Образ любви и присутствие лада в повестях цикла "Миргород" Н.В. Гоголя

Размещено на http://allbest.ru

Криворожский педагогический институт государственного высшего учебного заведения «Криворожский Национальный университет»

УДК 821.161.1 - 3.09 Г58

Образ любви и присутствие лада в повестях цикла «Миргород» Н.В. Гоголя

Любецкая В.В.,

кандидат филологических наук

Тема любви и ее проявлений весьма объемна, универсальна и многогранна. Очевидно, что в творчестве каждого писателя истолкование данной темы уникально и неповторимо. В творчестве Н.В. Гоголя образы любви многообразны (любовь между женщиной и мужчиной, любовь к Родине, к человеку, к Богу). Глубокое и всестороннее освещение феномена любви дано в статьях писателя и в его художественных произведениях, которым присущ благодатный лад, являющийся онтологической основой поэтического творчества. По отношению к этой основе вторичной является эстетическая природа художественного произведения и стиль как определяющий способ выявления эстетической сущности поэтического искусства.

Говоря о любви человеческой, о ее силе и предмете (истинная любовь к другому человеку, когда прозревается его лик - повесть «Старосветские помещики»; любовь к Отчизне; любовь к Богу - повесть «Тарас Бульба»), мы коснемся сложной проблемы - степени присутствия лада в художественном произведении. Лад обнаруживает свою онтологическую сущность в сакральном имени и освещает поэтическое творчество. Именно через лад художественное творчество Н.В. Гоголя озаряется высшею мудростью, восприятие искусства осуществляется согласно критериям истинной духовности (в ладе проявляющейся), и на поприще пророческого служения происходит воцерковление культуры.

В предлагаемой статье мы обратимся к повестям из первой части цикла «Миргород» - к повести «Старосветские помещики» и к повести «Тарас Бульба». Циклу «Миргород» был дан подзаголовок: «Повести, служащие продолжением «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Но эта книга была не просто продолжением «Вечеров на хуторе близ Диканьки». И содержанием, и характерными особенностями своего стиля она открыла новый этап в творческом развитии писателя.

В повестях «миргородского» цикла современникам Н.В. Гоголя открылся совершенно оригинальный художественный мир и новый взгляд на действительность. В «Миргороде» Н.В. Гоголь окончательно расстался с образом простодушного рассказчика Рудого Панька и выступил перед читателем как художник, открыто ставящий важные вопросы жизни. В сфере МИР-города встречается сиюминутное и вечное, МИР-город - это Вселенная, остановившаяся на пути достижения космической гармонии и запечатленная в этот трагический момент.

Мир Н.В. Гоголя в «Миргороде» полон чудес, и чем обыкновеннее этот мир, тем диковиннее творящиеся в нем чудеса: «Грех не увидеть заурядной обыкновенности этого мира, но грех не увидеть и сверкающих в нем чудес. Гоголевский глаз, обращенный к таинственному в жизни природы, открыл таинственное же и в жизни человеческой. Глаз вывел за дневную явь в мир сновидений» [6, 75].

Малый мир земного рая - жизнь в повести «Старосветские помещики». Но гармония этого мира, наполненного любовью, нарушается при столкновении со злыми силами анти-мира. Так К.В. Мочульский считает, что в необыкновенно гармоничную жизнь старосветских помещиков, изображенных как Филемон и Бавкида, под видом одичавшей и тощей кошечки «входит смерть и страдание»: «Для изображения темных сил Гоголь не нуждается больше в масках украинского вертепа; но куда страшнее мяуканье серенькой кошечки, предвещающей смерть, чем приплясыванье черта… Даже нагромождение страхов и ужасов «Страшной мести» не так потрясает воображение, как таинственный зов среди ясного и солнечного дня, от которого умирает Афанасий Иванович» [5, 15].

То есть соприкосновение, пересечение разных «миров» страшно и губительно для цельности мира. Появляются два противоположных начала - божественное бытие (созидательное) и дьявольское небытие (разрушительное). Борьба за всесакральность мира связывается с повсеместным обличием дьявольского начала. Как считает А. Терц, «гоголевская «действительность» всякую минуту норовит соскользнуть в антимир, расположенный тут же, под боком, и имеющий видимость самой обыкновенной материи» [7, 320].

В невинных подшучиваниях Афанасия Ивановича над своей супругой Пульхерией Ивановной уже слышны слабые, но достаточно грозные отзвуки подсознательного ощущения хрупкости их земного счастья: «А что, Пульхерия Ивановна, - говорит он, - если бы вдруг загорелся дом наш, куда бы мы делись?.. А если бы и кухня сгорела?.. А если бы и кладовая сгорела?» [2; 2, 17]. Пульхерия Ивановна все крестится, слушая такие речи, но она необычайно восприимчива к знакам внешнего мира и осознает хрупкость земного рая, надеясь все же, что «Бог не попустит!». Но однажды о своей серенькой кошечке она вдруг говорит: «Это смерть моя приходила за мной... Я прошу вас, Афанасий Иванович, чтобы вы исполнили мою волю… Когда умру, то похороните меня возле церковной ограды. Платье наденьте серенькое… Атласного платья, что с малиновыми полосками, не надевайте: мертвой уже не нужно платье… А вам оно пригодится: из него сошьете себе парадный халат» [2; 2, 24].

Послушав речи Пульхерии Ивановны, Афанасий Иванович с болью и тревогой восклицает: «Бог знает, что вы говорите, Пульхерия Ивановна, когда-то еще смерть, а вы стращаете такими словами!» [2; 2, 24]. Но Пульхерия Ивановна не пугала и не шутила со своим мужем. Она просит плачущего Афанасия Ивановича не гневить Бога своей печалью. Одно только не дает ей покоя - как будет жить без нее Афанасий Иванович: «Смотри же, Явдоха, - говорила она, обращаясь к ключнице, которую нарочно велела позвать: - когда я умру, чтобы ты глядела за паном, чтобы берегла его, как глаза своего, как свое родное дитя…» [2; 2, 24].

Библейское звучит в последнем завещательном слове ключнице Явдохе. Пульхерия Ивановна обещает, что сама поговорит с Богом о награде или тяжком наказании, если Явдоха ослушается ее наставления. Главный страх в мире старосветских помещиков - потеря Божьего благословения и жизнь вне благодати, вне лада. Этот страх отличается от страха страшного и нечистого, он не граничит с ужасом и не заполняет полностью душу героев. Храня тайну взаимности, старики опекают друг друга, и оттого горько потерять им душевный мир.

Таким образом, в повести «Старосветские помещики» можно обнаружить подспудное присутствие лада и одновременно несомненное осознание его хрупкости. Основу жизни героев повести «Старосветские помещики» составляет покой, который «в христианской традиции мыслится как самоприсущее свойство всесовершенства Творца, а также и совершенства святости» [3, 403]. Усадьба старосветских помещиков погружена в покой, являющий собой символическое отражение покоя Горнего мира: «Жизнь их скромных владетелей так тиха, так тиха, что на минуту забываешься и думаешь, что страсти, желания и неспокойные порождения злого духа, возмущающие мир, вовсе не существуют и ты их видел только в блестящем, сверкающем сновидении» [2; 2, 7].

Жизнь земная и мирское существование несовершенны, отличны от первоначального божественного мира, исполненного блаженства. Но мир старосветских помещиков приобщен к ладу и взыскует его в повседневной жизни. Н.В. Гоголем изображается райская и безмятежная жизнь, протекающая спокойно и без тревог: «Я очень люблю скромную жизнь тех уединенных владетелей отдаленных деревень, которых в Малороссии обыкновенно называют старосветскими… Я иногда люблю сойти на минуту в сферу этой необыкновенно уединенной жизни… Жизнь их скромных владетелей так тиха, так тиха, что на минуту забываешься и думаешь, что страсти, желания и неспокойные порождения злого духа, возмущающие мир, вовсе не существуют…» [2; 2, 7].

В облике щедрого и обильного сада предстает земной рай, благословенная земля, которая родит в изобилии, где живут невзыскательные герои - Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна, от мира им «так мало было нужно», что даже «ни одно желание не перелетает через частокол, окружающий небольшой дворик» [2; 2, 7].

Не смотря на то, что мир этот замкнут в себе и его обитатели находятся вне земных страстей, они с великой радостью принимают других людей: «Эти добрые люди, можно сказать, жили для гостей. Все, что у них ни было лучшего, все это выносилось. Они наперерыв старались угостить вас всем, что только производило их хозяйство. Но более всего приятно мне было то, что во всей их услужливости не было никакой притворности. Это радушие и готовность так кротко выражалась на их лицах, так шли к ним, что поневоле соглашался на их просьбы. Они были следствием чистой, ясной простоты их добрых, бесхитростных душ» [2; 2, 11].

Старосветский мир зыбок, «внематериален» и словно огражден от суеты мира внешнего. А.М. Ремизов пишет об этом мире следующее: «В «Старосветских помещиках» дано в математически-чистом виде блаженное райское состояние человека, освобожденного от мысли и желания, над которыми тяготеет первородное проклятие время-смерть, показать чтобы высшее и единственное: любовь человека к человеку» [6, 22].

Итак, главное, что скрепляет все бытие старосветского мира, есть любовь: «Нельзя было глядеть без участия на их взаимную любовь…» [2; 2, 9]. Любовь эта Н.В. Гоголем определяется как «привычка», и привычка эта противопоставляется плотским страстям. По мнению А.М. Ремизова любовь и привычка несовместимые вещи потому, что «привычка» забывается, «страсть» проходит (погасает), а «любовь» - судьба.

В повести «Старосветские помещики» противопоставляется любовь и страсть, но нет противопоставления любви и привычки: «Эта любовь уже привычна в той мере, в какой привычкою становится для человека его каждодневное молитвенное обращение к Богу, в храме или дома. В такой привычке, то есть в постоянстве внутреннего настроя, заключена как раз большая духовная ценность, нежели в непривычном - в единичном, редком или случайном. Такая привычная любовь становится одним из средств богопознания» [3, 404]. Единство привычной любви и уклада не статично, а на постоянном и неотвратимом пути к обновлению, к движению от одного жизненного цикла к другому, сохраняя любовь и благодать земную. Героям представлен рай именно для того, чтобы показать любовь, «только любовь делает этот рай светом, а пламя этой любви ярче и самой палящей тоски» [6, 23]. любовь гоголь миргородский повесть

Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна бездетны, но в повести этот момент прояснен - отсутствие детей укрепляет взаимное чувство героев, одновременно Н.В. Гоголь размышляет и о непорочности человеческого бытия: «Они никогда не имели детей, и оттого вся привязанность их сосредоточивалась на них же самих» [2; 2, 9]. Любовь гоголевских героев подлинная, сильная и продолжительная, старосветские помещики живут в любви тихой, в любви-верности, в любви-преданности, побеждающей время. Любовь стала основным содержанием жизни героев повести, что они его вроде как и не замечают.

По убеждению Н.В. Гоголь прочно и вечно на земле только одно - любовь. Но интенсивность чувства не всегда значит истинность. Вторжение бурных страстей губительно для идиллического мира, в котором живут старосветские помещики. Н.В. Гоголь показывает, что страсть эгоцентрична, замкнута в себе. Вспомним историю некоторого молодого человека, у которого умерла возлюбленная: «Я никогда не видел таких ужасных порывов душевного страдания, такой бешенной, палящей тоски, такого пожирающего отчаяния, какие волновали несчастного любовника. Я никогда не думал, чтобы мог человек создать для себя такой ад, в котором ни тени, ни образа и ничего, что бы сколько-нибудь походило на надежду… Год после этого я видел его в одном многолюдном зале: он сидел за столом… закрывши одну карту, и за ним стояла молоденькая жена его, перебирая его марки» [2; 2, 27]. Вот яркий пример не любви, а страсти, жажды обладания, без веры и надежды. Перегорающие чувства превращаются в ничто потому, что человек любит собственное чувство, а не другого человека. Некогда безутешный герой, пытавшийся покончить с собою несколько раз, быстро находит возлюбленной замену. Н.В. Гоголь одним штрихом обнаруживает всю пошлость «томимого злым духом мира» [3, 405].

В старосветском мире не властвует злой дух, оттого нет в нем и сжигающих душу страстей. Над привычной и подлинной любовью не властно время, поэтому через пять лет Афанасий Иванович при воспоминании о Пульхерии Ивановне заплакал: «…Он сидел бесчувственно, бесчувственно держал ложку, и слезы, как ручей… лились ливмя… Это были слезы, которые текли не спрашиваясь, сами собой, накопляясь от едкой боли уже охладевшего сердца» [2; 2, 28-29]. Глубина переживания сокрыта от чужих глаз, ее внешние проявления сведены к минимуму. Внешняя пылкость истощает человека, в то время как истинное тихое, неприметное и скромное чувство заполняет все его существо.

Любовь старосветских помещиков лишь отсвет любви божественной, и все равно «сила этой любви так велика, что дает спокойно умереть человеку» [6, 22]. «Мы скоро увидимся на том свете!» - говорит Пульхерия Ивановна. «Положите меня возле Пульхерии Ивановны», - последнее слово Афанасия Ивановича. И все-таки смерть заставляет задуматься над тем, что бытие земное так зыбко, «…сам Гоголь… только «иногда», «на минуточку», «на краткое время» соглашается попасть в этот рай… Для нас уже это «потерянный рай» [6, 23].

И. Золотусским [4] «Старосветские помещики» были названы торжеством согласия и примирения, торжеством меры и равновесия между реальным и идеальным, прозаическим и поэтическим, быстро проходящим и вечным. В «поэме о бессмертии чувства» на мгновение был объят весь человек.

В повести «Тарас Бульба» В.Г. Белинский видел величайший образец художественного эпоса: «Тарас Бульба» есть отрывок, эпизод из великой эпопеи жизни целого народа. Если в наше время возможна гомеровская эпопея, то вот вам ее высочайший образец, идеал и прототип!» [1, 233]. Повесть эта стала апофеозом мужества, отваги и патриотизма; основой жизни является вольность и «товарищество», одухотворенные чувством любви к Родине и к истинной вере русского народа.

В «Тарасе Бульбе» хранится память о ладе и волю к нему укрепляет православное казачество, сосредоточенное на достижении лада посредством уз «братского товарищества», которое сильнее любви: «Везде видна та сила, радость, могущество, с какою козак бросает тишину и беспечность жизни домовитой, чтобы вдаться во всю поэзию битв… Умирающий козак… собирает все силы, чтобы не умереть, не взглянув еще раз на своих товарищей… Увидевши их, он насыщается и умирает» [2; 6, 68-69].

«Товарищество», как и православная соборность, противоположно «западническому индивидуализму и эгоцентризму» [3, 407]. Индивидуальное существование, вне товарищества, не предполагает полной свободы, скорее это погружение в несвободу, своеволие и отречение от служения сверхличному началу и столкновение с антимиром, пугающим для любого человека. Злой дух, возмущающий мир, губит его изначальную красоту.

В «Тарасе Бульбе» Н.В. Гоголь с различных сторон подходит к проблеме зла в любви и красоте. «Он остро ощущает трагизм любви и двусмысленность красоты в нашем мире и задолго до Достоевского знает о существовании двух идеалов - идеала Мадонны и идеала Содомского» [5, 15]. Земная красота двойственна, но в красоте земной находит свое отражение и Красота Небесная. Образ Божий - Любовь, а демоническое начало - страсть, порождаемая красотой телесной. Сверкающая красота полячки призвана не спасти, а погубить Андрия, полюбившего ее. Соприкасаясь с такою красотой, человек перестает принадлежать себе. Он вспыхивает соломой - и только «прах и пепел»: «Красавица была ветрена… но глаза ее, глаза чудесные, пронзительно-ясные, бросали взгляд долгий, как постоянство. Бурсак не мог пошевелить рукой и был связан, как в мешке… Он представлял смешную фигуру, раскрывши рот и глядя неподвижно в ее ослепительные очи» [2; 6, 46]. Полячка, как и ведьма из повести «Вий», умеющая «виеть» взглядом, приковывая и портя людей, околдовала, обездвижила героя своими очами, своею красотой.

Андрий погибает как козак для мира товарищества, отрекается от своих братьев, отца, Родины и веры ради прекрасной полячки: «Скажи мне сделать то, чего не в силах сделать ни один человек, - сделаю, я погублю себя. Погублю, погублю! и погубить себя для тебя, клянусь святым крестом, мне так сладко…» [2; 2, 88]. «А что мне отец, товарищи и отчизна! ... Отчизна моя - ты!» [2; 2, 91-92].

Андрий теряет свою свободу и смысл собственного бытия, ведь «православная мудрость видит несвободу в отказе от следования надличностным истинам веры. Критерием истины здесь могут служить единственно слово Спасителя…: «Нет большей любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин, 15:13)» [3, 408]. Границы человеческого существа и его Родины едины в этом мире «товарищества», только в любви и может полнее всего осуществить себя свобода человека, и четко звучит утверждение автора повести: «нет силы сильнее веры» [2; 2, 146].

Товарищество - это такое пространство, проникнутое ладом, где каждому и всем есть место. «Разумеется, товарищество еще не совпадает с соборностью во всей полноте, оно есть своего рода низшая ступень ее, но осмысление идеи «Тараса Бульбы» без этой категории останется неполным» [3, 408]. Тарас Бульба говорит так: «Нет уз святее товарищества!.. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей!.. Нет, братцы, так любить как русская душа, - любить не то, чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал бог, что ни есть в тебе… Нет, так любить никто не может!» [2; 2, 116].

Произведения Н.В. Гоголя охватывают различные аспекты любви. У некоторых персонажей это чувство глубокое и спокойное, длинною во всю жизнь (любовь-верность, любовь-преданность старосветских помещиков), у других - наоборот: любовь, ощущение губительное и страстное (образ влюбленного юноши в «Старосветских помещиках»; образ Андрия в «Тарасе Бульбе»). Есть любовь возвышающая и осмысленная (одухотворенная любовь к Отчизне, к Богу в «Тарасе Бульбе»).

Божественное проявление любви целокупно, это мир и лад, и именно в ладе - «находимость» внутри гармоничного мира. Но божественный мир согласия-лада расподобляется и трансформируется в анти-мир хаотичного зла, когда любовь переходит в страсть, во внешнее проявление, в губительную телесность.

Таким образом, в повестях цикла «Миргород» мы говорим о подспудном присутствии лада, о его взыскании, об осознании его хрупкости («Старосветские помещики»), о его живом ощущении и явленности, если нам явленно зрелище внутренней гармонии героев, которые своей жизнью укрепляют волю к ладу («Тарас Бульба»).

Литература

1. Белинский В. Г. Собр. соч. : в 3 т. / В. Г. Белинский. - М. : ГИХЛ, 1948. -

Т. 3 : Статьи и рецензии : 1843-1848. - 928 с.

2. Гоголь Н. В. Собр. соч. : в 6 т. / Н. В. Гоголь. - М. : ГИХЛ, 1952-1953. -

Т. 2 : Миргород. - 1952. - 338 с.

Т. 6 : Избранные статьи и письма. - 1953. - 455 с.

3. Дунаев М. М. Православие и русская литература / М. М. Дунаев. - 2-е изд., испр., доп. - М. : Христианская литература, 2001. - 733 с.

4. Золотусский И. П. Смех Гоголя / И. П. Золотусский. - М. : Москов. учебники, 2005. - 384 с.

5. Мочульский К. В. Гоголь. Соловьев. Достоевский / К. В. Мочульский. - М. : Республика, 1995. - 607 с.

6. Ремизов А. М. Сны и предсонья / А. М. Ремизов. - СПб. : Азбука, 2000. - 432 с.

7. Терц А. Собр. соч. : в 2 т. / А. Терц. - М. : Страт, 1992. - Т.2. - 656 с.

Анотація

Стаття присвячена розгляду унікальних та різноманітних образів любові у творчості М.В. Гоголя, а також словесному ладу в його поетичних творах. Відзначається глибоке і всебічне висвітлення феномена любові у статтях і художніх творах письменника, яким притаманний благодатний лад, що є онтологічною основою поетичної творчості. Дослідивши різні прояви любові людської у гоголівському світі, її силу і предмет (справжня любов до іншої людини, коли прозрівається її лик - повість «Старосвітські поміщики»; любов до Вітчизни; любов до Бога - повість «Тарас Бульба»), осмислюється складна проблема - ступені присутності ладу у художньому творі. Вказується, що лад виявляє свою онтологічну сутність у сакральному імені та освячує поетичну творчість.

Ключові слова: світ, образ любові, сакральне ім'я, присутність, лад.

Аннотация

Статья посвящена рассмотрению уникальных и многообразных образов любви в творчестве Н.В. Гоголя, а также словесному ладу в его поэтических произведениях. Отмечается глубокое и всестороннее освещение феномена любви в статьях и художественных произведениях писателя, которым присущ благодатный лад, являющийся онтологической основой поэтического творчества. Исследовав различные проявления любви человеческой в гоголевском мире, ее силу и предмет (истинная любовь к другому человеку, когда прозревается его лик - повесть «Старосветские помещики»; любовь к Отчизне; любовь к Богу - повесть «Тарас Бульба»), осмысливается сложная проблема - степени присутствия лада в художественном произведении. Указывается, что лад обнаруживает свою онтологическую сущность в сакральном имени и освещает поэтическое творчество.

Ключевые слова: мир, образ любви, сакральное имя, присутствие, лад.

Summary

The article is devoted to consideration unique and diverse images of love in the creation of N.V. Gogol, as well as verbal tune in his poetic works. It is mentioned a deep and comprehensive interpretation of the phenomenon of love in writer's articles and artworks, which are inherent in the blessed tune, which is the ontological foundation of poetic creation. Having examined the various displays of human love in Gogol's world, its strength and its point (true love to another man when his face sight begins to be recovered - the story «Old World Landowners», the love for fatherland; love of God - the story «Taras Bulba»), the complex issue is comprehended - degrees of tune presence in the artwork. It is pointed that the tune reveals its ontological essence in the sacred name and lights poetic creation.

Keywords: world, love image, sacred name, presence, tune.

Размещено на Allbest.ru