г.Ивановым из духовной эволюции ее поэзии. Г.Иванов выделяет следующие составляющие семантики образа Ахматовой: «гордая «девочка», «декадентская дама с альтмановского портрета», «в ней есть что-то монашеское», «худое - жалкое - прекрасное лицо». Н этих намеченных пунктиром определениях отпечаток тематики сборников Ахматовой, изданных еще в период пребывания Г.Иванова в Петербурге.

Обращаясь к древнегреческой мифологии, А.Ахматову Г.Иванова можно сравнить с Андромахой [12]. В «Илиаде» Андромаха представлена верной и любящей [выделено мной - Х. Т.] женой Гектора. Она предчувствует грозящую ему опасность и горько оплакивает мужа после его смерти. После взятия Трои ахейцами Андромаха лишается своего единственного сына Астианакта. Такова и судьба поэтессы у Г.Иванова - постепенная утрата всего, что ей было дорого. По словам Иванова: «Теперь в ней что-то монашеское. <…> все меньше она похожа на ту прежнюю» [4, 61]. поэтессу, которую помнили читающей стихи на вечерах на «башне» Вяч. Иванова и которая к моменту отъезда Г.Иванова из России уже была знаменитостью.

Параллельно с образом Андромахи в образе Ахматовой реализуется и образ Гекубы (точнее Гекаба). В классической литературе имя Гекубы нередко использовалось как нарицательное для обозначения несчастной матери и жены.

Происходит своеобразная трансформация мифолого-архетипического образа жены и матери: Андромаха и Гекуба сливаются в образе русской поэтессы у Г.Иванова, и это слияние призвано показать всю степень трагедии гибнущей культуры. Одновременно контаминация классических образов придает портрету Ахматовой в тексте Г.Иванова величавость.

Но наряду с величавым архетипическим женским образом Г.Иванов вводит суетный архетипический образ в лице Анастасии Чеботаревской - жены Ф.Сологуба. Создатель «Петербургский зим», подражая Сологубу, представляет нашему взору также олитературенную разновидность данного архетипического образа. Анастасия Чеботаревская в произведении представлена «беспокойной» женщиной, которая «в самые спокойные еще времена - всегда беспокоилась. О чем? Обо всем. <…> «Беспокоилась по важному, беспокоилась и по пустякам. Разницы, кажется, не замечала. Вечная тревога ее делала подозрительной. С той же легкостью, с какой находила мнимых друзей, видела всюду мнимых врагов» [4, 140]. Обожая своего мужа, она во «врагах», а может и в «друзьях» видела его недоброжелателей. По ее подозрениям, все «стремились ущемить, насолить, подставить подножку Сологубу. <…> Донести на него в полицию» [4, 140-141]. Даже свою тайную мечту об отъезде за границу она «тщательно скрывала (донесут, все испортят) от неимоверно выросших в числе и ставших особенно злобными “врагов”» [4, 141]. Если внимательно приглядеться к этому бессмысленному беспокойству, то невольно возникает мысль о том, что эта дама страдала фобиями. Следует отметить, что схожими фобия страдал и Передонов (ср: перед тем как выпить кофе, он осторожно нюхал стакан: «нюхаю, не подсыпано ли яду. <…> Уж если есть яд, тяжелый запах непременно услышишь, только поближе нюхнуть, в самый пар») [9, 14]. «Варвара отрезала кусок булки и, … держала нож в руке. Острие сверкало. Передонову стало страшно, а ну, как вдруг зарежет» [9, 48]. В романе Передонов боялся даже лютиков: «Какое у них страшное название (лютики)! Может быть, они ядовиты. Вот, возьмет их Варвара, нарвет целый пук, заварит вместо чаю, да и отравит его …» [9, 135].

Автор книги «Кремнистый путь», Георгий Чулков, в своем воспоминании «Годы странствий» пишет и о Ф.Сологубе. От также касается и его семейной жизни. «В то время как внешняя жизнь Сологуба и его жены слагалась так, на первый взгляд, безмятежно и весело, <…> - за кулисами этой пестрой жизни таилось нечто страшное. Федор Кузьмич, наблюдая внимательно за несколько приподнятым настроением Анастасии Николаевны и за ее слишком страстным отношениям к мелочам жизни, мог заметить какую-то странную неуравновешенность в характере своей жены. Революционная катастрофа окончательно подорвала душевные силы Анастасии Николаевны, и незаметная для посторонних ее душевная болезнь стала очевидною для самого Сологуба. <…> теперь он следил за мучительными душевными припадками своей жизненной спутницы, которые влекли ее фатально к мрачному концу» [11, 27].

Сам момент смерти А.Чеботаревской у Г.Иванова тоже носит мифологизированный характер. В точности не знали ни места, ни времени ее трагической гибели. Видимо, поэтому Сологуб долгое время на стол во время обеда ставил «прибор для Анастасии Чеботаревской» [4, 143]. Он все еще ждал свою глубоко любимую супругу [выделено мной - Х. Т.], которая при жизни очень хотела выехать за границу, «вырваться из ада». Хотя, по словам Иванова, что «ад был в ней самой, и никакой Париж с «белыми булками и портвейном для Федора Кузьмича» ничего не изменит - не сознавала» [4, 141].

Оба женских образа «Петербургских зим» абсолютно полярны, и эта полярность, объединенная пространством текста, позволяет говорить о едином женском образе у Г.Иванова, который строится на основе архетипа «мать-жена».

Следовало бы отметить, что тяготение Сологуба к архетипизации реальности в романе «Мелкий бес» продиктовано стремлением не просто воссоздать эпоху, сколько разобраться в сложном вопросе русской парадигмы сознания, которая, по мнения писателя, заводит страну в опасные дебри, сопоставимые с эсхатологическими глубинными катастрофами. Именно для воплощения этой экзистенциальной мысли автор прибегает к использованию архетипического начала при построении нарратива романа.

Таким образом, мифологические модели прозы Ф.Сологуба нашли отражение в романе Г.Иванова «Петербургские зимы» - автора, чье творчество можно обозначить как мифотворческое в едином потоке литературы русского зарубежья.

Ф.Сологуб останется в русской литературе как великолепный художник, сумевший изобразить свою эпоху сквозь дымчатое стекло архетипических образов, которые являлись также неотъемлемой составляющей культуры эпохи серебряного века. Своеобразная «сологубовская архетипизация» - неотъемлемая составляющая идиолекта писателя.

Литература

1. Ахматова А. Реквием. Я научилась просто мудро жить.- М., Эксмо, 2007.

2. Гумилев Н. Стихи и поэмы. - Тбилиси, «Мерани» 1989.

3. Дорофеев А. Предисловие к кн. Ф.Сологуб Капли крови. Избран. проза. - М., 1992.

4. Иванов Г. Собр.соч. в 3-х тт. Т.3. - М.: Согласие, 1994.

5. Мегрелишвили Т. «Закатный» Петербург Георгия Иванова. - Наш Петербург. Сборник научных статей. Тбилиси, ТГУ. 2004.

6. Мельникова-Папоушек Н. Воля России. 1928. №12.

7. Мирский Д. Петербургские тени // Последние новости. 1928. 27 сентября.

8. Пушкин А. Соч. в трех томах. Т.2. - М.: «Худ.лит», 1986.

9. Сологуб Ф. Мелкий бес. - Томск, 1990.

10. Тименчик Р. О фактическом субстрате мемуаров Г.В. Иванова // De visu. 1994. №1/2.

11. Чулков Г. Годы странствий. - М.: Эллис Лак, 1999.

12. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Санкт-Петербург, 1890--1907.

Аннотация

Литературное наследие русского зарубежья лишь недавно обрело статус исследовательской проблематики, которое на сегодняшний день рассматривается как неотделимое от русской литературы явление. Нами в эмигрантском художественном наследии выделены значимые составляющие метатекста русской классической литературы наряду с метатекстом Серебряного века.

Мифологические модели и авторские мифологемы Ф.Сологуба, выявленные в романе «Мелкий бес», тесно связанные с русским символизмом и авторской картиной мира Ф.Сологуба, нашли своих последователей и среди писателей русского зарубежья (Г.Иванов).

Как показало исследование, ведущая особенность идиостиля Сологуба заключена в архетипизации реальности. Именно арехтипические образы перекликаются с авторскими мифами и идиолектическими концептами Серебряного века. Сологубовские архетипы (Отец, Мать, Бес) в романе «Мелкий бес» представлены в виде бинарных оппозиций.

Г.Иванов, выдающийся поэт и прозаик русского зарубежья, в «Петербургских зимах» также активно используя сологубовские архетипические образы, развивает сологубовскую традицию. Данная разновидность архетипа присутствующая в творческом сознании Г.Иванова, осуществляется с помощью повествовательного приема «припоминания».

Ключевые слова: серебряный век, символизм, русское зарубежье, мифологема, архетип.

Summary

Literary heritage of Russian immigration has just required the status of researchable problematic, which nowadays is considered as an inseparable from Russian literature phenomenon. In the research there are marked out significant components of the meta-text of Russian classical literature along with the meta-text of the Silver Age in the literary heritage of immigration.

Mythological models and F. Sologub's authorial mythologies identified in the novel "The Petty Demon", closely related to Russian symbolism and the author's vision of the world, found their followers among Russian writers abroad (G.Ivanov).

As the study showed, the leading feature of Sologub's idea-style is enclosed in archetypes of reality. These images resonate with the myths and concepts of the Silver Age authors. Sologub's archetypes (father, mother, demon) in the novel "The Petty Demon" are presented in the form of binary oppositions.

Ivanov, an outstanding Russian poet and novelist abroad, in "St. Petersburg Winters” also uses actively Sologub's archetypal images, develops Sologub's tradition and enriches it with the intensification of narrative text at the archetype, which also resonates with the work of Sologub. This kind of archetype in the creative consciousness of Ivanov is represented by means of narrative device "recall".

Keywords: a silver century, symbolism, Russian immigration, mythologems, archetype.

Размещено на Allbest.ru