История любви сквозь оптику экспрессионизма: поэтика рассказа В. Катаева "Зимой"

Размещено на http://www.allbest.ru/

ИСТОРИЯ ЛЮБВИ СКВОЗЬ ОПТИКУ ЭКСПРЕССИОНИЗМА: ПОЭТИКА РАССКАЗА В. КАТАЕВА «ЗИМОЙ»

Анпилова Л.Н.,

кандидат филологических наук, доцент

Старооскольский технологический институт им. А.А. Угарова

(филиал) национального исследовательского

технологического университета «МИСиС»

Россия, г. Старый Оскол

Аннотация

В статье анализируются поэтика рассказа В. Катаева «Зимой». Анализируя сюжет, художественное время, портретные характеристики героев рассказа, автор делает вывод о специфике философии любви в эстетике русского экспрессионизма.

Ключевые слова: русский экспрессионизм, художественное время, портрет, герой, философия любви.

катаев зимой рассказ экспрессионизм

Summary

The paper analyses the story of V. Kataev "In the winter". Examining the art time, characters' portraits in the story, the author of the article has made a conclusion about the specific of love philosophy of russian expressionism.

Keywords: russian expressionism, fiction time, portrayal, character, philosophy of love.

Исследователями уже не раз было отмечено наличие гармонизирующего начала в недрах экспрессионистского мировидения. Так, в частности, Н.Л. Лейдерман отметил: «В раннем экспрессионизме безусловной конструктивной доминантой была гротескная деформация, … а всепоглощающей тональностью - крик ужаса. Но в процессе развития экспрессионизма, прежде всего - в произведениях его лидеров, стала все явственнее проступать тенденция к поиску секретов саморегуляции Хаоса - тех центростремительных сил, которые не дают миру распасться» [3, 244]. Действительно, экспрессионизм, как правило, связывается с эстетикой ужаса, отчаяния. В «русском варианте» это было обусловлено и самой атмосферой времени: разломами братоубийственной гражданской войны, вакханалией свершившейся революции. Но тем заметней и значимей противопоставление хаоса повседневности вершинам человеческого духа, явленное в текстах писателей экспрессионистов.

Одной из главных «центростремительных сил», несомненно, является любовь - величайшая драгоценность человечества. К «невыразимому» в любви, силе «неизреченного», непостижимого неоднократно обращались экспрессионисты 1920-х годов. В рассказе «Расплеснутое время» (1924 г.) Б. Пильняк называет эти раздумья поиском «истины шахматной игры», облаченной в «прекрасный гофмановский переплет» [4, 70]. Задача эта чрезвычайно сложна, поскольку о любви «вообще трудно говорить» [4, 70], и, пытаясь определить суть, неминуемо приходится пользоваться полутонами, штрихами, намеками, чтоб не нарушить главного, не спугнуть ускользающую красоту. Важно и то, что любовь для экспрессионистов - не просто эпизод или сюжетный ход, она определяет главное содержание жизни, воплощает всю ее ценность и полноту. Для осмысления философии любви в контексте русского экспрессионизма обратимся к рассказу В. Катаева «Зимой» (1923 г.).

Жанр рассказа предъявляет жесткие требования автору: в его малом пространстве суть философских исканий автора должна быть проявлена предельно контурно и четко. Напряженность катаевского повествования обрушивается на читателя с первых же строк:

«Я просил ее:

- Не уезжай.

Я говорил:

- Ты нужна мне каждую минуту, а видимся мы с тобой несколько часов в сутки. Сегодня совсем мало - полчаса.

Мокрые пальцы серых детских перчаток; слабое пожатие руки; холодная, твердая, хорошая щека; ласковое слово - и ваших нет. До завтра - до свидания <…> Сколько дней мы с ней знакомы? Кажется, пять? Пять затяжек папиросы. И между каждой затяжкой память о ней твердеет, леденеет, и страшно подумать, что вдруг завтра ее уже нельзя будет отогреть губами <...> Я совсем болен… Кашель, жар, озноб. И простудился я на Патриарших прудах… Меня продуло парадным ветром оркестра, этой медной одышкой труб, тарелок и барабана. Это случилось вчера» [2, 254].

Любовь для героя рассказа развивается бурно, как болезнь. Она осложнена простудой. Любовь и простуда развиваются одновременно: «Мне надо лечиться от простуды и любви» [2, 258]. Влюблен - когда это случилось? Вчера? Пять дней назад? Простужен - как это произошло? «Продуло оркестром», заразился от оркестра, поскольку и оркестр болен («одышка труб, тарелок и барабана»). Влюблен - в кого? Интересно, но даже имя героини нам неизвестно, оно появится только однажды в самом конце рассказа. И мы лишь в самом общем виде можем представить ее облик. Портрет замещают немногочисленные штрихи и детали, которые позволяют лишь в первом приближении наметить черты «виновницы болезни»: холодная от мороза щека, снег на ресницах, слабое пожатие руки, шубка с милым детским мехом на воротнике, серенький мохнатый свитер. Или еще интересней - у нее «чернильные глаза», которые на следующей странице вдруг меняют цвет: из чернильных они становятся «синими», а, отражаясь в зеркале, «делают его смуглым» [2, 256, 258].

Как видим, в тексте отсутствует развернутая описательная характеристика героини рассказа, но при этом сохраняется ощущение портретной целостности. Этот портрет выполнен в свойственной эстетике модернизма манере, главное здесь - не изобразительность, обеспечивающая реалистичность, полновесность образа, а выразительность, отражающая отношение героев друг к другу. Подобная портретная характеристика сопоставима с находками русских художников-модернистов Серебряного века. Здесь, прежде всего, нужно вспомнить женский портрет «Дама у пианино» И. Грабаря (1899 г.) и портрет Н.И. Забелы-Врубель «После концерта» М. Врубеля (1905 г.). Стилистика обоих портретов очень похожа, и выполнены они в необычной манере: на отчетливо выписанном фоне, в окружении вполне реалистичного интерьера (мы видим роскошную мебель, горящий камин, раскрытый рояль и т.д.) - изображение женщин, лица которых не видны. Мы можем разглядеть наряды этих женщин, их роскошные прически, но сами лица едва угадываются. Врубель написал много портретов своей жены, но именно в этом «спрятал» ее лицо: оно словно соткано из паутинок, завуалировано ими. Грабарь пошел еще дальше: на его портрете мы видим четко смоделированный овал лица сидящей за роялем дамы, но черты этого лица отсутствуют полностью. Возникает эстетический парадокс: мы не можем увидеть воочию красоту, но явственно чувствуем, ощущаем ее, незримую. И такого рода «непрописанная», «неявленная» красота лишь сильней подчеркивает трепетное отношение художника к модели.

Портрет героини рассказа В. Катаева метонимичен, сосредоточен на отдельных деталях, что позволяет не столько полновесно запечатлеть ее образ, сколько передать отношение к ней главного героя рассказа. Милая, нежная, по-детски беззащитная - этот портрет отлично передает трогательное отношение героя-повествователя к его возлюбленной. Каждая секунда разлуки с ней переживается напряженно-болезненно. Это особенно подчеркнуто нарочитой трансформацией художественного времени персонажа, вспомним: «Сколько дней мы с ней знакомы? Кажется, пять? Пять затяжек папиросы. И между каждой затяжкой память о ней твердеет, леденеет, и страшно подумать, что вдруг завтра ее уже нельзя будет отогреть губами». Каждое мгновение жизни героя настолько нагружено смыслом, ощущениями, настолько дорого, что переживается как целая жизнь. Пожалуй, именно к таким отрезкам времени применима оксюморонная формула М.М. Бахтина - «вечность мгновения» [1, 235]. Мгновение, которое длится как жизнь, и стоит жизни.

И вот катастрофа: «Она - уезжает... Дома ее ждут. Ждут родные, ждут словари… Но самое главное - у нее уже есть билет, это твердый, картонный четырехугольник с дырочкой посередине. Он прострелен навылет, он обречен» [2, 258]. Экспрессивность повествовательного дискурса подчеркивает невыразимые страдания героя (дыра в билете соотносится с простреленным навылет сердцем: «Билет был прострелен навылет, и никакая сила в мире не могла заставить его выжить» [2, 259]). Весь мир настроен враждебно, в метафоричности повествования разворачивается картина почти вселенской катастрофы: «… вьюга била в глаза. Ветер сек розгой щеки»; «Вокзал уже грозил циферблатом, поезда уже кричали в метели» [2, 259].

Жизнь без любимой превращается для героя в ад. Разлука опустошает его жизнь, делает ее бессмысленной, невыносимой («Жизнь незаполнима»). Для героя рассказа остается единственное средство спасения - брат возлюбленной, потому что у него точно такие же, как у нее, глаза: «… у него синие глаза. Правда, они только вечером синие или когда он сердится. Но они синие, с чернильными зрачками. Этого достаточно для того, чтобы я приходил к нему вечером» [2, 260]. Встреча героя рассказа с братом девушки становится поворотным событием сюжета. Уже первое посещение возымело совершенно неожиданные последствия: старший брат, Иван Иванович, оказался всерьез возмущен намерением героя жениться; Иван Иванович объясняет существо своей позиции: «Ей нужно учиться, у нее университет, книги, профессора…» [2, 261]. Но даже это не главное. Главное - вот в чем (и как тут не обмолвиться о великом пророческом даре русских писателей!): «Молодой человек. Знаете ли вы, что такое доллар?.. Доллар - это, батенька, все. Я преклоняюсь перед долларом. Я влюблен в доллар… Это единица человеческого права на существование <…> А вы? Что у вас есть? У вас есть лакей? Нет! У вас есть одеяло?.. Как же вы смеете жениться? <…> он хватает ручку и начинает быстро писать на узенькой бумажке рецепт моего права на любовь… Две дюжины белья. Три пары обуви (одна лаковая), одеяло, плед, … замшевые перчатки… и т.д. и т.д.» [2, 262, 263].

Интересно, что и образ Ивана Ивановича, и его теория преподносятся героем-повествователем в ироническом ключе. Он в полной мере понимает абсурдность и чудовищность подобных рассуждений. Но как-то неожиданно для самого себя герой начинает доказывать свою состоятельность, свое право на любовь. Получив «рецепт счастья», он начинает действовать: «Прежде всего система. Календарь на стену… Папка рукописей за пять лет - на пол. Маленькие рассказы - направо. Большие - налево» [2, 264]. И вот что существенно: герой больше занят не творчеством, а продажей: «Прежде всего и после всего - деньги… Фельетон должен быть блестящим - за это больше платят… стиль выше среднего, выдумка - слаба, сжатость - максимум, компоновка - уверенная. Валюта» [2, 264].

Обратим внимание на очень важную деталь. Именно в тот момент, когда на смену иррациональному приходит прагматизм, жизнь героя-повествователя в корне меняется. И прежде всего, меняется его ощущение времени, сам ход его. Вспомним самое начало рассказа: каждая секунда предельно нагружена смыслом, ощущениями, и потому важна, драгоценна. Но стоило только любовь заслонить прагматизмом, как это мгновение не просто обесценилось, оно провалилось в никуда, исчезло. Время фантасмагорически ускоряет свой бег: «Деньги и вещи. Вещи и рассказы»; «Три недели писем, работы, вещей и жара»; «Черточка, черточка, черточка… Башмаки, костюмы, белье, галстуки с грохотом вылетают из списка, и перекрещенные, прожитые дни прыгают из клеток календаря, как люди из окон горящего дома» (везде курсив наш - А.Л.) [2, 264].

Время героя, утратившее ценность мгновений, мчится с небывалой скоростью. Выполнив программу-минимум, герой едет к своей возлюбленной, не замечая даже длительности пути: «Сутки ловко обернулись… и, отбросив двадцать четыре тысячи совершенно ненужных деталей (среди них: глупые наименования станций, вокзал, извозчик, номер в гостинице, спички…), коснулись звонка» [2, 267]. Доказав свою состоятельность, жизнеспособность, герой приезжает к своей любимой, но вдруг чувствует, что она стала ему чужой, он отчетливо осознает, что и она принимает его как чужого. Он слышит путаницу и отмечает ее нерешительность в обращении к нему («ты», «вы»?), забывая при этом, что сам несколько дней назад в телефонном разговоре назвал ее «на вы» (впервые произнося и ее имя): «- Алло. Это вы, Нэлли? Я хочу вас видеть. Где и когда?». Это обращение и это имя, холодное, официальное, как-то совсем не вяжущееся с мокрыми детскими перчатками, - достоверный признак того, что в душе героя произошли изменения. Действительно, когда в душу прокрадывается Мамонна, из нее тихонечко уходит любовь. Примечательно, что герой рассказа В. Катаева даже и не заметил, как это произошло.

Он действительно стал другим. Он видит иначе. И он уже в состоянии ее разглядеть - только другими глазами. Здесь мы видим второй, совершенно иной портрет девушки. В отличие от первого он более полновесный, реалистичный (пожалуй, даже слишком реалистичный): «Я рассматриваю ее при ровном дневном свете. У нее немного плоское лицо каменной бабы, подбородок, выведенный ровным овалом, короткий, упрямый нос… и обиженные губы. Она хорошо сложена, и ноги у нее маленькие» [2, 268]. Он замечает все, он видит подробности, он уже в состоянии оценить детали. Он, наконец, разглядел и ее глаза. Но они оказались совсем не синими, и не чернильными - он видит «выпуклые серые глаза с чернильной синевой посередине».

Герой излечился, он избавился от любви как от болезни, он излечился от поэзии, очарования. Прагматизм «исцелил» любовь, и оставил взамен пустоту. На смену формуле «Жизнь незаполнима» приходит иная: «Пустота незаполнима». Но жить с пустой душой нормальный человек не может, душу надо чем-то заполнять. К чести героя катаевского рассказа, он нашел достойный выход: «Иван Иванович, не беспокойтесь, опасность пока миновала. Вашему семейству не угрожает разгром. Спите спокойно, мечтайте о долларе… Только… отныне я буду жить сам. Завтра я загляну к вам часиков в семь. Мне хочется заглянуть в ваши синеватые глаза при вечернем освещении» [2, 273]. Даже когда любовь уходит, воспоминания о ней драгоценны, они необходимы человеку, чтобы дальше жить.

Рассказ В. Катаева «Зимой» явился одним из ярчайших примеров художественной интуиции в осмыслении природы любви. Приемы поэтики, используемые в рассказе В. Катаева, встречаются и в текстах других писателей-экспрессионистов (в частности, в рассказах Е. Замятина, Б. Пильняка). Художественными находками экспрессионизма, позволяющими обозначить «невыразимое» в искусстве, явились сгущенная метафоричность повествования, повышенное внимание к деталям и трансформация художественного времени.

Литература

1. Бахтин М.М. Эпос и роман / М. Бахтин. - СПб.: Азбука, 2000. - 566 с.

2. Катаев В.П. Зимой // Катаев В.П. Собрание сочинений в 10-ти т. - Т. 1. - Рассказы, сказки. - М.: Худ. лит., 1983.

3. Лейдерман Н.Л. Судьбы экспрессионизма в русской литературе // Русская литература ХХ века: закономерности исторического развития. - Книга 1. - Новые художественные стратегии / Отв. ред. Н.Л. Лейдерман. - Екатеринбург: УрО РАН, УрО РАО, 2005. - 465 с.

4. Пильняк Б.А. Расплеснутое время: Романы, повести, рассказы / Б. Пильняк. - М.: Сов. писатель, 1990. - 608 с.

Размещено на Allbest.ru